— Но в Америке есть штаты, где вас бы развели.
— Есть, но такой вариант мне не подходит — я ведь собираюсь жить в Англии.
— В Англии?
— Да.
— А кто тот человек, за которого вы хотите выйти замуж?
— В этом-то все и дело. Герцог Мертонский. Я едва не вскрикнул. Перед герцогом Мертонским капитулировало несчетное количество мамаш с дочерьми на выданье. Этот молодой человек монашеских наклонностей, ярый католик, по слухам, находился всецело под влиянием своей матери, грозной вдовствующей герцогини. Жизнь он вел самую аскетичную, собирал китайский фарфор и, как говорили, отличался утонченным вкусом. Все были уверены, что женщины его не интересуют.
— Я просто с ума схожу по нему, — проворковала Сильвия. — Он такой необыкновенный, а Мертонский замок такой восхитительный! Наш роман — самый романтичный из всех, какие можно себе представить. И он ужасно красивый — как мечтательный монах.
Она сделала паузу.
— Когда я выйду замуж, то брошу сцену. Она мне будет не нужна.
— А пока что, — сухо сказал Пуаро, — лорд Эджвер преграждает вам путь к осуществлению этой романтической мечты.
— Да, и меня это очень беспокоит. — Она откинулась на спинку стула и задумчиво произнесла:
— Конечно, если бы мы были в Чикаго, мне стоило бы только пальцем шевельнуть, и он бы исчез, но у вас здесь, по-моему, нанимать кого-то для таких поручений не принято.
— У нас здесь принято считать, — ответил, улыбаясь, Пуаро, — что каждый человек имеет право на жизнь…
— Ну, не знаю. Мне кажется, вы отлично обошлись бы без кое-каких ваших политических деятелей, и лорд Эджвер — поверьте мне — тоже не стал бы большой потерей, скорее наоборот.
В дверь постучали, и официант внес ужин. Сильвия Уилкинсон снова обратилась к нам, не обращая на него ни малейшего внимания:
— Но я не прошу вас убивать его, мосье Пуаро.
— Мерси, мадам.
— Я думала, может быть, вы поговорите с ним — как-нибудь особенно. Сможете убедить его, чтобы он дал мне развод. Я уверена, у вас это получится.
— Боюсь, мадам, вы переоцениваете силу моего воздействия.
— Но что-нибудь вы можете придумать, мосье Пуаро!
Она наклонилась к нему, и ее синие глаза вновь широко распахнулись.
— Вы ведь хотите, чтобы я была счастлива? Ее голос был мягким, едва слышным и непередаваемо соблазнительным.
— Я хочу, чтобы все были счастливы, — осторожно ответил Пуаро.
— Да, но я не имею в виду всех. Я имею в виду только себя.
— Иначе вы не можете, мадам.
Он улыбнулся.
— Вы считаете меня эгоисткой?
— Я этого не говорил, мадам.
— Но наверное вы правы. Понимаете, я просто не могу быть несчастной! Когда мне плохо, это даже отражается на моей игре. А я буду несчастной, пока он не согласится на развод — или не умрет. На самом деле, — задумчиво продолжала она, — было бы лучше, если бы он умер. Тогда я бы чувствовала себя по-настоящему свободной.
Она взглянула на Пуаро, ожидая поддержки.
— Вы поможете мне, мосье Пуаро, правда? — Она встала, подхватив меховую накидку, и еще раз просительно взглянула на него.
В коридоре раздались звуки голосов. Дверь распахнулась.
— А если вы откажетесь… — сказала она.
— Что тогда, мадам?
Она рассмеялась.
— Тогда мне придется вызвать такси, поехать и пристукнуть его самой.
Смеясь, она скрылась в соседней комнате, а в номер вошли Брайан Мартин — не с кем иной, как с Карлоттой Адамс, ее спутником и той парой, которая ужинала в ресторане с ним и Сильвией Уилкинсон. Их представили нам как мистера и миссис Уилдберн.
— Добрый вечер, — произнес Брайан. — А где Сильвия? Я хочу сообщить ей, что мне удалось выполнить ее просьбу.
В дверях спальни, держа в руке тюбик помады, показалась Сильвия.
— Ты ее привел? Чудесно! Мисс Адамс, я в полном восторге от вашего представления! Мы должны, должны познакомиться! Идемте, посидите со мной, пока я буду делать лицо. Не хочу выглядеть такой уродиной.
Карлотта Адамс последовала за ней. Брайан Мартин уселся на стул.
— Итак, мосье Пуаро, — сказал он, — вы тоже попались? Наша Сильвия уже убедила вас, что вы должны отстаивать ее интересы? Соглашайтесь поскорее. Она не понимает слова «нет».
— Возможно, ей его никто не говорил.
— Сильвия очень интересный персонаж, — продолжал Брайан Мартин. Он устроился на стуле поудобнее и лениво пустил сигаретный дым к потолку. — Для нее не существует никаких табу. Нравственность для нее — пустой звук. При этом она вовсе не безнравственна в узком смысле слова, нет! Она безнравственна широко. Для нее в жизни существует только одно — то, чего хочет Сильвия.
Он рассмеялся.
— Мне кажется, она и убить может — вполне жизнерадостно, и чрезвычайно обидится потом, когда ее поймают и захотят повесить. А поймают ее непременно: она феноменально глупа. Убить для нее — значит приехать на такси, сказать, кто она, и застрелить.
— Интересно, почему вы мне это рассказываете? — тихо осведомился Пуаро.
— Что?
— Вы хорошо знаете ее, мосье?
— Знал.
Он снова засмеялся, и мне показалось, что ему не слишком весело.
— Вы согласны со мной? — повернулся он к остальным.
— О, Сильвия действительно эгоистка, — согласилась миссис Уилдберн, — но актриса такой и должна быть. Если она хочет сохранить себя как личность.
Пуаро молчал, не отрывая глаз от лица Брайана Мартина, и в его взгляде была странная, не вполне понятная мне задумчивость.
В этот момент в комнату вплыла Сильвия, а за ней показалась Карлотта Адамс. Вероятно, Сильвия «сделала себе лицо» (что за странное выражение), каким хотела, но я мог поклясться, что оно оставалось точно таким же, и лучше его «сделать» было невозможно.
Ужинали мы весело, хотя мне порой казалось, что в воздухе носится нечто, не поддающееся моему пониманию.
Сильвия Уилкипсон не относилась к числу тонких натур. Она была молодой женщиной, которая не способна испытывать двух чувств одновременно. Ей захотелось поговорить с Пуаро, и она сделала это без промедления. Теперь она пребывала в прекрасном расположении духа. Я был уверен, что Карлотту Адамс она пригласила к себе под влиянием момента, как ребенок, которого насмешил человек, удачно его копирующий.
Из этого следовало, что «нечто в воздухе» не имело отношения к Сильвии Уилкинсон. К кому же? — задавал я себе вопрос.
Я по очереди вгляделся в гостей. Брайан Мартин? Он, безусловно, вел себя неестественно, но на то он и кинозвезда, сказал себе я. Напыщенный и тщеславный человек, слишком привыкший к позе, чтобы легко с ней расстаться.
А вот Карлотта Адамс вела себя абсолютно естественно — тихая девушка с приятным, ровным голосом. Теперь, когда мне представился случай, я внимательно рассмотрел ее вблизи. Мне показалось, что ей присуще своеобразное обаяние — обаяние незаметности. Оно заключалось в отсутствии каких бы то ни было резких или раздражающих нот. Она мягко сливалась со своим окружением. Внешность у нее тоже была незаметной. Пушистые темные волосы, блеклые голубые глаза, бледное лицо и подвижный, нервный рот. Приятное лицо, но вряд ли бы вы легко узнали его, если бы, скажем, встретили Карлотту Адамс в другом платье.
Судя по всему, благосклонность и комплименты Сильвии доставляли ей удовольствие, в чем нет ничего удивительного, подумал я, и в этот самый момент произошло нечто, заставившее меня изменить свой поспешный вывод.
Карлотта Адамс посмотрела на сидевшую напротив Сильвию, которая отвернулась к Пуаро, и в ее бледно-голубых глазах появилось любопытное, оценивающее выражение. Она внимательно изучала нашу хозяйку, и в то же время я отчетливо читал в ее взгляде враждебность.
Возможно, я ошибся. А может быть, в ней говорила профессиональная зависть. Сильвия была знаменитой актрисой, поднявшейся на самый верх. Карлотта же только начала взбираться по лестнице.
Рассмотрел я и трех других членов нашей компании. Мистер и миссис Уилдберн — что сказать о них? Он был высоким, мертвенно-бледным мужчиной, она пухлой, экспансивной блондинкой. Они производили впечатление состоятельных людей, интересовавшихся всем, что касалось театра. Проще говоря, они не хотели говорить ни о чем другом. Поскольку я возвратился в Англию недавно, они не нашли во мне интересного собеседника, и в конце концов миссис Уилдберн предпочла забыть о моем существовании.
Последним был молодой человек с круглым, добродушным лицом, который вошел в ресторан с Карлоттой Адамс. У меня с самого начала возникли подозрения, что он не так трезв, как хотел бы казаться. Когда он начал пить шампанское, мои подозрения подтвердились.
Он определенно страдал от глубокого чувства вины. Все начало ужина он провел в скорбном молчании. Позднее он излил мне свою душу, явно принимая меня за своего старинного друга.
— Я хочу сказать, — говорил он, — что это не так. Не так, дорогой мой!
Оставляю в стороне некоторую нечленораздельность его речи.
