– Я по-прежнему считаю, что Митч – это тот человек, которого вы ищете, Ларри, – сказал Квиллер. – Вчера вечером мы с ним немного поговорили, и он произвёл на меня большое впечатление. У него есть хорошие идеи, и он привнесёт в работу энергию молодости. Его и старики, и молодые любят.
– Ценю твоё мнение, – отвечал Ларри, – но, если думать о более далёких перспективах, я по-прежнему за Бозвела, и Сьюзан со мной согласна. В качестве администратора он может продолжить составление каталога станков, помочь нам организовать музей книгопечатания и занять должность его хранителя. Осмелюсь утверждать, этот музей будет уникальным по своим масштабам в Соединенных Штатах, если не сказать – во всём мире! Конечно, окончательное решение должен принять совет директоров. Заседание у нас состоится на этой неделе.
– Извини меня, Ларри, – сказал Квиллер. – К дому подъехала машина шерифа. Поговорим позже.
На крыльце стоял тот самый помощник шерифа, который десять дней назад приехал после звонка Квиллера.
– Мистер Квиллер, могу я задать вам один-два вопроса? – вежливо спросил он.
– Конечно. Может, зайдёте? Не хочу, чтобы коты бегали по улице.
Коко и Юм-Юм стояли рядом, принюхиваясь к свежему воздуху.
– Вам не случалось видеть или слышать что-либо подозрительное в районе Фагтри-роуд, сэр? – спросил помощник шерифа.
– Пожалуй, нет. Этот старый дом выстроен как крепость, а окна были закрыты. Вечером у меня в гостях были друзья, мы разговаривали и не очень обращали внимание на то, что творится за стенами… хотя… было кое-что, – подумав, добавил Квиллер. – Около полуночи я читал, лежа в кровати, когда коты заволновались от какого-то тихого звука. Я осмотрел квартиру и музей тоже, но всё было в порядке.
– Вы выглядывали за дверь?
– Ненадолго, но всё было тихо, поэтому я вернулся к чтению.
– В какое время это было?
– Местное радио заканчивало работу.
В этот момент в прихожей послышался шум, и оба мужчины обернулись. Звук шёл от пола в дальнем конце прихожей. Один из восточных ковров изогнулся посередине горбом, и этот горб то поднимался, то опускался.
– Это мой кот, – объяснил Квиллер. – Он прячется под ковры и разговаривает сам с собой.
Помощник достал фотографию мужчины в фас и в профиль.
– В последние два или три дня вы не видели где-нибудь поблизости этого человека?
– Я вообще никогда не видел это лицо. – Это было лицо тридцатилетнего человека, некогда красивого, но сейчас совершенно опустившегося. – Это тот человек, которого вы ищете? – с деланной невинностью спросил Квиллер.
– Это убитый. Нас интересует его местонахождение за последние несколько дней.
– Если что-нибудь вспомню, то обязательно дам вам знать.
– Будем весьма признательны.
Квиллер закрыл за помощником дверь, расправил смятый коврик и пошёл искать Коко. На этот раз он сидел на обеденном столе, смотрел на Библию и подергивал усами.
– Ага! Кожа! – вслух произнёс Квиллер. Искусно сработанный переплёт из воловьей кожи украшало золотое тиснение, страницы были с золотым обрезом. Этой книге лет сто, наверное, предположил он и открыл Библию, чтобы проверить год, но остановился на форзаце. Вся страница была испещрена семейными записями, сделанными от руки, и некоторые имена и даты сразу его заинтересовали.
Если Коко, скорее всего, привлекла воловья кожа переплёта, то внимание Квиллера на ближайшие несколько часов было занято форзацем. Он забыл про завтрак, и сиамцы, из уважения к его работе, не стали напоминать, хотя Коко сидел рядом в качестве моральной поддержки. Когда-то эта роскошная книга занимала почётное и уважаемое место на столике в чьей-нибудь гостиной. Сравнительно недавно она была понижена в должности, очутившись, среди прочих реликвий, в беспорядочной коллекции из дома Фагтри, где приобрела царивший там запах плесени. Из-за этого запаха Коко и шевелил усами, решил Квиллер.
Внутри лежала квитанция с аукциона, датированная августом 1959 года, в которой было указано, что миссис Фагтри заплатила пять долларов за Библию Бозворта. Бегло пролистав телефонную книгу Мускаунти, Квиллер не нашёл там никаких Бозвортов. Представители этой семьи либо умерли, либо переехали. Под обложкой же лежал конверт с пожелтевшими газетными вырезками, очевидно из старых номеров «Пикакского Пустячка». В типичном для девятнадцатого века стиле заметки о новостях, некрологи и сообщения из светской жизни напоминали современные рубрики объявлений и печатались микроскопическим шрифтом, – видимо, зрение у тогдашних читателей было лучше.
Он просмотрел вырезки и отложил их в сторону, затем обратился к форзацу. Из бесед с членами Генеалогического общества, которые подолгу распространялись о том, каких усилий им стоило проследить свою родословную, он знал, что семейные записи часто делались в Библии. О своих собственных предках он не знал ничего, помимо того, что девичья фамилия его матери – Макинтош, но семейное древо Бозвортов показалось ему любопытным.
К сожалению, поколения не были изображены так, как это принято в генеалогии. Рождения, смерти, браки и несчастья записывались подряд, по годам. Сгорел дом, 1908 год; 1911-й – ампутировали ногу; кто-то утонул в 1945-м. Это был, скорее, своеобразный дневник, а не генеалогическое древо. Первые записи были сделаны ручкой с широким пером, чернила немного выцвели. Потом – авторучкой, которая местами протекала, и, наконец, хорошей шариковой ручкой.
Судя по почерку, записи в течение более пятидесяти лет вёл один и тот же человек; буквы выглядели весьма изящно, из чего Квиллер сделал вывод, что писала женщина. Последняя запись была сделана в 1958 году, за год до того, как Библию продали на аукционе – похоже, вместе со всем остальным имуществом. Ни один из членов семьи не востребовал семейную реликвию. Квиллер мысленно нарисовал себе портрет этой женщины и решил, что она ему нравится. Она включала в свои записи мелкие новости: «У невесты большое приданое» или «маленькая ножка»; «У новорождённого рыжие волосы» или «большие уши»; одну из записей о смерти сопровождал краткий комментарий: «убился спьяну». На форзаце не было места для лишних слов, но сухие факты дополнялись газетными вырезками.
Квиллер взялся за дело с таким же аппетитом, с каким он принимался за вкусную еду, и Коко понимал, что происходит что-то интересное. Он сидел на столе и внимательно следил за тем, как вырезки раскладываются в аккуратные кучки: свадьбы, рождения, крестины, бизнес, некрологи, несчастные случаи и так далее, – время от времени робко протягивая лапу, чтобы потрогать какую-нибудь заметку, но сразу убирал её обратно, когда Квиллер говорил: «Нельзя!»
Его интерес к записям определила дата. Первым на странице стояло имя: Лютер Бозворт, родился в 1874 г. Он обратил было внимание на сходство с фамилией Винса, но не стал придавать этому значения. Важен был год смерти – 1904. Если Лютер умер 13 мая этого самого года, то, значит, он погиб при взрыве и ему было всего тридцать лет. Но стал бы шахтёр приобретать такую шикарную Библию? Домики, предоставлявшиеся шахтёрам, были чуть ли не полуразвалившимися хибарами, а магазины, которыми владели хозяева шахт, не давали рабочим вылезать из долгов.
Далее выяснилось, что Лютер женился в 1898 году. Его невесте Люси было всего семнадцать лет. Шесть лет спустя она овдовела, оставшись одна с четырьмя маленькими детьми. Что делали в те времена матери-одиночки? Посылали детей в приют? Зарабатывали стиркой?
– Думаю, что Люси и вела эти записи, – сказал Квиллер, обращаясь к Коко. – Чёрт! Почему она не указывает точных дат? И откуда у неё такая дорогая Библия?
– Йау! – неопределенно высказался Коко.
– Хорошо, посмотрим, что произошло с четырьмя малышами Люси.
На форзаце значилось следующее:
Одного из сыновей не стало в 1918 году. Рядом значилось: «Франция» – значит, погиб в Первой мировой войне.
Дочь умерла в 1919. «Грипп». Ссылка на «Пустячок», где писали о том, что во время послевоенной эпидемии в Мускаунти погибло семьдесят три человека, включая двух врачей, которые «работали, пока их не настигла смерть».
Двое других детей, Бенджамин и Маргарет, выжили, чтобы продолжить род, но имя мог унаследовать только Бенджамин. Квиллер пошёл сперва по его линии и обнаружил такое, что не сдержался и в возбуждении стукнул кулаком по столу.
У Бенджамина Бозворта было трое детей. Один из них, по имени Генри, погиб в 1945 году. «Военно-морской флот – утонул в море» – гласила запись его бабушки. Вдова Генри в 1956 году переехала в Питсбург, взяв с собой сына. В 1955 году мальчика постигло несчастье. «Пустячок» в своей обычной немногословной манере писал об этом так: «В среду вечером садовник с фермы Тривильен выстрелом из ружья прогнал детей, воровавших в саду яблоки. Один из мальчиков, Винс Бозворт, упал с дерева и был доставлен в больницу со сложным переломом ноги, остальные трое отделались испугом».
