Он назвал водителю ее адрес и постоял на мостовой, провожая машину взглядом, потом поманил жестом Найджела.
— Ну? начал он. Что бы вы хотели узнать?
— Все! — выпалил журналист.
— Так и быть, слушайте. — Он закурил сигарету. — При расследовании убийства полиция уделяет основное внимание наиболее вероятному из подозреваемых, тому, чья вина представляется очевидной. Чаще всего он и оказывается убийцей. В нашем деле наиболее подозрителен был Гарденер — ведь стрелял-то он. Поэтому с самого начала я занимался им с предельной серьезностью. Кто бы еще рискнул подменить патроны? Гарденер мог и не нажать на спусковой крючок, либо сделать это раньше времени. Кто бы решился полагаться на случай? Лишь один человек мог проделать это, ничем не рискуя — сам Гарденер. Во-вторых, твердил я себе, он великолепный актер, следовательно, его раскаяние и угрызения совести не стоят ломаного гроша. Какой тонкий ход — завести речь об актерском лицемерии и неискренности, ненавязчиво внушая нам, что он не такой, как все, совсем наоборот: естественный, правдивый.
Понятно, поначалу и все другие, кто был за кулисами в тот вечер, оставались в поле моего пристального внимания. Однако я придал особое значение тому, что Гарденер был со Стефани в своей комнате, а ее уборная — ближайшая к сцене — оставалась на это время пустой. Ему не составило бы труда зайти туда, оставив Стефани у себя, надеть перчатки Сэйнта, которые он подобрал по счастливой случайности — не будь ее, он воспользовался бы своими, — убедиться, что в коридоре ни души, проскользнуть на сцену и в полной темноте подменить патроны. Мне сразу показалось, что история о том, будто кто-то наступил ему на ногу, чистейший вымысел, и тогда я подбросил ему идейку насчет духов, за которую он поспешил ухватиться, и таким образом попал в ловушку. Тут мои подозрения окрепли. Потом он, как бы против своей воли, поведал вам подробности тяжбы Сэйнта с «Морнинг Экспресс», поняв, что мы и без него все разузнаем, он заявил, что статью написал Сюрбонадье. Мне же представилось, что он сам ее сочинил, и я утвердился в этом мнении, отыскав в квартире Сюрбонадье листок с подделанными подписями. Не исключено, что Артур шантажировал им Феликса, грозясь разоблачить его перед Сэйнтом. Тогда — прощай сценическая карьера! Сюрбонадье мог очернить Гарденера и в глазах Стефани Воэн, поведав ей про их совместные кембриджские забавы. Все это были предположения, однако довольно основательные. Я отправил своего человека в Кембридж, и тот отыскал бывшего слугу Гарденера. Старик однажды слышал, как Артур обвинял Феликса в истории со статьей. Гарденер лгал, говоря, что лишь однажды пробовал кокаин. На самом деле в студенческие годы он едва не стал наркоманом. Феликс не кривил душой, живописуя вам свое страстное увлечение Стефани Воэн и лютую ненависть к Сэйнту. Эти чувства, подогреваемые дурманным зельем, и побудили его пойти на подлог. Отчет из Кембриджа был представлен мне только вчера, и это решило дело: круг замкнулся, — все детали головоломки стали на свои места.
Далее — лосьон. Его пролили после того, как мы вышли из уборной Стефани. Мисс Воэн сама показала, что после ухода Сюрбонадье в ее уборную никто не заходил, кроме Трикси. Там мог побывать еще один-единственный человек — Гарденер. Любой другой напоролся бы на отца и дочь Бидлов, простоявших некоторое время на углу коридора, прежде чем отправиться в костюмерную. Гарденер, идя на сцену, оставил Стефани в своей комнате. Будь убийцей бутафор, он бы не рискнул на пушечный выстрел приблизиться к уборной премьерши. И Симпсон, проведший все время на сцене, тоже бы не посмел. А Сэйнта вообще не было за кулисами, скрипучая дверь на просцениуме — его лучше алиби. Гарденер, единственный, мог туда зайти и зашел.
— По-вашему, — уточнил Найджел, — он оставил мисс Воэн у себя в комнате, сам отправился к ней, там надел перчатки и как раз в этот момент измазался косметическим молочком?
— Вот именно!
— А как же письмо, в котором ему угрожают расправой?
— Это его первый промах. Он напечатал его прямо на сцене по ходу последнего действия на тот случай, если впоследствии понадобится чем-то подкрепить басенку об отдавленной ноге, но затем сообразил, что после убийства полицейские наверняка обыщут всех актеров, в том числе и его. Он упустил это из виду: ведь затея с письмом возникла экспромтом, уже на сцене. Можно себе представить, как он ругал себя за чрезмерную предусмотрительность, и под влиянием охватившей его паники сунул письмо куда-то, скорее всего в стопку бумаг на письменном столе. После того как я обыскал его, он задержался на сцене, ожидая мисс Воэн, и незаметно снова переложил письмо себе в карман. Вы говорили мне, что в этой сцене он всегда стучал пальцем по одной и той же клавише. Видимо, вспомнив, что вы об этом знаете, он протер клавиатуру, умышленно оставив отпечаток на «к». Эффектнейший трюк, но, к счастью, Бейли успел еще раньше осмотреть машинку — он ведь у нас такой педант, — тогда отпечатки пальцев Гарденера были почти на всех клавишах. А при повторном осмотре — только на букве «к». Не будь Бейли столь дотошным, убийца мог бы выйти сухим из воды.
— Но как в таком случае объяснить собственное признание Стефани Воэн?
— Не в убийстве же она призналась! Речь шла о ее посещении квартиры Сюрбонадье. Ей было известно, что Артур хранил листок с подписями в шкатулке. Она рассказала Гарденеру, что я поймал ее с поличным, но, кажется, поверил, будто она приходила только за своими письмами. Кроме того, она не скрыла, что побывала в моих объятиях, добавив, что я его злейший и опаснейший враг.
Аллейн внезапно замолчал, пауза затянулась, но Найджел не торопил друга.
— А бутафор? — в конце концов не удержавшись, задал очередной вопрос журналист.
— Его я ни секунды не подозревал. Будь он виновен, не стал бы поносить на чем свет стоит покойного Сюрбонадье, и вообще бедняга Хиксон был слишком глуп для столь изощренной затеи. Каким-то образом он узнал Гарденера в темноте, вероятно, они действительно столкнулись, и это подсказало Феликсу выдумку про то, будто ему наступили на ногу. Хиксон не собирался его выдавать, напротив, он был благодарен Феликсу: тот отомстил Артуру за все! Но прочтя об аресте Сэйнта, честный малый бросился на выручку хозяину. Он написал мне записку и позвонил Гарденеру, намекнув, что кое-что знает. Гарденер предложил встретиться в театре: про окно во дворе наверняка ему рассказал Хиксон. Облачившись стариком, накинув пелерину, Феликс легко одурачил нашего Уилкинса. Вообще-то, перевоплощение — плод фантазии сочинителей детективных романов, но тут особый случай: Гарденер — незаурядный актер, он мог рискнуть. Когда вы пять минут кряду звонили в его дверь, он как раз убивал Хиксона.
Аллейн затем изложил журналисту, как было совершено второе убийство. Найджел ужасался, отказывался верить своим ушам.
— Полицейский, сменивший Уилкинса, видел, как старик в пелерине вернулся, но и он не узнал Гарденера. Сегодня утром в квартире Феликса был произведен обыск, и мы отыскали одежду, которой Гарденер воспользовался для маскарада. Убийцам присуще высокомерие, и Феликс Гарденер утратил чувство реального, оценивая собственные способности. Убийство Хиксона — еще один его грубейший просчет, но, с другой стороны, что ему оставалось делать? Этот безумец — бутафор, очевидно, заявил, что не позволит судить ни в чем не повинного человека. Гарденеру надо было его обезвредить, и он немедленно составил план, обладавший множеством достоинств. Если бы не ваш визит, когда его не оказалось дома; если бы не старый слуга из Кембриджа, случайно слышавший разговор Гарденера и Сюрбонадье; если бы не «молочко», попавшее на перчатки, все могло обернуться для убийцы вполне удачно. Мы, полицейские, никаких особых открытий не сделали, и больших заслуг в его разоблачении у нас нет. Я отнюдь не склонен осыпать себя лепестками роз в связи с разгадкой этого преступления.
— Почему вы все время пытались меня куда-нибудь сплавить?
— Дорогой мой, он же был вашим другом. Кроме того, Феликс догадывался, что вы частично подслушали их разговор со Стефани. Словом, я боялся за вас — ведь он закоренелый убийца.
— Нет, Аллейн, вы меня не убедили, тут какая-то иная причина.
— Отказываетесь верить в очевидное, потому что верны дружбе, сильно были к нему привязаны… Видели, как он, спускаясь по лестнице, попытался меня лягнуть? Точно так отправил он в мир иной бутафора.
— О да, я видел его лицо в тот миг.
— Даже я не ожидал от Гарденера подобной выходки. Этим он себя полностью изобличил, никаких других улик и доказательств не требуется. Когда я попросил его слазить на колосники, он принялся лихорадочно обдумывать, как сыграет изумление при виде трупа. Я-то рассчитывал, что он разглядит мешок с песком, и с любопытством ждал его реакции. А он даже не взглянул на чучело и, слыша шуршащие, не усомнился, что это трется о парусину обувь мертвеца. В его воображении не потускнело зрелище раскачивающегося в петле трупа, и он с ходу приступил к исполнению этюда: ужас во взгляде, леденящий душу вопль — он узнал Хиксона! Сыграно грандиозно. Невиновный же увидел бы, что висит на веревке не покойник, а самый обычный мешок.
