Тогда ему пришла замечательная идея. Он взял подготовленную для продажи старинную подвеску, в которой дешевые камни были заменены изумрудами, и вынул их. Положил оправу на стол рядом с двумя изумрудами, а шесть спрятал в клетке вороны. После этого он куда-то собрался, скорее всего к вам. Если бы оказалось, что вы нашли изумруды или кто-то посторонний заметил камень в клюве Панчо, Кеймерон, наверное, воскликнул бы: «Боже мой, я занимался старинной подвеской, вынул изумруды из оправы, чтобы отдать ее ювелиру на переделку. Изумруды лежали у меня на столе, и ворона, наверное, утащила их!» Потом он повел бы вас к себе домой, чтобы вы смогли убедиться в правдивости его слов: на столе лежали оправа с тринадцатью пустыми гнездами и два изумруда, шесть – в клетке, а пять – исчезли.
Дона смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– Пожалуйста, продолжайте, – прошептала она. – Что было дальше?
– Прежде чем выйти из дому, Кеймерон кому-то позвонил. В это время открылась дверь, и в комнату кто-то вошел. Кеймерон знал вошедшего. Жестом предложил ему сесть и подождать.
– И что потом?
– Когда Кеймерон, закончив разговор, хотел положить трубку на место, гость неслышно подкрался сзади и вонзил ему нож в спину.
– А что же с изумрудами?
– В комнате Кеймерона их было восемь. Пять я нашел в вашем сарае. А еще пять полиция обнаружила в сливе раковины.
– Что-то слишком много получается. Ведь вы сказали, что в оправе подвески было всего тринадцать гнезд для камней?
– Так-то оно так, но вороны не умеют считать, и Панчо не знал, что должен вернуть еще пять изумрудов.
– Но кто убил Кеймерона? И за что?
– Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала выяснить, почему Фелипе Муриндо назначили управляющим. Надо также выяснить, какая связь между гибелью Муриндо и гибелью Кеймерона. И наконец, мы должны понять, чем Кеймерон не угодил Шарплзу.
– Может быть, я могу помочь вам найти ответ на последний вопрос?
– Как?
– Ширли Брюс не была так близка с Кеймероном, как с Шарплзом.
– Откуда вы это знаете?
– Так мне кажется. Я допускаю, что именно близость Ширли с Шарплзом создала преграду между ней и Кеймероном.
– Близость… Интимная?
– Я так не говорила.
– А все же?
– Я в этом не уверена. Не был уверен и Роберт Кеймерон. Но он чувствовал себя как бы третьим лишним.
– Все, что вы говорите, очень важно. Продолжайте, пожалуйста.
– Кеймерон и Шарплз были друзьями – не очень близкими, но их связывали общие дела. И эти дела шли хорошо. Кеймерон жил отшельником, Шарплз – совсем иначе. Потом что-то случилось. Что именно – не знаю. Однажды мистер Кеймерон попросил мою мать зайти к нему.
– Когда?
– Утром в тот самый день, когда его убили.
– Ваша мать виделась с ним?
– Да.
– В котором часу?
– Примерно в половине десятого.
– О чем они говорили?
– Не знаю. Но ведь убийство произошло позже, правда?
– Да, Кеймерона убили позже. А вы уверены, что Хуанита была у него действительно в половине десятого?
– Так она мне сказала.
– Когда она вам это сказала?
– В тот же день вечером. Я поняла: случилось что-то страшное. Мама была очень взволнованна. Она пыталась дозвониться мистеру Шарплзу и никак не могла застать его. Тогда она позвонила Ширли Брюс, но та согласилась встретиться лишь на следующий день.
– Что было потом?
– Потом мама все-таки дозвонилась Шарплзу, он что-то ей сказал, и она успокоилась. То есть она, конечно, была возбуждена, но уже не так, как до разговора с ним.
– Когда состоялся этот разговор?
– Ближе к вечеру. Ширли ведет себя как королева, и это нравится маме. Ширли – ее идеал. И вообще маме всегда хотелось, чтобы я походила на нее.
– А теперь, – сказал я, – пришла пора перейти к делу.
– Что вы имеете в виду?
– Сейчас мы поедем к одной женщине.
– К какой женщине?
– К сеньоре Лериде. Вам знакомо это имя?
– Лерида? – переспросила Дона. – Не припомню. Она живет здесь, в Лос-Анджелесе?
– Да.
– А зачем нам нужно к ней ехать?
– Пока не знаю.
– Вы хотите расспросить ее о чем-то?
– Да.
– А при чем тут я?
– Мне нужна свидетельница и переводчица.
– Но почему именно я?
– Думаю, разговор будет вам интересен.
– Этот разговор связан с убийством Роберта Кеймерона?
– Да.
– Хорошо, я поеду с вами. Но предупреждаю: я не скажу ничего… что… что могло бы повредить моей маме…
– Вы знали, что у вашей матери всегда при себе нож?
– Да.
– Она может метнуть его, если понадобится?
– Да, она не раз говорила мне, что женщина должна уметь постоять за себя. Помню, когда я была еще совсем маленькой, она учила меня…
– Чему?
– Метать нож.
– И вы научились?
– Научилась.
– Вы тоже всегда ходите с ножом?
– Нет.
– Никогда не берете его с собой?
– Никогда.
– Кстати, где ворона?
– Наверное, в своей клетке в сарае.
– Она скучает по Кеймерону?
– Еще бы! Знаете, что придумали эти полицейские? Они затянули брезентом отверстие в крыше, которое Кеймерон пробил для Панчо. Тот несколько раз летал туда, даже пытался продолбить брезент клювом – не получилось. Так что бедная птичка вернулась ко мне. Она очень скучает.
– Вы привязались к Панчо?
– Конечно.
– А он к вам?
– Тоже. Ведь после гибели мистера Кеймерона у него не осталось никого, кроме меня.
– Как ваша живопись?
– Вам действительно интересно?
– Да, очень.
– Рисую понемножку.
– Что-нибудь удалось продать?
– Так, кое-что.
– Давно?
– Не очень.
– А ваша мать помогает вам, дает деньги?
– Зачем вам это знать?
– Это очень важно – важнее, чем вы можете предполагать.
– Нет, она не помогает. Маме не нравится, что я увлекаюсь живописью. Иногда мне приходится туго, но ничего, как-то выхожу из положения.
– Продаете картины?
– Я же вам говорила: искусство, живопись – моя жизнь. И только когда мне совсем есть нечего, ищу какой-нибудь заработок. Экономлю на чем только могу. Скоплю немного – снова принимаюсь за свое.
– Вы чем-то напоминаете девушку с той картины…
– Девушку, которая смотрит за горизонт?
– Которая смотрит куда-то за пределы этого мира – в будущее. Наверное, вы вкладываете всю душу в свои работы?
– Может быть, именно поэтому их никто не покупает?
– Их не покупают потому, что люди разучились ценить искренность. Сейчас в моде бездушные картинки – всякие полуобнаженные красотки и прочая чушь. Ваши работы полны смысла, и я уверен: придет время – их начнут покупать. И вы станете знаменитой.
– Благодарю вас. – Дона крепко сжала мою руку. – Знаете, иногда я готова прийти в отчаяние… И мне очень нужны такие сочувственные слова… Только… только очень прошу вас, Дональд: не говорите ничего плохого о маме.
Мы ехали по бедной окраине. Домишки, лепившиеся по обеим сторонам дороги, доживали свой век. По всей видимости, хозяева стремились выжать из квартиросъемщиков последние доллары, прежде чем снести эти трущобы. Вплотную к жилым кварталам примыкали складские помещения и какие-то цеха – оттуда доносился мерный гул станков. Думаю, ни в одном городском районе жители не потерпели бы такого соседства. Но обитатели домишек, наверное, были настолько бедны, что отстаивать свои законные права казалось им непозволительной роскошью.
Я оставил машину возле дома под номером, указанным Рамоном Хурадо. Это была некрашеная халупа с покосившимся крыльцом.
Мы с Доной поднялись по скрипучим ступенькам. Звонка не оказалось, и я постучал в дверь.
Никто не ответил. Подождав с минуту, я ударил в дверь кулаком – никакого ответа. Кажется, только сейчас я понял, как много надежд связал с этой совершенно незнакомой мне сеньорой Леридой. И вот – ее нет дома! Повернувшись спиной к двери, я начал спускаться с крыльца.
– Подождите, Дональд! – окликнула меня Дона. – Может быть… может быть, она плохо слышит? Попробуйте еще раз. Сильнее…
Я стукнул по двери так, что испугался, как бы она не сорвалась с петель. Мы снова подождали. Вдруг Дона взволнованно прошептала:
– Там кто-то есть!
Я прислушался: шаркающие шаги приближались к двери.
– Кто там? – прозвучал старческий голос, и дверь открылась.
По голосу я понял, что женщина, задававшая нам вопрос, привыкла подчиняться чужой воле.
– Нам надо поговорить с вами. – С этими словами я решительно переступил порог.
Она не возражала. Я взял Дону под руку и провел в комнату. В нос ударил острый запах дешевого джина.
Комната эта была в доме единственной – она служила и кухней, и гостиной, и спальней. Со старой металлической раковины давно облезла эмаль, воронка порыжела от ржавчины. Один стул без ножки, у другого сломана спинка. Железная кровать с панцирной сеткой была когда-то белого цвета, а теперь стала грязно-серой. На кровати, кроме мятой подушки, ничего не было, даже простыни…
Хозяйка прошла в комнату вслед за нами. Было видно, что за ее плечами долгая и трудная жизнь. Глубокие морщины избороздили старческое лицо. Седые волосы оттеняли смуглую кожу – наверное, в ней текла индейская кровь.
