— Я не думала, что бабушка приедет сюда, мы с ней расстались еще днем, — сказала она, поворачивая новое кольцо вокруг пальца. — Мне никак не могло прийти в голову, что она приедет и примется за Роберта. Она так стара. Мне показалось, что она не поняла ни слова из того, что я рассказывала ей днем.
— О, она все прекрасно поняла, — от злости у Филлиды Мадригал высохли слезы. — Она сильна, как лошадь, и упряма, как мул. Мне бы ее силу. Когда Габриель вошла, опираясь на руку старой Доротеи, она сразу завладела всем домом. Роберт имел неосторожность ей нагрубить. Это было идиотизмом чистейшей воды. Я стояла там, и у меня началось сильное сердцебиение, это значит, что завтра я буду совершенно разбитой. Она его выслушала, дала выплеснуться ярости, позволила сказать самые непростительные вещи, а потом просто села и послала Доротею приготовить для нее спальню Мэйрика. Естественно, Роберт возражал, я, конечно, тоже. Как она может здесь жить? Неужели это разумно? Ее совершенно невозможно переубедить. Она сказала, что тридцать лет спала в этой комнате и теперь намерена там поселиться. Что с ней можно было поделать? Нам нечего было сказать. Я думала, что Роберт упадет в обморок. Он был белый, как стена. Наконец, Доротея увела ее наверх. Габриель не удостоила Роберта даже взглядом, она смотрела просто сквозь него. Но она запомнила все, что он сказал. Она опасна, Фрэнсис. Неуживчивая, эгоистичная, гордая старуха. И она здесь, в доме. Это ты виновата. Ты могла убить ее этим всем. Что угодно могло из всего этого выйти. Тебе не кажется, что ты должна сходить вниз?
Она села. Неяркий вечерний свет был к ней добр, красиво выделив капризную линию ее рта и углубив тени вокруг глаз. Медные блики играли в ее гладко зачесанных волосах.
— Пожалуйста, сходи к ним, Фрэнсис.
— Но я не могу! — утомленно ответила младшая сестра. — Роберт сказал, что хочет поговорить с Дэвидом наедине. Он всем совершенно ясно дал понять, чего хочет.
Филлида встала и прошлась по комнате. Кружевной пеньюар шлейфом струился по темному ковру.
— Фрэнсис, — внезапно произнесла она с силой, которую ее сводная сестра никак не предполагала услышать в этом слабом голосе. — Тебе никогда не казалось, что Роберт сошел с ума?
Вопрос был ошеломляющим уже только потому, что его задала Филлида, и он касался не ее собственного физического и морального состояния. Но здесь, наверху, в темной спальне, освещенной только камином, под завывание ветра у Фрэнсис от этого прямого вопроса перехватило дыхание. Ее начала бить мелкая дрожь.
— Почему? Почему ты об этом спрашиваешь?
— О, ничего, это, наверное, нервное. Я очень больна. Я боюсь. Мне несносен этот дом. Я только два года замужем. Роберт всегда вел себя как-то странно, с ним всегда было трудно. Но теперь стал совсем нестерпимым, и с каждым днем становится все хуже и хуже. Он следит за мной, он следит за тобой. Разговаривает только с Лукаром. Он совершенно помешался на вашем браке с Лукаром.
— Боюсь, что мне придется его разочаровать, моя дорогая.
Филлида помолчала, а потом неожиданно сообщила:
— Ты знаешь, что Дэвид Филд и Габриель страшно рассорились из-за меня. Конечно, это было очень давно, еще до того, как он стал знаменитым. — Внезапно она засмеялась и шутливо заломила руки. — Ну почему я вышла замуж за Роберта? — воскликнула она. — Почему из всех я выбрала именно Роберта? Вообще-то, все совершенно очевидно. Мы тайно обручились с Долли Годолфином, когда он уезжал в эту ужасную экспедицию, а потом, когда бедняга Долли пропал, и сердце мое было разбито, Роберт оказался рядом. Я была совершенно не в себе. О, Фрэнсис, хорошенько подумай, за кого ты выходишь замуж!
Она вернулась к кушетке и, упав на нее, начала плакать так тихо, что Фрэнсис ее не слышала. Она задумчиво смотрела на огонь. Итак, это Габриель назвала его охотником за приданым и разбудила в нем дьявола. Как это на него похоже — не называть имен.
Тихий голос Филлиды нарушил ход ее мыслей. Она опять попросила:
— Ради Бога, спустись к ним. Чем они могут так долго заниматься? У них обоих совершенно несносные характеры. Спустись и посмотри.
Фрэнсис быстро взглянула на нее.
— Наверное, и правда лучше сходить, — сказала она и внезапно обнаружила, что ей стало трудно дышать.
Прямо перед дверью она наткнулась на Доротею, старую служанку Габриель. Полная пожилая женщина побледнела от непривычного волнения. Она взяла Фрэнсис за руку.
— Я ничего не могу с ней поделать, — прошептала она тоном заботливой сиделки, который всегда появлялся, когда она говорила о своей хозяйке. — Она не хочет ложиться в постель и не хочет принимать капли. Она сидит в кресле, разглядывает комнату и говорит о предыдущем хозяине и мистере Мэйрике. Он не должен был так с ней разговаривать, это я о мистере Роберте. Она никогда не потерпела бы этого от кого-либо из своих, и уж, конечно, не потерпит от мистера Роберта. Она сердита, очень сердита. За всю свою жизнь я видела ее такой сердитой только дважды. Один раз, когда от мистера Мэйрика сбежала первая жена, мать Филлиды, и второй раз, когда к нам в дом приходил молодой джентльмен. Она очень сердита и очень стара. Она сидит и все вспоминает и вспоминает. Не сходить ли мне за доктором?
— Я не думаю, что это из-за Роберта, — сказала Фрэнсис. — Это я во всем виновата, Доротея. И мне ужасно жаль.
Старая женщина посмотрела на нее своим обычным добрым и строгим взглядом.
— Да, плохи дела, не так ли, мисс? — сказала она. — Немного подожду и пойду посмотрю, как она там. А пока спущусь на минутку и принесу ей капельку горячего молока. Может быть, она выпьет хоть немного молока и уснет. Это он ее расстроил. Кто-то должен ему об этом сказать. Он мог ее убить. Этот истерик приводит меня в бешенство. Я чувствую, что в этом доме что-то не так, что-то совсем не так. Может быть, вы этого и не замечаете, но я-то сразу почувствовала.
Она пошла дальше по коридору, большая и рассерженная старая женщина, возмущенная тем, что ее оторвали от привычных обязанностей. В доме было тихо и почти совсем темно.
Зеленая гостиная находилась в конце галереи, ведущей из главного зала. Рядом были две двери, за одной из которых была комната, а за второй — железная лестница, по которой можно было спуститься в вымощенный каменными плитами двор, все, что современный напористый Лондон оставил от цветущего восемнадцатого века.
В конце коридора она остановилась. Ей навстречу спешил мужчина. К своему изумлению, она узнала Лукара. Она так удивилась, увидев его в доме в такой час, что застыла на месте. Он подошел к ней, и Фрэнсис поняла, что с ним что-то произошло: он трясся от ярости, и его красное лицо покрылось белыми пятнами. Тем не менее он улыбался. Лукар остановился перед ней. Он был ненамного выше, и их глаза встретились. Он стоял и молча смотрел на нее. Этот взгляд встревожил Фрэнсис. Девушка попыталась проскользнуть мимо него, отделавшись какой-нибудь вежливой чепухой, но он, резко схватив ее за руку, повернул лицом к себе. Фрэнсис не думала, что он так силен — она считала, что коротышки не бывают силачами. Но Лукар с такой силой сжал ее запястье, что она была почти парализована и еле держалась на ногах. Он поднял ее руку и поднес ее к своим глазам. Увидев кольцо, Лукар резко оттолкнул ее и ринулся через холл в темный подъезд. Фрэнсис осталась одна, от ярости она вся дрожала и не могла дышать.
Девушка собралась с силами и пошла по коридору с решительным выражением лица, но колени у нее подкашивались. Перед дверью в зеленую гостиную она на минуту остановилась. В комнате царила зловещая тишина. Она так и не решилась повернуть ручку. Ненавидя себя за малодушие, Фрэнсис подошла ко второй двери и вышла во двор, который в этот час казался глубоким темным колодцем. Двор оказался ловушкой для ветра, весь день терроризировавшего город, и ветер, как живой, отчаянно метался вдоль высоких стен и развевал ее одежду и волосы.
Фрэнсис осторожно спустилась по лестнице и ступила на каменные плиты. Луна тускло светила сквозь быстро летящие облака, и в слабом неверном свете девушка с трудом различала нечеткие очертания предметов. Она разглядела ящик с китайскими приобретениями Мэйрика, стоявший позади, и сейчас похожий на пушечный лафет. Немного дальше в углу находилась небольшая пристройка, где хранили доски для ящиков, в которых перевозили картины. Фрэнсис подняла глаза и посмотрела на величественный дом. Светилось только одно окно — в зеленой гостиной. Шторы не были опушены, и она отчетливо увидела Дэвида. Он стоял, наклонившись над столом.
Комната напоминала освещенную нереальным слепящим светом сиену. Она прекрасно видела человека и могла хорошо разглядеть его лицо. Дэвид молчал. Он кого-то слушал или просто смотрел куда-то вниз. Фрэнсис поразило выражение его лица: оно было каким-то пугающе пустым. Глаза казались совершенно слепыми. Это было совсем не его лицо.
