— Ты слышишь меня, не так ли?
Веки умирающего затрепетали. Жизнь не совсем еще в нем угасла. Но чего можно было добиться от этого подобия земного существа? Последняя преграда — дверь в зал — затрещала под ударами. Сернин прошептал:
— Я тебя спасу… У меня есть надежные лекарства… Одно только слово… Женевьева?..
Проснувшаяся надежда, казалось, придала барону силы. Он попытался что-то сказать.
— Отвечай, — требовательно продолжал Сернин, — отвечай, и я тебя спасу… Сегодня получишь жизнь… Завтра — свободу… Отвечай!
Дверь все сильнее шаталась под ударами.
Барон издавал нечленораздельные звуки. Склонившись над ним, в смятении, напрягая всю свою волю, всю свою энергию, Сернин тяжело дышал от безмерной тревоги. Полицейские, неизбежный арест, тюрьма — он об этом теперь не думал. Женевьева… Женевьева, умирающая без пищи, которую одно только слово этого негодяя могло теперь спасти…
— Отвечай! Ты должен!
Он приказывал, молил. Альтенгейм забормотал, словно завороженный, покоренный его властной волей:
— Ри… Риволи…
— Улица Риволи, так? Ты запер ее в доме на этой улице? Какой номер?
Громкий шум… Крики торжества… Дверь рухнула под напором нападающих.
— Хватайте! Хватайте их! — командовал господин Вебер. — Хватайте обоих!
— Номер… Говори же… Если ты ее полюбил… Какой теперь смысл молчать?..
— Двадцать… Двадцать семь… — прошептал барон из последних сил.
На Сернина легли чьи-то руки. Десяток револьверов грозил ему со всех сторон.
Он повернулся к полицейским, которые отступили в невольном страхе.
— Если ты пошевелишься, Люпэн, — закричал господин Вебер, наставив на него оружие, — застрелю!
— Не стреляй, — спокойно сказал Сернин, — нет нужды. Я сдаюсь.
— Фокусы! Еще одна уловка на твой манер!
— Нет, — отозвался Сернин, — я проиграл бой. Ты не имеешь права стрелять: я не защищаюсь.
Он вынул два револьвера, которые бросил на пол.
— Уловки! — повторил господин Вебер с яростью. — Цельтесь в сердце, ребята! При малейшем жесте — огонь! При малейшем слове — огонь!
Вокруг стояло десять его людей. Он добавил еще пятнадцать. Приказал всем наставить оружие. И, торжествуя, дрожа от радости и страха, цедил сквозь зубы:
— Прямо в сердце! В голову! Без пощады! Едва пошевелится! Едва заговорит! Огонь, в упор!
Держа руки в карманах, Сернин невозмутимо усмехался. В двух дюймах от каждого его виска его подстерегала смерть. Пальцы лежали на спусковых крючках.
— Ага! — осклабился Вебер, — какое милое зрелище! На этот раз уж мы попали в яблочко, да так, что тебе не выпутаться, мсье Люпэн!
Он приказал распахнуть ставни широкого слухового окна, по которому дневной свет ворвался в зал, и повернулся к Альтенгейму. Но, к его великому удивлению, барон, которого он считал мертвым, открыл глаза, помутневшие глаза, ужасающие, наполненные небытием. Он посмотрел на господина Вебера. Поискал, казалось, кого-то и, увидев Сернина, затрепетал от ярости. Барон сбрасывал, казалось, оцепенение, внезапно разбуженная ненависть вернула ему отчасти силы.
Он оперся на связанные руки и пытался заговорить.
— Вы узнаете его? — спросил господин Вебер.
— Да.
— Он — Люпэн, не так ли?
— Да… Люпэн…
Сернин слушал, продолжая улыбаться.
— Боже, как все это забавно! — заявил он.
— Хотите еще что-то сказать? — спросил господин Вебер при виде того, как отчаянно беззвучно шевелятся губы барона.
— Да.
— По поводу господина Ленормана, возможно?
— Да.
— Вы заперли его? Где же? Отвечайте…
Всем своим напрягшимся существом, всем безумным взором Альтенгейм указывал стенной шкаф в углу зала.
— Там… Там… — произнес он наконец.
— Ах, ах, мы горим! — усмехнулся Люпэн.
Господин Вебер самолично открыл шкаф. На одной из полок лежал пакет, обернутый черной саржей. Развернув его, он увидел шляпу, небольшую коробку, костюм… Он вздрогнул, узнав оливковый редингот господина Ленормана.
— Ах, проклятые! — воскликнул он. — Они его убили!
— Нет, — подал знак Альтенгейм.
— Тогда как же?..
— Это он… Он…
— Как то есть? Это Люпэн убил шефа?
— Нет.
С яростным ожесточением Альтенгейм продолжал цепляться за жизнь, охваченный жаждой свидетельствовать, обвинять… Тайна, которую ему так хотелось открыть, была уже на устах, но он не мог, не умел уже воплотить ее в слова.
— Давайте, — настаивал тем не менее заместитель шефа Сюрте, — господин Ленорман действительно мертв?
— Нет.
— Он жив?
— Нет.
— Не понимаю… Так что же, это платье? Этот редингот?..
Альтенгейм повернул глаза к Сернину.
— Ага, теперь ясно! — воскликнул Вебер. — Люпэн похитил одежду господина Ленормана и хотел ею воспользоваться, чтобы улизнуть!
— Да… Да…
— Недурно! — кивнул господин Вебер. — Это тоже в его манере. И мы нашли бы в этой комнате Люпэна, переодетого, словно он Ленорман, наверно, еще и связанного… Для него это могло стать спасением. Только он не успел… Именно это вы хотели сказать, не так ли?
— Да… Да…
По взорам умирающего, однако, господин Вебер чувствовал, что в этом деле было еще что-то, что ему открылся еще не весь секрет. В чем дело? В чем скрывалась странная, неисповедимая тайна, которую барон так хотел выдать перед смертью? Он продолжал допрос.
— Но где же сам господин Ленорман?
— Там…
— Как это — там?
— Да…
— Но в этой комнате никого нет, кроме нас!
— Есть… есть…
— Говорите же!
— Есть… Сер… Сернин…
— Сернин! Как! Что такое!
— Сернин… Ленорман…
Господин Вебер подскочил. Его внезапно осенило прозрение.
— Нет, нет, это невозможно, — пробормотал он. Это было бы безумием.
Он с подозрением взглянул на своего пленника. Сернин, казалось, от души забавляется, присутствуя при этой сцене, как посторонний, наслаждающийся перипетиями веселого происшествия и с нетерпением ожидающий развязки.
Утратив последние силы, Альтенгейм во всю длину растянулся на полу. Не испустит ли он дух прежде, чем выдаст ключ загадки, поставленной его туманными речами? Потрясенный нелепой, невероятной догадкой, которой он не мог допустить, господин Вебер опять на него насел:
— Объяснитесь же… Что за этим кроется? Какая тайна?
Тот, казалось, уже не слышал, неподвижный, с угасшим взором. Тогда господин Вебер растянулся рядом с ним на полу и произнес отчетливо, чеканя слова, стараясь, чтобы каждый слог глубоко проник в эту душу, утонувшую уже во мраке:
— Слушайте… Я вас верно понял? Люпэн и господин Ленорман…
Веберу потребовалось немалое усилие, чтобы это сказать, — такой чудовищной показалась ему напрашивавшаяся фраза. Угасающие глаза барона, однако, глядели на него с тревогой. И он завершил, дрожа от возбуждения, словно совершая величайшее кощунство:
— Это так, правда? Ты уверен? Эти оба — одно и то же лицо?
Глаза барона были уже неподвижны. Струйка крови сочилась из уголка его рта… Два или три хриплых вздоха… Последняя судорога… И все. В зале с низким потолком, наводненным народом, наступила долгая тишина. Почти все полицейские, сторожившие Сернина, отвернулись от него и, ошеломленные, не понимая либо отказываясь понимать, продолжали еще слушать невероятное обвинение, которое бандит не успел досказать.
Господин Вебер взял коробку, найденную в свертке из черной саржи, и открыл ее. В ней оказался парик из седых волос, очки в серебряной оправе, коричневый шарф, краски и мази для макияжа, а за двойным дном — пакетик с мелкими кудрями седого волоса, короче — все, что требовалось для того, чтобы придать себе доподлинную внешность господина Ленормана.
Вебер подошел к Сернину и, в безмолвии поглядев на него долгим, задумчивым взглядом, мысленно восстанавливая каждую фразу всей истории, тихо сказал: «Итак, это правда?»
Не утратив ни на мгновение спокойствия, Сернин отозвался с улыбкой:
— Гипотеза не лишена ни изящества, ни смелости. Но, прежде всего, прикажи своим людям оставить меня в покое с их игрушками.
— Хорошо, — согласился господин Вебер, сделав знак полицейским. — А теперь — отвечай.
— Что ты хочешь знать?
— Так ты и есть господин Ленорман?
— Да.
Послышались возгласы. Жан Дудвиль, присутствовавший при этом, тогда как его брат сторожил потайной выход, Жан Дудвиль, сам — сообщник Сернина, смотрел на него, не в силах прийти в себя. Утратив дар речи, господин Вебер, казалось, не знал, что и делать.
— Это тебя удивляет, да? — сказал Сернин. — Согласен, есть над чем посмеяться… Боже, сколько раз ты меня веселил, когда мы работали вместе, ты и я, шеф и заместитель!.. И самое смешное — что ты считал его умершим, нашего славного господина Ленормана… Погибшим, как бедняга Гурель. Но нет, черт возьми, нет! Он был жив.
Он кивнул в сторону тела Альтенгейма.
— Вот этот бандит, погляди на него, бросил меня в воду в мешке с булыжниками. Да только забыл отнять у меня нож. А таким ножом можно рассекать мешки, разрезать веревки… Вот в чем было дело, бедняга Альтенгейм… Если бы ты об этом подумал, не попал бы в такой переплет… Но довольно об этом. Мир праху твоему!
