– Мой милый Пуаро, – сказал я голосом, который мне самому показался неестественным и чужим, – вы слишком долго ломали голову над этим делом. С какой стати стал бы я убивать Экройда?
– Ради безопасности. Это вы шантажировали миссис Феррар. Кому, как не лечащему врачу, было знать, отчего умер мистер Феррар? При нашей первой встрече вы упомянули о наследстве, доставшемся вам год назад. Мне удалось установить, что никакого наследства вы не получали, а придумали это на всякий случай, чтобы как-то объяснить двадцать тысяч фунтов, полученные от миссис Феррар. Ее деньги не пошли вам впрок. Вы потеряли их на спекуляциях, а потом завинтили пресс слишком крепко, и миссис Феррар нашла выход, неожиданный для вас. Узнай Экройд правду, он бы вас не пощадил, вы были бы разорены и опозорены.
– А телефонный звонок? – спросил я, не сдаваясь. – Вероятно, и для него вы подобрали правдоподобное объяснение?
– Когда я узнал, что вам и вправду звонили со станции, это меня, признаться, порядком смутило. Я ведь думал, что вы просто сочинили звонок. Это было очень хитро, поскольку давало вам предлог для появления в «Папоротниках» и возможность спрятать диктофон, от которого зависело ваше алиби. Когда я расспрашивал вашу сестру о пациентах, приходивших к вам в пятницу утром, у меня были лишь смутные подозрения о том, как вы устроили этот звонок. Я тогда и не помышлял о мисс Рассэл. Ее посещение было счастливым совпадением, отвлекшим ваше внимание от истинной цели моих расспросов. Я нашел то, что искал. Среди ваших пациентов в то утро был стюард трансатлантического парохода, уезжавший в Ливерпуль с вечерним экспрессом. Что могло быть удобнее? Позвонит, а через несколько часов будет далеко в море – ищи его. В субботу отплывал «Орион». Я узнал имя стюарда, послал ему радиограмму. Вы видели, как сегодня я получил от него ответ.
Он протянул мне телеграмму. Я прочел: «Правильно. Доктор Шеппард просил меня занести записку пациенту и позвонить с вокзала об ответе. Я позвонил и сказал, как было поручено: „Ответа не будет“».
– Неплохо задумано, – сказал Пуаро. – Звонок действительно был, и ваша сестра слышала его и видела, как вы подошли к телефону. Но о том, что именно было сказано, сообщил только один человек – вы сами.
Я зевнул.
– Все это очень интересно, но лежит в сфере фантазии, а не подлинной жизни.
– Вы думаете? Помните, что я сказал: утром инспектор Рэглан узнает правду. Но ради вашей сестры я готов предоставить вам возможность другого выхода. Большая доза снотворного, например. Вы понимаете? Но капитан Ральф Пейтен должен быть оправдан, это само собой разумеется. Для этого вы могли бы закончить вашу весьма интересную рукопись, отказавшись от прежней скрытности и умения умалчивать.
– Ваши предположения просто неисчерпаемы. Вы кончили?
– Нет, пожалуй, вы мне напомнили еще об одном. С вашей стороны было бы крайне неумно попытаться заставить меня замолчать тем способом, какой вы применили к мистеру Экройду. Имейте в виду, что такие штучки бессильны против Эркюля Пуаро.
– Мой дорогой Пуаро, – сказал я с легкой улыбкой, – кто бы я ни был, я не дурак. Ну, что ж, – добавил я, поднимаясь, – мне пора домой. Благодарю вас за чрезвычайно интересный и поучительный вечер.
Пуаро тоже встал и проводил меня своим обычным вежливым поклоном.
Пять часов утра. Я очень устал, но я кончил мою работу. У меня болит рука – так долго я писал. Неожиданный конец для моей рукописи. Я думал опубликовать ее, как историю одной из неудач Пуаро. Странный оборот принимают иногда обстоятельства.
С той минуты, когда я увидел взволнованно беседующих миссис Феррар и Ральфа Пейтена, у меня появилось ощущение надвигающейся катастрофы. Я решил, что она рассказала ему все. Я ошибся, но эта мысль не оставляла меня до тех пор, пока Экройд в кабинете в тот вечер не открыл мне правды.
Бедняга Экройд. Я рад, что пытался дать ему возможность избежать такого конца – я же уговаривал его прочесть письмо, пока еще не поздно. Впрочем, нет, буду честен: ведь подсознательно я понимал, что с таким упрямым человеком, как он, это лучший способ заставить его не прочесть письма.
Кинжал был неожиданным вдохновением. Я принес с собой подходящее оружие, но, увидав кинжал в витрине, решил, что лучше использовать оружие, которое никак со мной не связано.
Наверное, я сразу решил убить его. Лишь только я услышал о смерти миссис Феррар, как тут же почувствовал уверенность, что она ему все рассказала перед смертью. Найдя его в таком волнении, я подумал, что, возможно, он знает правду, но не верит, хочет дать мне возможность оправдаться. Поэтому я вернулся домой и принял меры предосторожности. Если его волнение оказалось бы связанным с Ральфом, что ж, они ничему бы не помешали. Диктофон он отдал мне перед этим для регулировки. В нем что-то не ладилось, и я убедил его не отсылать аппарат назад, а дать его мне, дескать, попробую починить. Я починил его и захватил с собой в чемоданчике. В общем, я доволен собой, как писателем. Можно ли придумать что-нибудь более изящное: «Было без двадцати минут девять, когда Паркер принес письма. И, когда я ушел от Экройда без десяти девять, письмо все еще оставалось непрочитанным. У двери меня охватило сомнение, и я оглянулся – все ли я сделал, что мог?» Ни слова лжи – вы видите. А поставь я многоточие после первой фразы? Заинтересовало бы кого-нибудь, что я делал эти десять минут?
Когда, уже стоя у двери, я обернулся и в последний раз окинул все взглядом, осмотр удовлетворил меня. Все было сделано. И на круглом столике стоял диктофон, заведенный на девять тридцать. (Приспособление, которое я сделал для этого, было довольно хитроумным, построенным по принципу будильника). А кресло я поставил так, что диктофон не был виден от двери.
Должен признаться, что встреча с Паркером у самых дверей напугала меня, что я честно и записал. А потом, когда тело было найдено и я послал Паркера звонить в полицию, – какой точный выбор слов: «Я сделал все, что еще оставалось сделать!» Оставались пустяки – сунуть диктофон в чемоданчик и поставить кресло на место. Мне и в голову не приходило, что Паркер заметит эту перестановку. В состоянии такого волнения он логически не должен был видеть ничего, кроме трупа. Но вот что значит глаз квалифицированного слуги! Этого я не учел. Жаль, не знал я заранее, что Флора будет утверждать, будто видела своего дядю живым без четверти десять. Это привело меня в крайнее недоумение. Впрочем, мне на протяжении всего этого дела не раз приходилось недоумевать. Ведь создавалось впечатление, что все так или иначе приложили к нему руку.
Больше всего я боялся Каролины. Мне все казалось, что кто-кто, а она догадается. Как странно, что она заговорила о моей «слабохарактерности». Но она никогда не узнает правды. Как сказал Пуаро, остается один выход… Я могу довериться ему. Он и инспектор Рэглан сумеют сохранить все в тайне. Мне не хотелось бы, чтобы Каролина узнала. Она любит меня, и, кроме того, она горда… Моя смерть будет ударом для нее, но любое горе утихает…
Когда я кончу писать, мне останется запечатать рукопись и адресовать ее Пуаро… А затем – что выбрать? Веронал? Это было бы вроде возмездия свыше. Хотя за смерть миссис Феррар я не считаю себя ответственным. Она была прямым следствием ее поступков. Мне не жаль ее.
Себя мне тоже не жаль. Значит, это будет веронал.
Досадно только – зачем понадобилось Эркюлю Пуаро оставить работу в сыске и поселиться здесь выращивать тыквы?
