Ознакомительная версия.
Так они добрались до окраины города, до крутого спуска, что вел к мосту. Преследовавшая их толпа учинила настоящую охоту — нечто смешное и постыдное, варварское и унизительное. Крик, хриплый, свирепый, грозный, как рычание тигрицы, чьи детеныши в опасности, вдруг заглушил гогот и свист. Улюлюканье прекратилось, как по волшебству. Потом какая-то женщина бросилась к жертвам, схватила их за руки и заставила обернуться лицом к толпе.
– Куда это вы идете? — спросила она гневным голосом. — Вы ошиблись дорогой. Пожалуйте сюда, и пусть только кто-нибудь осмелится преградить вам путь!
Этой женщиной была Мари Будон. С пылающим лицом, сверкающими глазами, с судорожно подергивающимися губами, она вызывающе смотрела на толпу, дотоле столь грозную, а теперь тихую и безмолвную.
– Пойдемте же! — сказала она, обращаясь к своим хозяйкам.
Она прямо пошла на толпу в сопровождении дам, и, подчиняясь ее неустрашимости, люди медленно расступались. Вдруг какой-то пьяница преградил им путь и, бросив дерзкий взгляд на госпожу Марселанж, подбочениваясь, крикнул:
– Позвольте, без моего разрешения пройти никак нельзя!
Мари Будон подошла к нему, взглянула прямо ему в лицо и сказала с напускным спокойствием, которое обмануло простолюдина:
– В самом деле? А что надо сделать, чтобы получить это разрешение?
– Я должен поцеловать эту бабенку, — и он указал пальцем на Теодору.
– Да-да, пусть он ее поцелует! — закричали грубые и насмешливые голоса.
– Ах, сколько оскорблений! — прошептала Теодора, у которой потемнело в глазах. — Я этого не переживу!
– Так мы без этого не пройдем? — спросила Мари Будон с легкой дрожью в голосе.
– Нет, — грубо ответил горожанин. — И непонятно, с чего это она нос воротит. Разве я хуже Жака Бессона?
Не успел он договорить, как Мари Будон отвесила ему звонкую пощечину. Дамы отступили, испугавшись ее смелости, потому что разгоряченная толпа могла растерзать их на куски. Мари, скрестив руки на груди, не спускала глаз с негодяя, на лице которого читалась не злоба, а удивление. Этот окаменевший от неожиданности исполин был так смешон, что толпа разразилась громким хохотом. Напряжение спало, и настал благоприятный момент, которым Мари Будон поспешила воспользоваться.
– Скорее, скорее! — сказала она своим хозяйкам.
Вскоре они вернулись домой.
– О! Негодяи! Негодяи! — закричала графиня, упав в кресло и закрыв лицо руками.
В ее надменной душе всегда соседствовали гнев и гордость.
– Бедная Мари! — воскликнула госпожа Марселанж. — Без тебя бы мы погибли. Твоя преданность спасла нас.
– Они бы не посмели, — проговорила Мари Будон, пожимая плечами, и после короткого раздумья добавила: — Надо этим воспользоваться.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Вы хотели узнать мнение толпы и теперь знаете его, следовательно, вам известно, как вас примут завтра, когда вы явитесь в суд.
– Да, я не могу думать об этом без страха, Мари.
– Можно ли вам идти туда, чтобы вас опять оскорбила эта низкая чернь? Нет, вам туда идти не нужно.
– Что ты, Мари, это невозможно!
– Невозможно! Нет, это всего лишь трудно, поэтому нельзя терять время на болтовню, и я сейчас же возьмусь за дело.
– Куда ты идешь?
– Вы это узнаете чуть позже.
– Повторяю тебе, это невозможно, Мари.
– Ну, это мы еще увидим, и если у меня не получится, я от этого не умру.
Она направилась к двери.
– По крайней мере, ты не подвергаешься никакой опасности? — закричала госпожа Марселанж.
– Не больше, чем вы, — и вполголоса добавила: — Не пройдет и часа, как вы узнаете, в чем дело. Я же надеюсь на лучшее.
На другой день, 10 августа 1842 года, обе графини де Шамбла, стоя за решетчатыми окнами, с ужасом смотрели на толпы народа, волновавшегося у здания суда, где должны были начаться слушания о лжесвидетельстве. Госпожа Марселанж, одетая во все черное, готовилась через несколько минут явиться в суд, который уже успел сложить о ней предубежденное мнение, и предстать перед публикой и госпожой Тарад.
Графиня выглядела бледнее и печальнее, чем обычно. Она еще не пришла в себя после страшной вчерашней сцены, постоянно встававшей у нее перед глазами. Она видела, как толпа волновалась, кишела и ревела, как многоглавое чудовище, готовое растерзать ее и ее дочь своими когтями. Кроме оскорбленного самолюбия, ее обуревало еще одно чувство: она волновалась за дочь, которой предстояло явиться перед этим народом, который лишь вчера так оскорбил ее. При мысли об опасности, которая могла угрожать дочери, она вдруг обняла ее и прижала к себе.
– Я не могу пойти вместе с тобой, — вскрикнула она, — потому что эти негодяи ненавидят меня и мое присутствие только усугубит твое положение. Но там будет Мари Будон, она спокойна и тверда… Но где же она?
– Она уже целый час как ушла.
– Ушла в такое время! Зачем?
– Затем, чтобы постараться избавить меня от того, чтобы я являлась в суд перед этим грубым народом.
– Она сошла с ума, это невозможно!
– Я говорила ей, но вы же знаете ее упорство: когда дело идет о нас, она способна на невозможное.
Дверь гостиной открылась, и вошла Мари Будон. Она раскраснелась и запыхалась.
– Пробило двенадцать часов, — обратилась она к Теодоре, не давая себе времени перевести дух. — Заседание сейчас начнется; вам нельзя медлить, пойдемте.
Теодора вздрогнула, увидев, что исчезла смутная надежда, за которую она цеплялась изо всех сил.
– Вот видишь, — сказала она служанке изменившимся голосом, — вот видишь, что это невозможно.
Мари Будон пожала плечами.
– Это мы еще увидим, — возразила она. — Я узнала, — повернулась она к графине, — что будут журналисты из Парижа, стенографы, как их называют. Я договорилась с одним из них, и он запишет и принесет вам то, что я не смогу запомнить, то есть все реплики адвоката Марселанжей.
– Ах, как ты все прекрасно придумала, Мари! — восхищенно вскричала графиня.
– Пойдемте, — обратилась Мари Будон к Теодоре. — Нам нельзя терять ни минуты, пойдемте.
– Дочь моя, — сказала графиня, — помни то, что ты вчера сказала судебному следователю, и не отступай от этого ни на шаг. На допросе в суде малейшее отклонение может стать гибельным для нас.
– Это бесполезно, — возразила Мари Будон, с нетерпением ожидавшая свою хозяйку.
Теодора вышла с Мари Будон, поцеловав мать, которая осталась стоять в каком-то оцепенении и шептала, запинаясь:
– Боже мой! Боже мой, что там будет? Какая же она вернется? — и, словно боясь собственных слов, прибавила: — Только бы она вернулась… Кто знает, что скажет Арзак?
Госпожа Негли бросилась к окну и жалобно пролепетала:
– Я хочу ее видеть… может быть, в последний раз!
Вдруг в припадке бешеного отчаяния она закричала, подняв руки к небу:
– Что же я сделала, боже мой! За что мне такие терзания?
А теперь перенесемся в зал суда, куда вошла Мари Будон, предварительно проводив свою хозяйку до скамьи свидетелей. В зале заседаний находился Арзак, и Мари могла видеть его. Она все пыталась прочитать на его лице решимость. Он улыбался и вправду выглядел решительным, но на что он решился? Отказаться от своих прежних показаний или упорно стоять до конца? Этим вопросом терзалась и Мари Будон, и публика в зале.
Подсудимого защищал Гильо, адвокатом Тюрши де Марселанжа выступал Теодор Бак. Госпожи Тарад в зале не было. Наконец вызвали Арзака, и начался допрос, из которого мы приведем самые интересные места. Сначала его спросили, когда и как он познакомился с Жаком Бессоном. Все напряженно ждали его ответа, поскольку знали, что от него станет зависеть все его дальнейшее поведение.
– Я не знал Жака Бессона до тех пор, пока не перестал работать на господина Марселанжа, — ответил Арзак.
Публика не знала, что и думать. Председатель продолжал:
– Не говорили ли вы Маргарите Морен, что Жак Бессон предлагал вам шестьсот франков за то, чтобы вы подсыпали яд в суп господина Марселанжа?
– Никогда не говорил. Моя тетка Морен — женщина недалекого ума, и если вы будете ей верить, то она вам еще много чего про меня расскажет.
– Вы не отдавали вашей тетке цепь собаки из замка Шамбла?
– Я нашел эту цепь в лесу, — спокойно проговорил Арзак. — А поскольку есть много похожих цепей, я не знал, чья она и откуда.
Теперь все поняли, как он поведет себя дальше.
– Он не признается! Он ничего не скажет! — шептали со всех сторон.
Мари Будон перевела дух и отерла пот со лба.
– Почему, — продолжал председатель, — вы раньше отрицали, что отдали эту цепь Маргарите Морен?
– Потому что я забыл, — сказал Арзак, нисколько не смущаясь, что ответы явно противоречили друг другу.
Ознакомительная версия.
