Марджери Френч лежала на кушетке в комнате отдыха и пыталась не чувствовать себя старой, усталой и больной. Много лет — больше, чем ей хотелось бы думать, — она наслаждалась работой до поздней ночи. Вплоть до прошлого года она могла загонять младших сотрудников так, что они валились с ног, и с безмятежной улыбкой встретить новый рабочий день. Эта усталость пугала ее больше, чем ей хотелось бы признавать.
Она была благодарна Хелен и Терезе. Бедняжка Хелен. Прекрасный ум, хорошее перо, но никакого чутья. Разумеется, нечасто чувство стиля и административные способности соединяются в одном человеке, как в случае Марджери Френч. Марджери была достаточно умна, чтобы это понимать без всякого самодовольства. Сейчас ее в первую очередь волновало, кто же станет ее наследником. Марджери обладала холодным умом и знала, что скоро ей придется уйти. Кто же займет ее место — Тереза или Хелен? Не зная деталей, можно решить, что из Терезы никогда не выйдет главного редактора. Она не умеет эффективно работать, у нее нет чувства такта, она безответственна и довольно ленива, но у нее есть качество, без которого «Стиль» не выживет, — она чувствует моду. Хелен — очевидный выбор, и совет директоров предпочел бы ее, но… Хелен не пришло бы в голову — инстинкт не подсказал бы ей, — что в этом сезоне писк моды — шляпы. Она бы сделала упор на неровную линию подола, которая, конечно, выглядит довольно эффектно, но Тереза поняла, что это всего лишь трюк, который заслуживает не больше чем упоминания и одной фотографии.
Кроме того, было еще кое-что. Марджери знала, что Хелен предана журналу и, можно не сомневаться, продолжит работать и под руководством Терезы, а Тереза, в свою очередь, достаточно ясно дала понять, что уйдет, если главным редактором сделают Хелен. Нет, придется передать бразды правления Терезе, несмотря на все ее недостатки. Марджери закрыла глаза и расслабилась, как ей советовал врач. В этот момент она поняла, что совсем близко раздается стук пишущей машинки.
Сон тут же слетел с нее. Это не могла быть мисс Филд — ее кабинет слишком далеко отсюда. Звук доносился из соседнего кабинета. Из кабинета Олвен. Марджери раздраженно встала, надела шляпу и вышла в коридор. Да, никаких сомнений. Из-под двери кабинета Олвен виден свет. Марджери распахнула дверь и вошла.
Олвен Пайпер, редактор статей, представляла собой странное зрелище. Она сидела за столом в платье непристойно оранжевого цвета, а весьма уродливое лицо украшали большие очки в роговой оправе. Она скинула вышитые туфли, и ее ноги выглядели абсолютно неэлегантно, а рядом, на полу, так же небрежно брошенная, валялась кашемировая шаль. Олвен даже не услышала, как открылась дверь. Когда Марджери резко окликнула ее, Олвен подняла глаза, такие затуманенные, будто только что проснулась.
— Олвен! — Шляпка Марджери слегка съехала набок. — Что ты тут делаешь в такой час?
Та выглядела растерянной.
— Простите, мисс Френч, я не хотела…
— Некоторым из нас приходится быть здесь из-за парижского номера, — сказала Марджери, — но я уверена, что у тебя не столько работы, что нужно приходить в редакцию после полуночи в таком необычном виде.
Олвен покраснела.
— Нет… разумеется, нет… Я… Я просто только что с премьеры «Люцифера». Знаете, это новая пьеса в «Ройал корт».
— Я знаю, — сухо ответила Марджери.
— Это так здорово. — Олвен сняла очки. Без них она видела довольно плохо, что придавало ей очаровательный отсутствующий вид. Она уже забыла о своем смущении и вся светилась энтузиазмом. — Это большое событие для английского театра, мисс Френч. Настоящий прорыв, он ознаменует возникновение новой школы. Самая важная постановка за последние двадцать лет. Я должна была прийти и записать все, пока впечатления еще свежи.
— Ты же не думаешь, что твой материал попадет в мартовский номер, правда?
— О нет, конечно. — Олвен не дрогнула. — Но я хотела попросить у вас побольше места в апрельском. Я хочу, чтобы Майкл сделал фото Джеймса Хартли во втором акте, с этим потрясающим гримом на лице, и еще я хочу…
— Место в апрельском номере уже распределено.
— Но, мисс Френч, я говорила с Хартли после спектакля, и он обещал дать интервью о пьесе. Вы же знаете, что раньше он всегда отказывался давать какие-то комментарии по поводу своих ролей. Ежедневные газеты предлагали ему тысячи фунтов, и…
— Ты молодец, Олвен. Поздравляю тебя. — Марджери усилием воли заставила себя говорить мягко и дружелюбно. — Уверена, мы сможем найти место в апрельском номере. Но я все равно думаю, дорогая, что тебе следует пойти домой. Ты переутомишься.
— Нет, что вы. Я обожаю работать.
Марджери Френч посмотрела на юное серьезное лицо Олвен, на ее безнадежно безвкусное платье — уже испорченное чернильным пятном — и на ее квадратные ступни, освободившиеся от модных туфель. С некоторой болью она узнала в ней себя. Такой она была в двадцать два года — только окончив с отличием Кембридж, страстно погрузилась в полный вечных ценностей мир искусства… На дальней стене, в зеркале, ее собственное отражение безжалостно смеялось над ней. Седые с голубым оттенком волосы, безупречный стиль, корсет, шляпка в офисе.
— Мода — это тоже искусство, — произнесла она.
Олвен удивленно подняла глаза.
— Разумеется, мисс Френч, — вежливо сказала она.
Марджери сейчас не настолько доверяла себе, чтобы попробовать улыбнуться.
— Доброй ночи, дорогая, — попрощалась она и быстро направилась в свой собственный кабинет.
Половина второго. Напряжение исчезло, уступив место усталости. Медленно и печально доделывали последние макеты, и фотокопировальную машину на остаток ночи целомудренно накрыли чехлом.
Доналд Маккей вытер пот со лба и надел пиджак. Патрик Уолш сделал заслуженный глоток из фляжки с ирландским виски, которую всегда, втайне от остальных, держал в нижнем ящике стола, и принялся тихо насвистывать. У него выдался прекрасный вечер, полный громких, но беззлобных споров, которыми он наслаждался. Более того, он сумел одержать победу в большинстве из них.
Тереза Мэннерс напудрила изящный носик в комнате отдыха. Майкл Хили расчесал свои светлые волосы и с сожалением заметил, что гвоздика в его петлице завяла. Марджери Френч поправила черную соломенную шляпку и попросила Рейчел Филд вызвать ей такси. После этого, ощущая некоторую вину, она направилась в кабинет Хелен.
Та сидела за пишущей машинкой. Ее стол полностью скрывали горы бумаг и макетов страниц. Ее темные волосы были в беспорядке, а острый, довольно длинный нос блестел так же ярко, как стразы на оправе ее очков.
— Мне действительно совершенно не хочется оставлять тебя тут в одиночестве, Хелен, милая, — произнесла Марджери. — Может, мне задержаться и помочь тебе?
— Спасибо, Марджери, я в полном порядке, — ответила Хелен тем самым ледяным голосом, который ее секретари хорошо знали и боялись. — Когда все уйдут, я смогу наконец спокойно поработать.
Марджери поняла это именно так, как следовало — как констатацию факта, а не грубость.
— Хорошо. Но я настаиваю на том, чтобы завтра ты взяла выходной.
— Не могу, — возразила Хелен, — завтра должен быть готов план апрельского номера.
— Мы справимся и без тебя.
— Я предпочла бы быть здесь. Съезжу домой, позавтракаю, приму ванну и вернусь.
— Что ж… Смотри, как будешь себя чувствовать.
— Спасибо, Марджери. Доброй ночи.
— Доброй ночи, Хелен.
Марджери неохотно вернулась в свой кабинет. Хелен вставила в машинку новый лист бумаги и напечатала: «Опера нищих возвращается в город. Молли-карманница захватывает парки Парижа в самых изысканных лохмотьях, которых мир не видел с тех пор как…». Она нахмурилась, перевернула лист и начала снова: «Если верить Парижу, то этой весной наступает время лохмотьев и обносков. Беспризорницы и оборванки беззаботно прогуливаются по парижским подиумам и поражают зрителей взрывом ярких цветов…»
