— Господин Вебер, не так ли? — спросил он.
— Да. С кем имею честь?
— Князь Сернин.
— Очень хорошо. Господин префект полиции сообщил мне, какую важную услугу вы оказали нам, мсье.
— Услуга будет полной только тогда, когда я вручу вам обоих бандитов.
— Это случится скоро. По-моему, один из них как раз вошел в дом… Весьма крепкий мужчина с моноклем.
— Вы правы, это барон Альтенгейм. Ваши люди на месте, господин Вебер?
— Да, в засаде на дороге, в двухстах метрах отсюда.
— Так вот, господин Вебер, мне кажется, что вы можете их собрать и привести сюда, к входу. Отсюда мы двинемся к вилле. Я позвоню. Поскольку барон знает меня, он мне, вероятно, откроет. И я войду… вместе с вами.
— Отличный план, — заметил Вебер. — Я сейчас вернусь.
Он вышел из сада и пошел по дороге, в сторону, противоположную вилле.
Сернин схватил за руку одного из братьев Дудвиль.
— Жак, беги за ним. Займи его чем-нибудь… Пока я проникну в виллу… А после — оттягивай штурм… как только сможешь, под разными предлогами… Мне нужно десять минут. Пусть окружают виллу, но не врываются. Ты, Жан, встанешь во флигеле Гортензии у входа в подземный туннель. Если барон попытается из него выбраться, разбей ему башку.
Дудвили ушли. Князь поспешил к высокой железной решетке ко входу в виллу Глициний.
Решится ли он позвонить?
Вокруг не было ни души. Одним прыжком он бросился на решетку, поставив ногу на край замка; цепляясь за перекладины, опираясь коленями, взбираясь силой рук все выше и выше, он сумел, рискуя застрять на острых пиках, перелезть через забор и спрыгнуть наземь. За оградой был мощеный двор, который он быстро пересек. Князь взбежал по ступенькам перистиля с колоннами, на который выходили окна, доверху закрытые ставнями.
Пока он гадал, как бы забраться внутрь, дверь с металлическим стержнем приоткрылась — он сразу вспомнил двери виллы Дюпон. И Альтенгейм появился перед ним.
— Объясните, прошу вас, князь, — сказал барон, — вы всегда врываетесь таким образом в частные владения? Я буду вынужден обратиться к жандармам, дорогой!
Сернин схватил его за глотку и повалил на диванчик, стоявший в прихожей.
— Женевьева!.. Где Женевьева?.. Если ты сейчас же не скажешь, что ты с нею сделал, мерзавец…
— Прошу тебя заметить, — пролепетал барон, — что ты мешаешь мне говорить.
Сернин отпустил его.
— К делу! Да побыстрее! Отвечай! Женевьева?
— Есть дело, — отозвался барон, — гораздо более срочное, особенно если разговор идет между такими молодцами, как мы с тобой. Для этого надо надежно уединиться.
Он старательно запер дверь, задвинув засовы. Затем, отведя Сернина в соседний салон, большую комнату без мебели и занавесок, сказал:
— Теперь я в твоем распоряжении. Чем могу служить, князь?
— Женевьева?
— Она чувствует себя прекрасно.
— Ах! Ты признаешься!
— Еще бы! Скажу даже, что твоя беспечность в этом смысле меня удивляет. Как ты мог не принять мер предосторожности? Было просто неизбежно…
— Довольно! Где она?
— Твой тон невежлив…
— Где она?
— В четырех стенах… Свободна…
— Свободна?
— Да, свободна разгуливать от стенки к стенке.
— В вилле Дюпон, конечно? В той тюрьме, которую ты устроил для Штейнвега?
— Ах! Знаешь ли… Нет, она не там.
— Тогда где? Говори, иначе…
— Ну что ты, милый князь! Считаешь меня дураком, способным выдать тебе тайну, с помощью которой держу тебя за горло? Ты влюблен в эту крошку…
— Молчать! Запрещаю тебе! — вскричал Сернин вне себя.
— А что? Разве это позор? Ведь я-то в нее влюблен и потому пошел на риск…
Он не закончил речь, испуганный вдруг страшным гневом Сернина, той сдержанной, безмерной яростью, которая исказила его черты.
Они долго всматривались друг в друга, пытаясь найти, каждый по-своему, слабое место у противника. Наконец Сернин сделал шаг к барону и произнес четко, более угрожая, чем предлагая союз:
— Послушай же. Помнишь, ты как-то предлагал мне объединиться? Дело Кессельбаха — на двоих… Действовать вместе… Разделить прибыли… Я отказался. Сегодня я согласен.
— Слишком поздно.
— Погоди. Я согласен на большее — отступиться от этого дела. Ни во что более не вмешиваюсь. Ты получишь все. При надобности даже готов тебе помочь.
— Условия?
— Женевьева. Скажи, где она?
Барон пожал плечами.
— Ты мелешь чепуху, Люпэн. Просто больно слушать… В твоем-то возрасте…
Между обоими противниками опять воцарилось грозное безмолвие. Наконец барон саркастически усмехнулся:
— До чего, однако, приятно видеть, как ты хнычешь, как просишь, как нищий, милостыню. Теперь можно сказать: простой солдат утер нос генералу…
— Болван, — прошептал Сернин.
— Князь, я пришлю тебе вечером своих секундантов… если ты будешь еще на этом свете.
— Болван! — с бесконечным презрением повторил Сернин.
— Хочешь, покончим со всем сразу? Как хочешь, князь, настал твой последний час. Можешь поручить свою душу Господу. Улыбаешься? Напрасно. У меня перед тобой — огромное преимущество: я убиваю… Если в том есть необходимость. А она теперь появилась.
— Болван! — еще раз сказал Сернин.
Он вынул часы.
— Два пополудни, барон. Тебе осталось не более нескольких минут. В пять минут, в десять минут третьего, не позднее, господин Вебер и полдюжины молодцов, не привыкших кого-нибудь стесняться, взломают двери твоего логова и схватят тебя за ворот. Теперь не следует усмехаться тебе. Тот выход, на который ты рассчитываешь, раскрыт. Я знаю его, и он — под охраной. Так что попался ты теперь по-настоящему. Это эшафот, старина.
Альтенгейм побледнел. Он пробормотал:
— Ты на это пошел?.. Ты имел низость?..
— Дом окружен. Штурм неминуем. Говори, и я тебя спасу.
— Но как?
— Люди, охраняющие выход из флигеля, — мои люди. Я дам тебе пароль для них, и ты спасен.
Альтенгейм немного подумал, казалось — заколебался, но вдруг, решившись, объявил:
— Пустая болтовня. Ты не так наивен, чтобы самому броситься в пасть льва.
— Ты забыл о Женевьеве. Не будь ее — меня не было бы здесь. Говори.
— Нет.
— Пусть так. Подождем. Сигарету?
— Охотно.
— Ты слышишь? — спросил Сернин несколько секунд спустя.
— Да… Да… — ответил Альтенгейм, поднимаясь.
Послышались удары, потрясавшие чугунный забор. Сернин сказал:
— Даже без положенных требований — открыть именем закона… Никаких предупреждений… Ты все стоишь на своем?
— Более чем когда-либо.
— Понимая, что с их средствами они скоро будут здесь?
— Будь они в этой комнате, я бы все равно тебе отказал.
Калитка открылась. До них донесся скрип петель.
— Дать себя поймать — это еще понятно, — сказал Сернин, — но протягивать самому руки, чтобы на них надели наручники, — для этого нужно быть идиотом. Давай, не упрямься. Говори и сматывайся.
— А ты?
— Я останусь. Чего мне бояться?
— Тогда погляди.
Барон указывал ему щель в ставнях. Сернин заглянул в нее и отшатнулся.
— Ах, ты, бандит, ты тоже меня выдал! Там уже не десяток, там полсотни, сотня, там две сотни полицейских, которых привел Вебер!
Барон откровенно потешался:
— И если их столько, значит, речь идет о Люпэне, не так ли? Для меня хватило бы и полдюжины.
— Ты заявил в полицию?
— Да.
— И что привел в доказательство?
— Твое имя. Поль Сернин, то есть Арсен Люпэн.
— И ты до этого докопался один, ты сам? До того, о чем никто ни разу не подумал? Вот еще! Это угадал тот, другой, признайся!
Он смотрел сквозь щель. Тучи полицейских рассыпались вокруг виллы. Удары сотрясали уже парадную дверь.
Пора было поразмыслить либо об отступлении, либо об исполнении плана, который он придумал. Но отлучиться хотя бы на мгновение — означало бы оставить Альтенгейма, и кто мог бы поручиться, что в распоряжении барона не оставалась еще одна лазейка, по которой он мог удрать? Эта мысль привела Сернина в смятение. Барон — на свободе! Барон, вольный возвратиться в то место, где держит взаперти Женевьеву, и подвергнуть ее пыткам, и навязать ей рабство своей омерзительной страсти!
Не в силах выполнить намеченное, вынужденный сымпровизировать новый план, причем — в ту же самую секунду, подчинив все необходимости предотвратить опасность, которая грозила Женевьеве, Сернин пережил мгновения жестоких колебаний. Пронизывая глаза барона пристальным взором, князь больше всего стремился вырвать у того тайну и уйти; он не пытался теперь даже его убедить, такими бесполезными казались ему слова. И, продолжая об этом думать, он спрашивал себя, какими могли быть теперь мысли барона, какое оружие оставалось еще в его руках, что давало ему надежду на спасение. Дверь вестибюля, хотя и надежно запертая на засов, хотя и обитая листами железа, зашаталась под ударами. Голоса, смысл слов все яснее доносились до них.
