Пуци объяснил, кто из нас кто. Все были счастливы познакомиться друг с другом и объявили об этом во всеуслышание. Затем Зигфрид Вагнер повел нас через весь дом. Пройдя по широкому холлу с паркетным полом и потолком высотой в три этажа, мы вошли в просторную гостиную. В дальнем ее конце сквозь большой эркер виднелся зеленый сад. Девочка, Фриделинда, шла рядом с мисс Тернер и весело с нею о чем-то болтала.
— Нет, нет, нет, — сказал ей Вагнер и погрозил пальцем. — Сегодня никакого немецкого. Разговаривай по-английски.
— Папа, так ведь тетя же знает немецкий.
— Но другие-то не знают, дитя мое. Сегодня мы говорим только по-английски.
Девочка скорчила гримасу, которую он не заметил, потому что прикладывался к бокалу с вином. Потом он обратился к нам с Пуци и мисс Тернер.
— Идемте, идемте, — сказал он. — Все ждут в саду. Сегодня такой чудесный денек, грех не посидеть на свежем воздухе.
На траве вокруг фонтана уже расставили соломенные стулья, маленькие деревянные столики и один большой. На большом столе стояли бутылки с вином, бокалы и пивные кружки, сверкавшие на солнце. Вокруг столов сидели и стояли люди. Две горничные сновали с бутылками и кувшинами с пивом. Трое детишек, два мальчугана и девчушка лет трех, играли слева с какой-то женщиной — должно быть, гувернанткой. Фриделинда подбежала к ним и, бойко размахивая руками, принялась рассказывать, что она только что узнала.
Вагнер провел нас по кругу и представил. Во-первых, под деревом в тенечке сидела его мать, госпожа Козина Вагнер, маленькая, худенькая седая старушка лет восьмидесяти. На ней было старомодное черное платье, на которое, как видно, ушло бессчетное количество метров шелка. Узкое лицо, ввалившиеся щеки по обе стороны крупного носа. Она казалась хрупкой, почти воздушной. Голос слабый, английский с сильным акцентом, но когда она настояла на том, чтобы пожать мне руку, я почувствовал силу в ее худых пальцах.
Была там и жена Зигфрида, англичанка, которую звали Уинифред, — маленькая и полная, в белом платье с кружевами у ворота. Темные волосы стянуты на затылке большим узлом, лицо волевое, скулы широкие, подбородок тяжелый. Ей было под сорок, то есть лет на двадцать меньше, чем мужу. Она курила сигарету с таким видом, будто где-то прочла, что табачный дым полезнее кислорода.
Был там еще его деверь, муж сестры, толстый близорукий англичанин лет шестидесяти по имени Хьюстон Стюарт Чемберлен. После того как мы с ним пожали друг другу руки, он взглянул на меня из-под кустистых бровей и сказал:
— Американец, да? И, судя по фамилии, французского происхождении.
— Это было так давно.
Он кивнул.
— Но кровь дает о себе знать, старина. Кровь всегда даст о себе знать.
Он был очень галантен с мисс Тернер — склонился к ее руке и широко улыбнулся.
— Тернер. Не родственница ли художника?
— Боюсь, нет.
— Зато ее мать, знаете ли, — вмешался Пуци, — была немкой.
— А, — отозвался Чемберлен и просиял. — Потрясающе! Значит, добрые тевтонские корни.
За всем этим без особой радости, точно ребенок, вывалившийся из шалаша на дереве, наблюдала сестра Зигфрида Ева, еще одна маленькая темноволосая женщина. Пришел черед нам познакомиться и с нею. На госпоже Еве было серое платье, показавшееся мне несколько мрачноватым и нарочито скромным, и тем не менее она выглядела по меньшей мере лет на десять моложе своего супруга — Чемберлена.
Нам также представили гувернантку госпожу Шнаппауф, высокую даму с тонкими губами, сжатыми в горестную складку. И трех других детей — Вольфганга, Виланда и Верену. Фриделинда, стоящая в сторонке, сказала:
— Вот видите, он и правда не знает немецкого.
— Хватит, — оборвал ее Вагнер и снова пригрозил пальцем. — Или пойдешь спать без ужина.
Притворно расширив глаза, Фриделинда прикрыла ладошкой рот. Потом наклонилась вперед и зашлась в смехе, довольная собой. Братья не обратили на нее внимания. Сестренка хихикнула. Гувернантка сердито нахмурилась.
Зигфрид повернулся к нам. Каким-то непостижимым образом его бокал снова оказался полным.
— Пойдемте, — сказал он, — представлю вас Мастеру.
Пуци, мисс Тернер и я последовали за ним вокруг фонтана через лужайку к большому темному гранитному камню, который лежал в траве. На камне не было никакой надписи.
— Здесь, — сказал он, — находится могила величайшего в мире художника и мыслителя.
Меня так и подмывало спросить, почему он похоронил своего отца на задворках, хотя лично меня это совершенно не касалось. Быть может, на местном кладбище просто не нашлось свободного места. А может, потому, что никак нельзя было погрести величайшего в мире художника и мыслителя на сельском кладбище среди всякой шушеры.
Откуда-то снизу и сбоку пропищал тоненький голосок:
— Мама говорит, что вы приехали поговорить о дядюшке Вольфе.
Я посмотрел вниз. Фриделинда.
— А кто такой дядюшка Вольф? — спросил я.
Девочка сказала:
— Это они велят мне так его называть. А по правде, его зовут Адольф. Он мне не нравится. Потому что ходит в панталонах.
— Довольно, — сказал Зигфрид.
— Так ведь ты сам велел мне разговаривать по-английски.
— Но не перебивать старших. Ступай, поиграй с братьями и сестрой.
— Мне всегда все запрещают, — буркнула девчушка и надула губы.
— Ступай себе, — повторил отец и жестом отослал ее прочь.
Девчушка повернулась и медленно, обиженно понурив головку и шаркая ножками по траве, пошла к дому.
Зигфрид повернулся к нам и громко вздохнул.
— Ох уж эти дети. Иногда радость, а иной раз сплошное наказание. — Он сделал два глотка вина. — А теперь самое время выпить, верно?
— Ничего, — сказал я, — если я задам несколько вопросов?
— Лучше за ужином. — Он улыбнулся, протянул руку, сжал мою и выдохнул мне в лицо очередную порцию винных паров. — А пока отдыхайте.
Я от души посочувствовал Фриделинде.
Ужинали мы в большой столовой-гостиной с входом прямо из холла. Стены затянуты красным бархатом. Черные шелковые занавески, расшитые золотом, задернуты. На квадратном столе свечи в позолоченных подсвечниках, притом что с потолка свисали еще и яркие электрические люстры. Белая камчатная скатерть блестела, как обледенелая лыжная дорожка.
Во главе стола восседал Зигфрид Вагнер. Справа от него сидела старшая госпожа Вагнер — Козима. Я сидел слева от него. Рядом со мной разместились Ева Чемберлен, за нею Пуци, за ним мисс Тернер, за нею, в конце стола, сам Чемберлен, далее Уинифред Вагнер, а стул между ней и Козимой был пуст.
Детей за столом не было. Вероятно, госпожа Шнаппауф отвела их в подвал и придушила.
Нас обслуживали те же две горничные, что суетились в саду. На первое подали нечто вроде бобового супа. На поверхности водянистой серой жидкости в белой фарфоровой чашке плавали три-четыре покалеченные фасолинки в окружении морковной стружки. Я попробовал суп. На вкус он оказался еще хуже, чем на вид.
— Итак, господин Бомон, — начала Козима Вагнер, — вы расследуете то ужасное происшествие в Берлине. Когда пытались убить замечательного господина Гитлера.
— Точно, — подтвердил я. — Когда господин Гитлер останавливался здесь, он не упоминал, зачем едет в Берлин?
— Малый сказал, — вмешался Чемберлен, — что собирается устроить небольшую заварушку вместе с генералом фон Зеектом. И вынырнуть вон всю эту веймарскую шваль.
— Дурацкая затея, на самом деле, — заметил Зигфрид и отпил вина.
— Просто замечательная, — твердо заявила его мать. — Страна разваливается. Никакого уважения к традициям. Никакого уважения к культуре. В ночных клубах играют негритянскую музыку. Кругом одни евреи.
— Господин Вольф, — сказала Уинифред через стол, — хочет отвести Германию от края пропасти.
— Господин Вольф — это господин Гитлер? — спросит я.
— Да, он сказал, что ездит по стране под этим именем, — пояснила Козима.
— Для него, Фил, — уточнил Пуци, — безопаснее разъезжать под nom de route.[36]
— Оно и понятно, — заявил Чемберлен. — Под каждой койкой прячутся большевики. Эти грязные мерзавцы.
— К тому же, как мне кажется, — заметила Уинифред, — это имя ему очень подходит. — Она повернулась к Козиме. — Он очень похож на волка,[37] правда? Сильный и хладнокровный. И производит впечатление человека умного, всезнающего.
— А мне, — признался Зигфрид, — он показался простоватым. — Он держал ложку, оттопырив мизинец, и низко наклонялся над миской с супом, поднося ее ко рту.
— Но в этом и есть его сила, — заявила Уинифред. — Он из народа, из Volk. И черпает из него свою силу.
Зигфрид хотел было что-то сказать, но мамаша его опередила:
