Ознакомительная версия.
После этой фразы госпожа Марселанж, словно лишившись сил, выронила из рук листки, и они рассыпались по полу. Графиня встала. Ее взор пылал, лицо исказилось, она вся трепетала. В эту минуту, обезображенная гневом, она действительно походила на голову Медузы, красовавшуюся над входом в ее дом.
– Этот человек осмелился все это сказать! — закричала она хриплым, почти невнятным голосом. — Он смог отзываться подобным образом о такой фамилии, как наша, он имел наглость угрожать нам, и ему это позволили! Не нашлось никого, кто бы заставил его замолчать и напомнить об уважении, которое должно оказывать некоторым именам! Это уже переходит всякие границы!
Она сделала несколько шагов по комнате, тяжело дыша, размахивая руками как сумасшедшая, потом вдруг остановилась.
– Итак, — продолжала она, проводя рукой по своим растрепавшимся волосам. — Итак, эти оскорбительные слова повторяются по всему Пюи, а завтра их будет читать вся Франция! Ах, мои предчувствия не обманули меня, когда я видела в этом человеке злого гения!
Она упала на стул, закрыла голову обеими руками, потом тотчас встала и опять начала свою беспорядочную прогулку по комнате.
– Но разве в этой стране уже нет законов? — закричала она с таким сверкающим взглядом, с таким пылающим лицом, что госпожа Марселанж и Мари Будон испугались. — Значит, первый встречный может втоптать нас в грязь, заставить всех показывать на нас пальцем, бросать нам в лицо оскорбления, и никто против этого не протестует, никто не возмутится, что таким образом гнусно и низко оскорблять женщин и нужно уважать если не их звание, то по крайней мере их слабость!
Дойдя до бешенства, графиня, воздев руки к небу, прибавила:
– Вчера чернь преследовала нас своим свистом, словно прокаженных или цыган, сегодня адвокат на заседании суда перед избранным обществом осыпает нас оскорблениями в цветистой речи! Это уже слишком! Я с испугом себя спрашиваю, кто же мы такие, если с нами обращаются подобным образом, и не во сне ли мне приснилось, что я ла Рош-Негли и Шамбла! Ах, если все это должно кончиться эшафотом, пусть скорее приходит палач и разом прекратит эту нестерпимую пытку!
Судорожно шевеля губами и будучи не в состоянии произнести ни слова, графиня, шатаясь, сделала несколько шагов и бросилась в угол гостиной, где бессильно прислонилась к стене. Испуганная Мари Будон хотела броситься к ней, но госпожа Марселанж остановила ее.
– Дай ей успокоиться, — сказала она тихим голосом. — Достаточно одного слова, чтобы она снова впала в гнев, а новый припадок может оказаться смертельным.
Она сделала знак Мари Будон, и та села возле нее. Обе женщины, устремив взгляды на графиню, ждали, когда к ней вернутся спокойствие и рассудок. Наконец она подняла голову, посмотрела на дочь и вернулась на свое место. Через несколько минут госпожа Негли, указывая на листки, которые Теодора собрала и привела в порядок, спросила:
– Это все?
– Нет, матушка, — нерешительно ответила Теодора. — Но…
– Я хочу и должна все знать, — продолжала графиня твердым, но спокойным тоном. — Читай же дальше, Теодора.
Госпожа Марселанж снова принялась читать:
– «Вы все знаете, господа присяжные, все причины и все действия. Вам теперь надо найти то, что может послужить для подсудимого смягчающими обстоятельствами. Недостаток ума? Вы видели Арзака на слушаниях, вы заметили под этой грубой внешностью тонкий ум. Его робость? Вы видели, как он угрожал свидетелям даже в этом зале. Хитрость, смелость и упорство — вот на какие смягчающие вину обстоятельства он может рассчитывать! Однако мне бы хотелось сказать несколько слов, которые в какой-то мере могут объяснить его поступки и оправдать их.
Арзак! Вы бедны, общество не дало вам образования, которое просвещает ум и возвышает сердце. Вы открыты страху, увещеваниям и подкупу. В вашем низком звании вы приблизились к знатному семейству, вас принимали в благородном доме. Вы уверовали во всемогущество этого семейства и думали, что оно сможет избавить вас от неизбежного наказания. В своем неведении вы уверены в могуществе своих покровителей больше, чем в силе закона.
Арзак! Вы жертва обманчивой мечты, и отрезвление ваше будет ужасно! Знайте, что здесь все звания исчезают. На этой скамье, где она также сможет когда-нибудь оказаться, знатная дама равна вам. Здесь существует только одна власть — власть закона, и никакое богатство и положение не может противостоять ей. Арзак! Подумайте об этом. Вы молоды, а будущее ваше уже предрешено. Посмотрите, в какую бездну вы катитесь! (Арзак указывает на распятие.)
Вы все обращаетесь к Богу. Да, обращайтесь к Нему и сделайте так, как Он вам велит. Ибо Он — источник истинной справедливости и правды. Так пусть же правда вырвется из вашей груди, поскольку, если вы этого не сделаете, правосудие, вооружившись своим мечом, безжалостно вас покарает! Ничто, ничто не защитит вас! Вы никого не обманете, Арзак! Вы принимаете дерзость за невиновность, так выйдите же из заблуждения, вернитесь к чувствам более искренним. Оставьте свое лицемерие, пусть вашими устами правит истина, и все происшедшее может быть забыто.
А! Вы молчите, вы по-прежнему руководствуетесь дерзостью, вы присоединяете святотатство к лжесвидетельству! Вы знаками призываете Бога, а между тем не признаете его закон! Поручите же себя ему… Он один может вас простить, а люди уже простить не смогут!»
При страшном и унизительном высказывании Бака: «На этой скамье, где она также сможет когда-нибудь оказаться, знатная дама равна вам» — графиня почувствовала, словно к ее сердцу прикоснулись раскаленным железом, но она ничем не выдала охватившего ее страшного волнения. Когда госпожа Теодора остановилась после чтения обвинительной речи, госпожа Негли только спокойно сказала ей:
– Дальше!
Госпожа Марселанж продолжала:
– «После этой ужасной обвинительной речи между подсудимым и адвокатом завязался безмолвный поединок, когда они взглядами словно вызывали друг друга на бой. Наконец Арзак не выдержал взгляда Бака, смутился и отвернулся в бессильной ярости. Присяжные признали пастуха виновным в лжесвидетельстве, но со смягчающими вину обстоятельствами. Суд приговорил его к десятилетнему заключению».
– Осужден! — прошептала графиня с унынием. — Ах! Этот приговор не оставляет нам почти никакой надежды спасти Бессона, и тогда…
Мари Будон поняла и докончила мысль своей хозяйки.
– …тогда вы обе погибнете, это верно, — сказала она. — Потому что если Жак молчит, то заговорит Клодина Бессон.
– Каким же способом можно заставить ее не говорить? — спросила госпожа Марселанж.
– Есть только один способ — спасти Жака.
– Без сомнения, но…
– А спасти Жака есть опять только один способ — заставить Маргариту Морен отказаться от всего ей сказанного. Наше спасение заключается только в этом. Но это станет спасением, говорю вам, если мы только этого добьемся.
– А как же четыре свидетеля, видевшие, как Жак шел в замок Шамбла вечером первого сентября? — возразила графиня.
– А наши тридцать свидетелей, видевших его в Пюи в тот же вечер? О! Я вам докажу, что у нас есть ответ на все, кроме слов Маргариты Морен. Повторяю вам еще раз: если Маргарита Морен останется на стороне Марселанжей, мы погибли, а если она даст показания в нашу пользу, то мы спасены.
– И ты говоришь, что надеешься заставить ее отказаться от всех своих показаний?
– Надеюсь.
– Однако в то же время ты утверждаешь, что она неподкупна и ее нельзя запугать.
– Да, но если я хоть чуть-чуть разбираюсь в людях, то очень удивлюсь, если мне это не удастся. Скоро мы это узнаем, потому что завтра же я принимаюсь за дело.
– Завтра? — прошептала графиня. — О, как много событий может произойти за сутки!
На другой день в городе только и говорили, что о Баке, Андре Арзаке, госпоже Марселанж, об осуждении лардерольского пастуха и вероятности страшного исхода этого процесса для Жака Бессона. Через двенадцать дней, то есть 22 августа, должны были начаться слушания по его делу, о результатах которого каждый судил согласно своим убеждениям. Однако почти для всего города Жак Бессон был виновен, а за ним все видели гордых и надменных графинь де Шамбла, которых Бак разгромил своим красноречием.
Убежденность в их сговоре сделалась столь прочной, что никогда не говорили о виновности Жака Бессона, не упомянув при этом имен графини ла Рош-Негли и госпожи Марселанж. Таким образом, имя слуги слилось с именами знатных дам. Только аристократия и набожные особы упорно защищали графинь де Шамбла и доказывали непричастность к преступлению человека, чья вина казалась очевидной всем остальным. Чем больше появлялось неопровержимых улик, тем усердней ханжи защищали обеих женщин, невиновность которых они решили отстаивать во что бы то ни стало.
Ознакомительная версия.
