Ознакомительная версия.
– Спросите у Мари Будон, — ответила Клодина Бессон, не делая ни малейшего движения. — Она вам скажет, кто я. А я вам скажу, зачем я пришла.
– Ну говори же, Мари, — порывисто обратилась графиня к служанке.
Мари Будон подошла к обеим дамам и сказала им на ухо:
– Это мать Жака.
– Эта женщина — мать Бессонов?
– Именно так.
Тогда графиня подошла к старухе, неподвижно стоявшей на одном месте, и сказала ей печальным и ласковым голосом:
– Милости просим, входите и садитесь.
Мать Жака вошла; на ее лице не дрогнул ни один мускул, словно оно было вырезано из камня.
– Садитесь, — повторила графиня, подвигая ей кресло. Потом, обратившись к служанке, сказала: — Мари, оставь нас.
Когда Мари Будон хотела выйти, старуха медленно повернулась к ней и спросила:
– Зачем? Разве она чего-то не знает? Пусть остается.
Обратившись к графине, она продолжала:
– Теперь я вам скажу, зачем я пришла.
Но вместо того, чтобы говорить, она, повесив голову, задумалась. Легкий шум прервал ее раздумья. Взглянув на графиню и на Теодору, она сказала, очевидно отвечая собственным мыслям:
– Да, я понимаю, две знатные дамы, гордые, надменные, а унизились до дел с бывшим свинопасом в их поместье! Было от чего вскружиться голове несчастного! Решили околдовать его во что бы то ни стало. Во что бы то ни стало — вот настоящее слово, потому что одна из этих гордых госпож, младшая, не отступила бы ни перед какой жертвой… Бедный Жак! Он вообразил, будто он любим!.. Любим! Кем? Госпожой Шамбла! Как ему было не сойти с ума! Он верил этому взгляду, который кружил ему сердце и голову, он не видел того, что лежало в глубине. А там была кровь, кровь повсюду, кровь в Шамбла и кровь в Пюи. Там ружейный выстрел, а здесь — эшафот!..
При этих последних словах дрожь пробежал по телу старухи, потом она несколько минут оставалась как бы в оцепенении; наконец она выпрямилась и, протянув руку к графине и ее дочери, прошептала в сильном волнении:
– Эшафот! Ах! Молитесь Богу, чтобы он не воздвигся, потому что Жак взойдет на него не один, клянусь вам его головой и головами его семи братьев!
После этой клятвы наступила мертвая тишина. Графини де Шамбла помертвели от ужаса. Они понимали, что из всех опасностей, угрожавших им до сих пор, эта являлась самой страшной и избежать ее было труднее всего. Через минуту Клодина Бессон продолжила:
– Вы хотели смерти господина Марселанжа, зачем? Я не знаю и не желаю знать, но для чего вы выбрали Жака, чтобы сделать из него убийцу?
– Но Жак не виновен в этом преступлении, — сказала наконец графиня, — как и мы не виновны в каком-то в странном обольщении, о котором вы говорили…
– А! Вы думаете, что всех одурачили и спрятали сор под коврик? Пройдите-ка по городу, и вы увидите, как теперь все относятся к госпожам Шамбла и как с ними поступят.
– Хотелось бы мне увидеть, — вскрикнула с негодованием графиня, — как они осмелятся выказать свое неуважение к нам!
Клодина Бессон презрительно взглянула на графиню, а потом проговорила:
– Послушайте, сударыня, вы отняли у меня сына и погубили его. Вы должны спасти его и возвратить мне. Я и его братья будем помогать вам всеми силами, но если Жака осудят и казнят, я предупреждаю вас, что через час вы и ваша дочь будете арестованы. У меня есть доказательства, которые позволят обеих вас приговорить к смерти.
– Но…
Клодина Бессон не дала графине договорить.
– На площади Мартурэ отрубят или три головы, или не отрубят ни одной — вот вам мое последнее слово.
Дамы побледнели от испуга. Они понимали, что никакие уговоры не смогут поколебать эту железную волю, эту холодную и неумолимую решимость. Графиня, однако, успела справиться с собой и, подойдя к матери Жака, сказала ей:
– Клодина Бессон, опомнитесь и не дайте одолеть себя мыслям, навеянным вашим огромным горем. Клянусь вам, что Жак невиновен, и вы, его мать, знаете это лучше всех остальных. Однако, несмотря на это, его могут осудить. Суд иногда совершает такие прискорбные ошибки, и если это случится, должны ли мы отвечать за это? Если Жака осудят, а он не произнесет ни слова против нас, не явится ли это самым убедительным доказательством нашей полной невиновности в этом деле?
– Жак виновен, он убил господина Марселанжа, который мешал вам и вашей дочери. Вы внушили ему мысль об убийстве, и вы вложили оружие в его руки. Как бы то ни было, он виновен. Но, как вы говорите, если он умрет, ничего не сказав против вас, значит, ему нечего сказать. Это не так. Нет, графиня, Жак ничего не скажет, потому что он человек с сердцем, неспособный изменить той… Вы понимаете меня, — сказала она, пристально смотря на госпожу Марселанж. — Он не скажет ни слова. Вот как вы думали, когда вам в голову пришла мысль об убийстве, и поэтому вы выбрали именно Жака. Но если он промолчит, то я расскажу все. Я расскажу и докажу… Словом, повторяю вам: три головы или ни одной, так оно и будет, — отрезала Клодина.
Снова наступило долгое молчание, нарушаемое лишь громким частым дыханием четырех женщин, бледных и сильно взволнованных.
– Вот что я хотела вам сказать, — продолжала Клодина Бессон, обращаясь к графине. — Но я пришла не только за этим.
– Чего вы хотите? Говорите, — поспешно отвечала графиня. — И если это зависит от меня…
– Да, это зависит от вас.
– Так говорите же.
– С тех пор, как несчастный сидит в тюрьме, вы хоть раз спросили себя, не нужно ли ему чего-нибудь? Вспомнили ли вы, что он еще очень слаб и очень болен?
Смущение обеих дам стало ответом на этот неожиданный вопрос.
– Нет, не так ли? — продолжала старуха с горечью и состраданием. — Вы об этом не подумали? Лишь бы он мужественно переносил все невзгоды, лишь бы он молчал до конца — вот что вас беспокоит! Но если ему плохо, если он плохо спит, кое-как ест, если терпит недостаток во всем, что необходимо больному, то вам-то какая печаль!
После небольшой паузы она продолжала:
– А я обо всем этом подумала. Я собрала его братьев, которые так бедны, что их считают ворами, они сложились, после чего я приехала в Пюи, купила все, что нужно несчастному, и принесла в тюрьму, радуясь за моего бедного Жака, который поймет, что мы его не забыли. Однако меня к нему не пустили, мне отказали во всем, меня почти оскорбили. Что же мне делать? Я бедна, и этим все сказано.
– Это постыдно! — прошептала госпожа Марселанж.
– Тогда, — продолжала Клодина, устремив на графиню твердый и прямой взгляд, — я сказала себе: «Две богатые, знатные дамы могут открыть все двери, даже ворота тюрьмы. Пойду к ним, они поймут, они сжалятся над несчастным и сумеют передать ему все, что нужно». Жак болен, графиня, я это узнала от тюремщика, который, наконец сжалившись надо мной, сказал мне об этом. Он смог явиться в суд только потому, что мужествен и тверд сердцем, что он вам и доказал вечером первого сентября, следовательно, ему очень нужно то, что я прошу вас для него сделать, и надо спешить.
– Клодина Бессон, а вы не подумали о последствиях, какие может иметь для нас поступок, о котором вы просите? Неужели вы не поняли, что все в Пюи могут помочь Жаку в тюрьме, все, кроме графинь де Шамбла?
В глазах старухи блеснул огонь, и она произнесла с еле сдерживаемым волнением:
– А я-то думала наоборот.
– Стало быть, вы не понимаете, что в глазах людей Жак виновен в убийстве господина деМарселанжа, и пока суд не докажет обратное, нам, жене и теще убитого, нельзя оказывать ему ни малейших знаков внимания, поскольку от этого может пострадать наша репутация, которая именно сейчас должна оставаться незапятнанной?
На миг мать Жака оцепенела от этих слов, а затем, дрожа от гнева, прошептала:
– Вы, кажется, говорите мне о своей репутации, ваше сиятельство? О репутации, когда речь идет о человеке, который по вашей милости вот-вот отправится на эшафот? Вы говорите с матерью этого человека… о своей репутации! Послушайте, графиня, вы приказываете Жаку стать убийцей, вы требуете, чтобы он для вас рисковал жизнью. Он не колеблясь идет на это, а когда речь заходит о том, чтобы передать ему, больному, что-то, что немного облегчит его страдания, вы боитесь рисковать своей репутацией…
Она умолкла, по-видимому, пытаясь обуздать свой гнев и негодование.
– Своей репутацией! — вскрикнула она наконец. — Ах! Вы подумали о ней слишком поздно, сударыня. Разве вы не знаете, какие шутки ходят о болезни, оставившей следы на лицах вас обоих, Жака и госпожи Марселанж? Пройдитесь по городу, и вы узнаете, какова ваша репутация!
Лицо Теодоры вспыхнуло при этих словах.
– Как! — прошептала графиня. — Они посмели говорить?..
– Говорили правду, — резко возразила Клодина Бессон.
Графиня промолчала. Теодора отвернулась, чтобы скрыть свое замешательство.
Ознакомительная версия.
