Дерек был искренне рад покинуть Рэмплфорд. Последний день пребывания там оказался отмечен, хотя и не слишком радостно, письмом от Шилы, в котором она писала, что ей слишком трудно объяснить все на бумаге, но если бы только они могли вскоре увидеться, она бы все ему рассказала. Наконец-то был сделан хоть маленький шажок по направлению к долгожданному, хоть и тревожному, моменту, и даже тот факт, что Бимиш, описывая Уитси, следующий пункт их маршрута, лаконично назвал его отвратительным, не мог умерить стремления Дерека поскорее туда попасть. Вот почему он испытал большое облегчение, снова оказавшись в отдельном вагоне и разглядывая в окно неизбежный полицейский караул и помощника шерифа, почтительно разговаривавшего с отъезжающими на фоне канадских солдат, которых, похоже, весь этот спектакль немало забавлял.
Прозвучал свисток, и остатки непривилегированных пассажиров набились куда-то в переполненные «простые» вагоны поезда, когда на перрон выбежал офицер полиции. Он поспешно отдал честь Главному констеблю и что-то передал ему, произнеся несколько неслышных слов. Главный констебль, в свою очередь, забарабанил по окну судейского купе, которое Дерек только что поднял.
— Милорд, это только что доставили из резиденции, — сказал он, когда окно снова немного приспустили. — Письмо, видимо, пришло уже после вашего отъезда. Надеюсь, в нем нет ничего важного.
Он просунул конверт в оконную щель. Судья взял его, распечатал и быстро просмотрел.
— Послушайте, — крикнул он сердито. — Как оно попало…
Но было слишком поздно. Поезд уже набирал скорость. Главный констебль, с поднятой к козырьку рукой и приклеенной к лицу дежурной улыбкой, уплывал от них назад. Помощник шерифа, с облегчением сняв с головы свою высокую шляпу, уже почти скрылся из виду. А на коленях у судьи лежал маленький листок бумаги с напечатанным на машинке текстом и конверт без штемпеля.
Хильда взяла листок. Ей не понадобилось много времени, чтобы прочесть следующее: «Знай, больше тебе не удастся так легко отделаться».
Хильда опять посмотрела на Дерека многозначительным взглядом. На сей раз расшифровать его значение не составило никакого труда.
Уитси, как и предсказывал Бимиш, оказался «отвратительным». Трудно было представить себе больший контраст безмятежному и осознающему свое достоинство Рэмплфорду, чем этот мрачный, уродливый и в условиях войны работающий с невероятной перегрузкой портовый город. В отличие от монастырского уединения находящегося на огороженной территории дома каноника здешняя резиденция судьи располагалась в запущенном викторианском особняке, огромные, скудно обставленные комнаты которого ухитрялись быть одновременно и холодными, и душными и чьи гигантские окна из толстого листового стекла днем смотрели на лес дымящих труб, а ночью неизменно создавали трудности с затемнением.
Темнота и составила главное впечатление Дерека от Уитси. К тому времени дни стали короткими. Работы в суде оказалось много, она была тяжелой, и заседать приходилось подолгу. Барбер, который под угрозой потери своего положения, похоже, становился все более трудолюбивым, каждый день засиживался на службе, стремясь поскорее завершить список представленных к рассмотрению дел, и покидал здание суда лишь далеко после заката солнца. Дереку казалось, что дневной свет он видел теперь лишь из окна машины Высокого шерифа, везущей его на обед из унылого здания суда, где рассматривались еще более унылые правонарушения, и обратно. Он вдруг обнаружил, что завидует Бимишу, пешком семенящему под нескончаемым дождем — ибо в довершение всех неприятностей здешний шериф оказался Жадным Шельмецом, — почти так же, как этот изнуренный непогодой человек завидовал ему, передвигавшемуся в автомобиле.
К тому времени Дереку до чертиков надоело это турне и все, что было с ним связано. Ему надоела шляпа с высокой тульей, которую он был обязан повсюду таскать с собой, надоел фрак, в карманах которого никогда не хватало места для всего, что ему было нужно. Церемонии и формальности, которые на первых порах забавляли, от многократного повторения стали лишь утомлять. Он точно знал теперь, в каком месте запнется судейский секретарь при оглашении состава участников судебного заседания, их прав и обязанностей, и изучил все модуляции «судебного» голоса Бимиша. Он почти дословно знал предупреждение о необходимости соблюдать тишину, с которым судья обратится к первому нарушившему порядок в зале; ему было хорошо известно едкое презрение, которое тот приберегал для мошенника, и скорбная суровость, с какой он отправлял вора-рецидивиста на его десятый срок безнадежного заключения. Даже сами преступники и потерпевшие стали казаться ему на одно лицо. Варианты правонарушений ограниченны, и старшие по возрасту, более, чем Дерек, умудренные опытом юристы, которые несравнимо дольше просидели в судах, привыкли к этому, перестав осознавать, что вариации человеческих характеров, напротив, безграничны.
Единственными слушаниями, которые доставляли хоть какое-то удовольствие, были те, в которых участвовал Петтигрю. От него по крайней мере всегда можно было ожидать какого-нибудь свежего речевого оборота или неожиданного язвительного замечания, которое разряжало унылую монотонность. Уитсиские ассизы, к счастью, были становым якорем его практики. Здесь он начал одерживать свои первые успехи, здесь же до сих пор оставалось несколько верных ему клиентов. Еще не так давно он самоуверенно надеялся стать здешним рекордером. Но когда вакансия освободилась, министром внутренних дел оказался не тот человек, и этот приз, как и многие другие, уплыл из рук Петтигрю.
В резиденции жизнь текла почти так же тускло и однообразно, как и за ее пределами. Светские развлечения, которые Хильда привнесла в турне, присоединившись к нему в Саутингтоне, остались в прошлом. Едва ли не первым письмом, настигшим ее в Уитси, было письмо от брата, которое со всей очевидностью показало, что ее миссия в переговорах с Сибалдом-Смитом потерпела крах. Ни о каком уменьшении катастрофической цифры он не желал теперь и слышать, а его адвокаты все настойчивей требовали ускорить решение. «К счастью, — писал Майкл, — это старомодная респектабельная фирма, и, думаю, перспектива предъявления иска судье Высокого суда правосудия внушает им благоговейный ужас. Если бы не это, мы бы уже давно имели постановление суда. Но у меня есть отчетливое ощущение, что клиент торопит их, и то, что они поборют свой респект перед судьей, — лишь вопрос времени». Хильда, прекрасно знавшая, кто торопит самого клиента, в отчаянии встала на путь жесткой экономии. Она прибегла даже к невозможной, неслыханной мере, попробовав укладываться в «командировочное содержание», предоставляемое государством своим ассизным судьям, а то и немного откладывать из него. К ужасу миссис Скуэр, рацион питания был урезан до размеров, граничивших в ее понимании с голодной смертью. К сожалению, Хильде пришлось сделать это на полгода раньше, чем всей стране, так что пока это воспринималось не как высшее проявление патриотизма, а как крохоборство.
Однако существовало светское мероприятие, избежать которого было никак нельзя, — обычай предписывал судье дать ужин в честь мэра Уитси. Что пришлось в связи с этим пережить Хильде, знала только она сама. Необходимо было поддержать две репутации: репутацию судейского сословия по части гостеприимства и собственную репутацию обаятельной и щедрой хозяйки, которой она очень дорожила. В качестве представительницы лондонского света блистать перед провинциальным сановным обществом своим остроумием, тактом и обаянием и в то же время считать каждый съеденный гостями кусок и каждую выпитую каплю, сидеть в гостиной, молясь в душе, чтобы мужу не пришло в голову послать за еще одной бутылкой портвейна, — все это требовало такого нервного напряжения, какое даже при незаурядной стойкости ее духа было трудно выдержать. Когда все закончилось и гости разошлись, она призналась, что у нее чудовищно болит голова.
Расписание дежурств, разумеется, оставалось в силе. В ту ночь Хильда заступала в первую смену. Движимый состраданием при виде ее бледных щек, Дерек воспользовался тем, что судья вышел из комнаты, и предложил взять на себя всю ночь. Сдерживая зевок, он заверил ее, что совсем не хочет спать. Но Хильда покачала головой.
— Я приду в норму, — сказала она, — если посплю всего несколько часов. Вы не возражаете, Дерек, против того, чтобы еще одну ночь подежурить в первую смену? Постучите и разбудите меня в…
— Я вовсе не буду вас будить, — галантно запротестовал Дерек.
— Это очень мило с вашей стороны, — улыбнулась Хильда. — Тогда я проснусь сама. Для меня это уже стало второй натурой. Но если я опоздаю на полчаса или чуть больше, вы ведь поймете, правда?
