около него дежурит госпожа Гильвинек, чья верность долгу и профессионализм выше всяких похвал. Незаметно подойти к кровати невозможно. Два раза в день профессор Левро, специалист по черепно-мозговым травмам, осматривает больного, и в семнадцать часов журналистам выдается специальный бюллетень с информацией о состоянии его здоровья. Составлен он таким образом, что каждому должно стать ясно, что прогноз профессора Левро оставляет надежду на полное выздоровление больного. Очень важно, чтобы преступник пребывал сейчас в постоянном страхе, ибо всем ясно: если к раненому вернется сознание, это будет означать немедленное разоблачение убийцы. Я отдаю себе полный отчет в том, что создавшаяся здесь ситуация грозит взрывом. Если в ближайшее время доктор Аргу придет в себя, убийца будет схвачен. Но если сознание к нему так и не вернется, преступник все равно должен представлять, что, несмотря ни на что, нам известны кое-какие детали, и тогда вполне возможно, что нетерпение, страх, необходимость покончить с неизвестностью, толкнут его на отчаянный шаг. Именно этого я и жду. Так как помимо психологической стороны драмы существует и другой аспект, о котором также не следует забывать. Если доктор Аргу придет в себя, то он будет вынужден, учитывая его возраст и состояние здоровья, передать Кэррингтону права на использование его открытия. В этом случае молекула «бета» совершит переворот в фармацевтической промышленности… в пользу компании Кэррингтона. «Стретчер» заведомо проиграет борьбу. Но если доктор Аргу умрет, кто тогда унаследует открытие? Я без конца задаю себе этот вопрос! Разумеется, фирма «Кэррингтон» попытается доказать, что открытие должно принадлежать именно ей. Однако кто знает, не указал ли Аргу в завещании своего правопреемника? У меня еще не было времени посетить нотариуса, но вы понимаете, что в этом случае драма может получить новый и неожиданный толчок. Предположите, например, что там будет указано имя Мелвилля. Насколько я успел его узнать, он без всяких раздумий бросит Кэррингтона и перейдет с оружием и вещмешком в противоположный лагерь. А как вы думаете, позволит ли Кэррингтон ему так поступить? А если представить, что часть наследства Аргу получит Мод, то она, несомненно, тоже без особых колебаний сокрушит Кэррингтона во имя уж не знаю каких идеалов нравственной чистоты.
Именно на этот аспект проблемы я и хотел бы обратить ваше внимание. На мой взгляд, мы находимся только в самом начале трагической истории, которая может еще кому-нибудь стоить жизни. Кто даст нам эликсир спокойствия, способный избавить нас от страха и сомнений? Разве не очевидно, что страх есть один из наиболее жгучих видов боли.
— Доктор, вы меня слышите?
Кларье склонился над раненым и всматривается в его похудевшее лицо, вслушивается в дыхание, такое тихое, что даже трудно понять, жив ли он или секунду-другую назад отдал Богу душу. Глаза Аргу закрыты и глубоко сидят в орбитах, будто какая-то темная сила втянула их вовнутрь головы, обозначив зловещим гримом — фиолетовыми кругами. Перед ним получеловек, полутруп цвета воска и будто сорняками обросший щетиной. Вставленные в ноздри трубки лишают его последнего сходства с прежним Аргу.
— Доктор… Вы меня слышите?
Кларье почти касается ртом уха Аргу, пахнущего потом и снадобьями. При этом он нежно сжимает безвольно лежащие руки больного, стараясь подбодрить того, выказать ему свое дружеское расположение и вселить надежду на выздоровление.
— Доктор, это я, Кларье. Вы помните? Кларье…
Стоящая за его спиной дежурная сиделка — сегодня это Клеманс — шепчет:
— Он вас не слышит, комиссар.
Но Кларье повидал на своем веку немало несчастных, сбитых на улице машиной, оглушенных взрывом, или с пулей в голове, которые приходили в сознание, хотя все вокруг уже были совершенно уверены, что их минуты сочтены, и он хорошо помнил, что потом, после их возвращения к жизни, они говорили, что отчетливо слышали слова хирургов в операционном зале типа: «Его песенка спета. Мы только напрасно тратим силы и время…» Однажды он задал вопрос на эту тему известному специалисту в данной области, и тот ответил ему так: «Никогда нельзя сказать определенно, что в такие минуты чувствует человек. Некоторые бедолаги лежат пластом, но при этом в полной мере ощущают, как вокруг них суетятся служащие похоронных служб, им хватает даже сил испугаться, как бы их чего доброго не закопали живыми, и так порой в принципе и случается, если мнимый мертвый не сумеет найти способ подать признаки жизни. А значит, врачу нужно делать все от него зависящее, чтобы преодолеть барьер комы. Часто за ним находится человек, отчаянно борющийся за жизнь и еще более одинокий, нежели шахтер, ставший пленником обвала». Образ ждущего помощи шахтера глубоко врезался в память Кларье. И теперь он изо всех сил пытался пробиться сквозь стену тишины до несчастного Аргу, который, возможно, ждет не дождется прихода спасателей. Профессор Левро верит в благоприятный исход. Он даже не поленился нарисовать на бланке для рецептов схематичный разрез черепной коробки. Кларье не осмелился, правда, сказать, что ничего не понял из объяснений. Он хорошо видел череп, мозг, мозжечок, но профессор торопился и быстро указывал карандашом поврежденные нервные клетки, называя их по очереди. Кларье почтительно кивал головой, но в голове остался лишь последний и, надо сказать, довольно зыбкий вывод: случай нельзя назвать безнадежным. Есть надежда… Кларье дерзнул тогда оборвать рассуждения профессора самым волнующим его вопросом:
— А можно поговорить с ним?
Терявший терпение профессор поспешил закончить разговор:
— Вот-вот, поговорите с ним. Это не причинит ему вреда! И во всем доверьтесь доктору Мелвиллю.
С того дня Мелвилль полностью взял ситуацию под свой контроль, посчитав, разумеется, своим долгом выразить скептицизм по поводу знаний коллеги.
— Старый Левро, да, он еще вполне ничего, но времени пройти переподготовку у него не нашлось, так что сейчас по своему профессиональному уровню он, можно сказать, учащийся института Шарко.
Мелвилль огородил кровать ширмами и запретил разговаривать возле больного.
— Если он придет в сознание, пусть вначале прислушается к самому себе. Ему необходимо убедиться, что он существует. Только после этого мы начнем пичкать его информацией, с помощью которой ему удастся восстановить память.
— Но как мы узнаем, что он пришел в себя?
— Попросив его взмахнуть ресницами, чтобы сказать «да», и держать их закрытыми, если «нет». Это единственный способ, позволяющий установить с ним контакт. Правда, еще неизвестно, сохранит ли он способность управлять веками. И еще менее известно, захочет ли он с нами говорить. Некоторые такого рода больные предпочитают хранить молчание.
И вот уже целую неделю Кларье дважды в день, утром и
