Спички, погребенные под бумагами, обязательно теряются. Пожилой господин не глядит на Франка. Он вообще редко смотрит ему в лицо, а если и смотрит, то с полным равнодушием. Почем знать, не дежурят ли тут двое остальных, эти церковные служки, именно для того, чтобы следить за реакцией Франка, а потом излагать свои впечатления в рапортах?
— Анну Леб знаете?
Франк не ведет бровью. Он давно отвык удивляться.
Он размышляет. Имя ему незнакомо, но это еще ничего не значит a priori. Точнее, он, как все, знает фамилию Леб: пивной завод, пиво, которое он пьет с тех пор, как начал пить. Это имя огромными буквами красуется на щипцах домов, на транспарантах кафе и бакалейных лавок, на календарях и даже окнах трамваев.
— Я знаю пиво Леба.
— А я спрашиваю вас про Анну Леб.
— Такой не знаю.
— Но она же была одной из пансионерок вашей матери.
По-видимому, речь идет о другой женщине с тем же именем.
— Может быть, вы и правы. Но я ее не знаю.
— Вот это, без сомнения, поможет вам вспомнить.
Пожилой господин достает из ящика фотокарточку и протягивает ее Франку. У этого человека всегда в запасе фотография. Франк с трудом удерживается, чтобы не вскрикнуть: «Анни!»
Да, это Анни, хотя не слишком похожая на ту, которую он знал — может быть, потому, что она в выходном туалете: летнее платье, широкополая соломенная шляпа.
Она улыбается, держа под руку кого-то, чье лицо пожилой господин закрывает от Франка большим пальцем.
— Узнали?
— Не уверен.
— Однако в последнее время она жила в одной квартире с вами.
— Возможно.
— Она показала, что спала с вами.
— Тоже возможно.
— Сколько раз?
— Не помню.
Не арестована ли Анни? С этими людьми не угадаешь.
Они могут и солгать, чтобы дознаться до правды. Такое уж у них ремесло. Франк никогда не верит до конца их бумажкам.
— Зачем вы привели ее к своей матери?
— Я?
— Да, вы.
— Не приводил я ее к своей матери.
— Тогда кто же?
— Мне это неизвестно.
— Вы, кажется, пытаетесь меня уверить, что она пришла по собственному почину?
— А что тут особенного?
— В таком случае приходится предположить, что кто-то дал ей ваш адрес.
Франк еще ничего не понимает, но чует западню и молчит. Так возникают долгие паузы, из-за которых допросы затягиваются до бесконечности.
— Промысел вашей матери запрещен законом, и возвращаться к нему нет нужды.
Фраза вполне может означать, что Лотта тоже арестована.
— Следовательно, ваша мать была заинтересована в том, чтобы вводить в курс как можно меньше людей. Раз Анна Леб явилась к вам, значит, она знала, что может найти у вас убежище.
Слово «убежище» настораживает Франка, вынужденного одновременно бороться со сном и со смутными мыслями, которые, стоит хоть на секунду расслабиться, невольно лезут в голову и которые ему не хочется отгонять: к ним, в сущности, сводится теперь вся его жизнь. Он повторяет как лунатик:
— Убежище?
— Не хотите ли вы сказать, что вам неизвестно прошлое Анны Леб?
— Я фамилию ее — и то не знал.
— Как она просила ее называть? франк вынужден кое-что выложить, «потравить трос», как он выражается про себя.
— Анни.
— Кто ее направил к вам?
— Никто не направлял.
— Ваша мать взяла ее без чей-либо рекомендации?
— Девушка она была красивая, любовью уже занималась. Большего моей матери не требовалось.
— Сколько раз вы спали с ней?
— Не помню.
— Вы были влюблены в нее?
— Нет.
— Она в вас?
— Не думаю.
— Но вы с ней спали.
Он что, пуританин какой-нибудь или распутник, что придает такую важность подобным вопросам? Или, может быть, импотент? То же самое он выспрашивал и насчет Берты.
— Что она вам говорила?
— Она никогда ни о чем не говорила.
— Чем она заполняла досуг?
— Чтением журналов.
— Которые ей приносили вы?
— Нет.
— Как же она их доставала? Ходила за ними сама?
— Нет. По-моему, она совсем не выходила.
— Почему?
— Не знаю. Она пробыла у нас всего несколько дней.
— Пряталась от всех?
— У меня не сложилось такого впечатления.
— Как же к ней попадали журналы?
— Видимо, она привезла их с собой.
— Кто носил ее письма на почту?
— Полагаю, никто.
— Она никогда не просила вас отправить ее письмо?
— Нет.
— А доставить ей записку от кого-нибудь?
— Тоже нет.
Легко отвечать, когда говоришь правду!
— Она спала с клиентами?
— По необходимости.
— С кем?
— Не знаю. Я не всегда бывал дома.
— А когда бывали?
— Меня это не интересовало.
— Вы не ревновали?
— Ничуть.
— А она ведь хорошенькая.
— Меня этим не удивишь.
— Были среди клиентов такие, что приходили исключительно ради нее?
— Об этом спрашивайте мою мать.
— Ее уже спросили.
— Что же она ответила?
Вот так чуть ли не каждый день Франка вынуждают снова, хотя и ненадолго, окунуться в жизнь материнского дома. Он говорит о ней с отчужденностью, явно удивляющей пожилого господина, тем более что тот чувствует: подследственный не лжет.
— Ей никто не звонил?
— В доме работает всего один аппарат — у привратника.
— Знаю.
Чего ж он тогда добивается?
— Видели вы вот этого человека?
— Нет.
— Этого?
— Нет.
— А этого?
— Нет.
Все это люди, незнакомые Франку. Почему пожилой господин старается прикрыть низ фотографий, чтобы видно было только лица, а одежду — нет?
Да потому, что это офицеры, черт побери! Быть может, даже старшие офицеры.
— Вы знали, что Анну Леб разыскивают?
— Слыхом не слыхивал.
— И вам не известно, что отец ее расстрелян?
Пивовара Леба действительно казнили еще с год назад: в подвалах его завода обнаружили целый подпольный арсенал.
— Я не знал, что это ее отец. Мне была неизвестна ее фамилия.
— Тем не менее искать убежища она отправилась к вам.
Это в самом деле из ряда вон! Он несколько раз переспал с дочкой пивовара Леба, одного из наиболее богатых и видных горожан, и даже не подозревал об этом. Благородя пожилому господину он каждый день проникает в новые тайны!
— Она ушла от вас?
— Этого я уже не могу знать. Думаю, она еще была у нас, когда меня арестовали.
— Вы в этом не уверены?
Что отвечать? Что им известно? Франк никогда не симпатизировал Анни, у которой был презрительный, нет, хуже — отсутствующий вид, когда он занимался с ней любовью. Но теперь это не имеет значения. Арестована ли она? Неужели после того, как он был взят, власти учинили форменную облаву?
— Да, не уверен. Накануне я много пил.
— У Тимо?
— Возможно, И еще в других местах.
— С Кромером?
Старый кайман! Ничего он не забывает.
— С целой кучей людей.
— До того как укрыться у вас, Анна Леб была поочередно любовницей многих офицеров, которых выбирала с большой тщательностью…
— Вот как!
— …интересуясь не столько внешностью и деньгами, сколько должностью.
Франк молчит. Его же ни о чем не спрашивают.
— Она состояла на жалованье у иностранной державы, а приют себе нашла у вас.
— Женщине, которая не слишком дурна собой, нетрудно устроиться в бордель.
— Вы признаете, что это бордель?
— Называйте как хотите. Там были женщины, занимавшиеся любовью с клиентами.
— В том числе и с офицерами?
— Возможно. Я у дверей на часах не стоял.
— А у форточки?
Он знает все! Все угадывает! Несомненно, побывал в квартире и детально ее осмотрел.
— Вы знали их по фамилии?
— Нет.
Что если по воле случая сектор пожилого господина работает против другого — того, где Франк получил медной линейкой? Недаром слово «офицеры» подозрительно часто возникает в разговоре.
— Вы могли бы их опознать?
— Нет.
— А ведь они, случалось, оставались надолго, не так ли?
— Ровно настолько, чтобы получить то, ради чего пришли.
— Они разговаривали с девушками?
— Меня при этом не было.
— Разговаривали, — заключает пожилой господин. — Мужчины всегда разговаривают.
Похоже, опыта у него не меньше, чем у Лотты! Он знает куда гнет, поэтому так терпелив и дотошен. Видит он далеко. Спешить ему некуда. Он осторожно вытаскивает кончик нити и разматывает клубок.
Время еды прошло. Как почти каждый день. Франк найдет в миске остывшую похлебку.
— Женщина заставляет мужчину говорить для того, чтобы повторить его слова другому, — пожимает плечами пожилой господин. — Анна Леб занималась с вами любовью, а вы утверждаете, что она вам ничего не говорила.
Она не выходила на улицу, а сообщения все-таки отправляла.
Голова у Франка кружится. А надо держаться до конца, до того момента, когда он добредет до койки, распластается на досках и, закрыв наконец глаза, услышит, как живет его тело, как звенит в ушах, и примется думать не о дурацких уловках, продлевающих ему существование, но совсем о другом — об окне, о четырех стенах комнаты, где стоят кровать и печка — добавить «и колыбель»
