Вульф заметил это и окликнул:
– Арчи!
Его окрик привёл меня в себя. Я остановился совсем близко от Эрика Хафа и сказал ему:
– Вы будете говорить тогда, когда вас об этом попросят!
– Но ведь меня обвинили в убийстве!
– И что с того? Так же, как и остальных, не более. Если вам здесь не нравится, возвращайтесь туда, откуда пришли. Садитесь, слушайте и обдумывайте, как построить свою защиту.
Вульф вновь обратился к Брукеру:
– Говоря о мистере Хафе, вы заявили, что ему нечего было даже приезжать в Нью-Йорк; он вполне мог нанять кого-нибудь для убийства бывшей жены. Почему вы считали, что преступление было совершено наемным убийцей? На это была какая-нибудь причина?
Брукер нахмурился:
– Не знаю. Обязательно должна быть какая-то причина?
– Я думаю, она могла быть, – ответил Вульф. – Во всяком случае, меня удивляет, что вы стали искать преступника в Венесуэле, когда вполне достаточное число подозреваемых лиц находилось у вас под руками. Но попутно возникает вопрос: зачем эта смерть могла понадобиться мистеру Хафу?
– Не знаю.
– Но кто-то же должен знать. Мисс Дьюди, по словам Гудвина, высказывала предположение, что Присцилла Идз отказалась подтвердить документ. Или же мистер Хаф думал, что она может поступить подобным образом. Поэтому он её и убил. Я считаю это предположение совершенно необоснованным, даже смешным.
Во-первых, она сама призналась в том, что подписала этот документ. Во-вторых, Присцилла, по утверждению мистера Ирби, предложила заплатить сто тысяч долларов, чтобы урегулировать конфликт. Все эти события развернулись всего лишь на прошлой неделе. Тем не менее мистер Хаф, дабы удовлетворить своё задетое самолюбие, бросается в аэропорт, садится в нью-йоркский самолёт, прилетает в Америку и убивает сначала служанку, потом мисс Идз. После чего он спокойно улетает обратно. Правдоподобно ли звучит все это?
– Нет.
– Тогда попробуйте сформулировать так, чтобы можно было в это поверить. Итак, зачем мистеру Хафу понадобилось убивать бывшую жену?
– Не могу сказать.
– Очень жаль, поскольку простейший путь породить сомнение в вашей виновности – это предложить другое разумное предположение. Имеется ли у вас такое?
– Нет.
– Имеете ли вы ещё что-нибудь сказать?
– Нет.
– Желаете ли вы прокомментировать то, что было сказано о мисс О'Нейл?
– Нет.
Взгляд Вульфа перешел на следующего гостя:
– Мистер Квест?
В течение пятидесяти с небольшим часов, которые прошли со времени моего визита в здание «Софтдауна» на Коллинз-стрит, у меня было достаточно свободного времени для исследований, и одним из добытых мною сведений стал возраст Бернара Квеста. Ему стукнул восемьдесят один год. Тем не менее было бы рискованно делать заключение, как сделал это Вульф в случае с Виолой Дьюди, что если он и убил Присциллу Идз, то скорее мог быть организатором, а не исполнителем. Несмотря на его белые, благородного вида волосы и старую, морщинистую кожу, я мог бы держать пари, что, судя по его взгляду, движениям и манере держаться, он мог бы ещё подтянуться на руках пять, а то и шесть раз подряд.
Квест сказал Вульфу тихим, но твёрдым и сильным голосом:
– За всю долгую жизнь мне пришлось проглотить лишь две по-настоящему горьких пилюли. И это дело – одна из них. Я не имею в виду неестественную смерть Присциллы Идз, хотя она была неожиданна и вызвала во мне сожаление. Для меня важен тот факт, что я, Бернар Квест, вовлечен в это дело не только вами – ваше расследование меня не волнует, – но и официальными лицами, ответственными за расследования преступлений.
Его взгляд переместился влево, в сторону Питкина и мисс Дьюди, потом вправо, в сторону Брукера, Холмера и снова остановился на Вульфе.
– Все здесь присутствующие – дети в сравнении со мной. Я неразлучен с нашим делом в течение шестидесяти двух лет. Я был коммерческим директором двадцать девять лет и вице-президентом тридцать четыре.
Мною или под моим руководством продано продукции больше чем на четверть миллиарда долларов. В 1923 году, когда Натан Идз сделал меня вице-президентом, он обещал, что наступит время, когда я получу значительную часть акций корпорации. В последующие годы он повторил своё обещание семь раз, но так и не сдержал его. В 1938 году Натан Идз сказал мне, что вписал в своё завещание пункт, благодаря которому его обязательства передо мной будут выполнены. Я протестовал, я был настолько возмущен, что хотел укрепить свой протест реальными действиями, но было уже слишком поздно. Мой возраст подходил к семидесяти, и конкурирующие фирмы, которые раньше предлагали мне перейти к ним на более выгодные условия, перестали это делать. К тому времени я знал, конечно, что не могу полагаться на слово Натана Идза. Но я слишком долго ждал. И уже не смог применить каких-либо эффективных методов для того, чтобы добиться своего.
Четырьмя годами позже, в 1942 году, он умер. Когда было оглашено его завещание, я обнаружил, что он опять нарушил своё слово. Я вам сказал, что проглотил по-настоящему две горькие пилюли. Так вот, это была первая. Вы можете спросить, а в чем, собственно, дело?
Мне было уже больше семидесяти. Мои дети выросли и разбрелись по всему свету, счастливые и удачливые. Жена моя умерла. У меня был достаточный годовой доход, я получал больше, чем мне нужно. Какую пользу могут мне принести акции корпорации на сумму в три миллиона долларов? Да никакой. Совершенно никакой. Возможно, я имел бы от них больше неприятностей, чем пользы. Но я решил убить девушку, Присциллу Идз, которой тогда было всего пятнадцать лет, чтобы получить по крайней мере её часть.
– Берни! – крикнула мисс Дьюди.
– Да, Ви.
Он посмотрел на неё, кивнул и снова повернулся к Вульфу:
– Я не сказал об этом в полиции. Я не собирался ничего скрывать от них, но тот, кто меня допрашивал, мне не понравился. Это был не тот человек, которому можно было дарить такого рода признания.
Я вдруг обнаружил для себя, что мне было бы приятно это сделать. Я, пожалуй, употребил не то слово.
Нет, не приятно, но все же какая представилась бы великолепная возможность свалить с себя этот груз. Мое понятие о чести, о справедливости было оскорблено.
Я знал, что Натан Идз, получивший дело в наследство, вложил очень мало своего в его удивительный рост за последние четверть столетия. Он был его главой лишь номинально. Дело обязано было своим процветанием главным образом двум людям: Артуру Гильему, гению производства, и мне.
Для того чтобы удержать Гильема, Идз передал ему десять процентов софтдаунских акций. Ими теперь владеет дочь Гильема, Сара Джеффи.
Поскольку я не был так настойчив, как Гильем, то не получил ничего. Бессовестное вероломство Натана Идза – условия его завещания – стало для меня последней каплей. Я задумал убить Присциллу не ради денег. Подобное решение было бы слишком рациональным, а мои чувства отнюдь этим не отличались.
Просто я был выведен из душевного равновесия, находился в состоянии какого-то помрачения. Я решил её задушить.
Я знаю, что многих преступников обнаруживали путем лабораторных исследований предмета или предметов, на которых они оставляли следы, поэтому предпринял все меры предосторожности, чтобы избежать этой опасности. Мне нужен был кусок веревки, и я провел много часов, размышляя, каким путем можно его достать, не вызывая подозрений.
Я жил в Скарсдейле. При моем доме был двор и гараж, и там, конечно, хранились разные веревки, которые могли бы мне послужить. Но нельзя было оставлять никаких следов.
Я, как мне кажется, разрешил проблему просто. Доехал до конца Бродвейского шоссе, а потом пошёл пешком… За полчаса я обнаружил несколько кусков веревки, которые вполне могли подойти, но я был разборчив.
Та, которую я выбрал, валялась у конца земельного участка, неподалеку от дороги, – кусок веревки для сушки белья около трёх футов длиной. В пределах сотни шагов не было видно никаких прохожих. И все же, подбирая её, я наклонился, будто бы завязывал шнурок, и когда выпрямился, веревка, уже хорошо смотанная, находилась в моей руке.
Дьюди вновь прервала его:
– Признайтесь, что вы все это выдумали, Берни?
– Нет. Так оно и было. Я быстро сунул веревку в карман и оставил её там до тех пор, пока не очутился один в своей спальне. Потом я осмотрел её и с удовольствием убедился в том, что не ошибся: эта грязная и видавшая виды веревка – то, что мне надо.
Я пошёл в ванную, вымыл бечеву с мылом и прополоскал. Но потом столкнулся с проблемой, где оставить её для сушки? Я не мог повесить её так, чтобы она попалась на глаза одному из моих двух слуг или кому-нибудь из гостей, приехавших к обеду. Но и запихнуть её мокрую в ящик я не хотел. Мне вообще не нравилась эта мысль.
