так странно напоминающим мой собственный.
Потому что на этот вопрос я тоже должен ответить. Об этом нельзя забывать.
Наверное, если бы я смог его увидеть, ответ был бы мне ясен.
Очень хорошо. Сейчас я здесь. Я начну отсюда.
Я сижу у обшарпанного стола в гостиной летнего дома покойного Адама Мак-Комера, отставного профессора психиатрии Из Гарварда. Дом находится на дороге из Уипль-Вилля в Стоуни-Фолз, среди холмов Северного Коннектикута, в сотне миль от Нью-Йорка. Сегодня четверг, одиннадцатое августа. Время — половина четвертого утра.
На столе передо мной лежит стопка желтоватой бумаги и коробка заточенных карандашей. Керосиновая настольная лампа с зеленым абажуром освещает записи.
Когда я поднимаю голову, то вижу в стеклянной двери секретера свое отражение и комнату, позади освещенную тусклым светом. Человек с круглой головой, покрытой коротко остриженными рыжеватыми волосами, с покрасневшими карими глазами и загорелым веснушчатым лицом — это я сам, Гарри Ридл, доктор Генри Н. Ридл Младший. Это я, собственной персоной. Человек, которого я знал всегда, все двадцать семь лет.
Книжные полки за стеклянными дверцами заполнены всевозможными толстыми справочниками старого Мак-Комера. Вот стоит ярко-красный том «Кто есть кто в Америке»; вот «Садовые цветы, их выращивание и культивация» в зеленом переплете. Между ними стоит в мрачно-коричневом клеенчатом переплете книга толщиной добрых шесть дюймов. Это принадлежащий перу самого хозяина монументальный труд — «Психопатология убийства». Кропотливый анализ того, что происходит в сознании убийцы. Этот труд давно стал классическим во всех медицинских школах, где читают расширенный курс психологии. Он выдержал уже Бог знает сколько изданий.
В ящиках стола лежат связки бумаг — краткие клинические выписки и записки историй болезни. Я просмотрел одну или две ИЗ них. Некоторые выводы, которыми он, видимо, хотел дополнить основной труд, Мак-Комер выписал мелким, паутинным, старомодным почерком.
«Случай А., из хорошей семьи, хорошо образованного, колоссально преувеличенного мнения о своих умственных способностях. В возрасте сорока пяти лет, потерпев поражение во всех своих начинаниях, он задумал убийство дяди, чтобы стать наследником его скромного состояния…»
Это было написано в одной бумаге. Но там не говорилось ни о том, удалось ли А. осуществить свой план убийства до того, как его раскрыли, ни о том, какое наказание он понес. Это была неоконченная история для книги, которая никогда не будет написана. Все это и многое другое об убийствах навеки осталось в голове мертвого человека.
Кроме кипы деловых бумаг, на столе лежит маленькая записная книжка с тремя или четырьмя записями, сделанными тем же дрожащим, но аккуратным почерком:
«Позвонить после обеда Барнаби Г. У. 9-6400.
Узнать насчет почты.
Вычистил ли Джон Флейл выгребную яму после того, как покрасил дом и амбар?
Сахар, спички, помидоры, апельсины, бекон, земляника, хлеб». Обычные записи мелких повседневных дел человека, который один живет в деревне. Мелочи, которыми постоянно приходится заниматься. Продукты, которые, нужно покупать, телефонный звонок юристам или издателям. И ни слова об убийствах.
На столе у лампы лежала сложенная газета — экземпляр Данберской «Ивнинг Стар», выпущенный вчера — в среду, 10 августа, с крупными заголовками о большой операции против японцев, «Вторжение на Хонсю!»
В газете были огромные фотографии и заголовки. В ужасных кровопролитных сражениях, о которых рассказывала газета, решается судьба мира. Сотни тысяч наших солдат участвуют сейчас в смертельной, отчаянной борьбе. Газета рассказывала об этой войне. Но мы настолько концентрируемся на своих собственных делах, так боимся за свою собственную маленькую жизнь, что никто даже не удосужился прочесть эту газету. Ни у кого не нашлось на это времени. Никто уже и не станет ее читать, потому что новости, описанные в ней, устарели.
Кроме этого, у меня на столе лежит толстая записная книжка лейтенанта Розенблата. Этот невысокий коренастый полицейский со сморщенным лицом мопса оставил свою записную книжку здесь, когда, вытаскивая на ходу пистолет, выбегал из комнаты, услышав страшный крик Квелча.
С тех пор прошло больше часа, но Розенблат так и не вернулся. Поэтому я взял его записную книжку и стал ее внимательно изучать. Все это я сейчас вижу перед собой.
Я не представляю, чтобы убийца мог спрятаться среди книг на полках секретера или среди бумаг на столе, или в моем отражении в зеркале. Если здесь и есть какой-то его след или ведущая к нему улика, то я их не вижу.
Похоже, старый мудрый Адам Мак-Комер, который так много знал об убийствах, сумел что-то найти. Но если он до чего-то И додумался, то не смог помочь самому себе. Когда он встретил убийцу, рядом никого не оказалось. И он не успел оставить ни слова, ни намека на то, что нашел.
Сидя за этим столом, где старик столько времени провел в раздумьях, я чувствую себя ближе к нему, чем вечером, когда мы вместе шли по дороге, разыскивая этот исчезнувший, словно призрак, серый автомобиль. Никто из нас тогда еще не знал, что произошло убийство. Но в воздухе было что-то зловещее, и зловеще каркали вороны в придорожных кустах.
Нет, карканье потом прекратилось. Но я все равно чувствовал, что Мак-Комер отчужден и далек от меня, хотя и идет рядом. Зато сейчас, за этим столом, я почти физически ощущал, что он пытается мне помочь.
Слева от меня дверь, ведущая на кухню. Там тихонько позвякивает телефон, тикает будильник и потрескивают дрова в печи. Лампа стоит в нише над полкой, и мне хорошо видна вся комната, до белых планок обшитой деревом двери с заржавевшим засовом и Н-образными петлями.
За моим левым плечом — закрытая дверь спальни. Позади, в дальнем конце комнаты, небольшая дверь, ведущая в коридор. Оттуда можно по лестнице подняться в мансарду. Но парадная дверь закрыта на висячий замок и заколочена, а дверь из гостиной, где я сижу, в коридор тоже заперта на ключ.
Через открытое окно справа доносится смешанный аромат желтых роз, сырого чернозема и ночных трав. На медную сетку, которой завешено окно, с тихим стуком натыкаются белые мотыльки. Их глаза, отражая свет лампы, горят за окном малиновым цветом.
На диване у стены все еще крепко спит юная невеста Сент-Эрма. Она заснула около часа ночи — так сказал мне Розенблат, когда я вернулся в комнату. Совершенно истощенная физически, измотанная непрерывным нервным напряжением и темным безымянным ужасом, она смогла все-таки всё забыть и уснуть. Такая несравненная способность к самосохранению бывает только в юности.
Элинор еще не знает, что найден труп Сент-Эрма. Когда она проснется, мне или еще кому-нибудь предстоит рассказать ей об этом.
