Превозмогая боль, я проговорил:
— Вы на ложном пути. Вы можете сколько угодно упражняться в садизме, но нельзя выбить из меня то, чего я не знаю.
Он снова рассмеялся своим отвратительным, грубым, скрежещущим смехом.
— Уж не знаю, как попала эта кинокамера в почтовый ящик, — сказал он, — но ты напрасно вытащил ее оттуда. Мы нашли свидетеля, который это видел; тогда-то он, конечно, ничего не заподозрил. Должен признаться, мне и в голову не могло прийти, что Бастион станет держать у себя такие вещи; для меня это было неожиданностью. Но если кто из нас и заблуждается, так это ты. Я его не убивал, но, черт побери, непременно добрался бы до этой штуки, если бы знал, где ее искать.
Я понимал, что нахожусь полностью в его руках. Играть дальше в немого и получать новые побои никакого смысла не было. Он замордует меня до смерти, да еще и удовольствие получит. Поэтому, когда он снова поднялся на ноги, я проговорил:
— Ладно. Я скажу.
Он с явным разочарованием опустил уже занесенную ногу.
— Ну, — сказал он, — где же они?
— В том самом месте, которое вы пропустили, — ответил я.
— Я ничего не пропустил.
— Значит, вы их нашли.
Эта логика, как ни странно, на него подействовала. Он задумался на секунду и сказал:
— Ладно. Так что же это за место?
— Жалюзи.
— Не валяй дурака!
— Только не на деревянных планках, — добавил я, — а внутри карниза, на котором они подвешены.
— Внутри?
— Да, — подтвердил я. — Я прилепил пленку скотчем к карнизу изнутри. Увидеть ее можно, только если подтянуть жалюзи до середины и высунуть голову в окно.
— Ах ты, сукин сын! — В голосе Селмы даже прозвучала нотка восхищения.
Я замолчал и прикрыл глаза. Сквозь ноющую боль я чувствовал, что Селма не двигается — стоит рядом и что-то обдумывает.
Вдруг он сказал:
— Ладно, вот тебе еще разок для ровного счета, просто за то, что ты лишил меня удовольствия забить тебя до смерти.
Он нанес мне сильный удар, а потом вдруг, словно взбесившись, стал пинать меня острыми носками своих башмаков, стараясь попасть в живот. Я скорчился, чтобы хоть как-то защититься, но спас меня Кориото, оттащив его прочь.
— Не сейчас, — сказал он. — Сначала забери документы, а то полиция это сделает раньше.
Хотя Селме жутко хотелось меня добить, он не мог не согласиться, что японец прав. Полиция могла обнаружить то, что он искал, в любую минуту.
Кориото взял его за плечи и, развернув в сторону двери, подтолкнул:
— Иди.
— Постерегите его, пока я не вернусь, — распорядился Селма. — Пусть полежит здесь. Только не давайте ему разговаривать, не слушайте его. — И выскочил за дверь.
Через несколько секунд я услышал с улицы звук взревевшего мотора и отъезжающей машины. Я открыл глаза. Кориото стоял надо мной с зажженной сигаретой и задумчиво смотрел на меня.
— Ну, как дела, простофиля? — проговорил я.
— Что значит — простофиля?
— То и значит — простофиля, лопух, легкая добыча.
— Хочешь получить еще?
— Да нет, просто беседую.
— Вот вернется Селма, получишь еще. А я помогу.
— Вот поэтому ты как раз и лопух, — сказал я, — раз думаешь, что Селма вернется.
Кориото поглядел на меня, прищурившись так, что глаза его превратились в щелочки, и глубоко затянулся сигаретой.
— Думаешь, когда Селма получит то, что ищет, он приедет сюда поделиться с тобой? — спросил я. — Думаешь, он полный идиот и останется здесь, на острове, где его каждую минуту может замести полиция? Не будь дураком.
— Что же он собирается делать? — спросил Кориото после некоторого молчания. Он вроде бы даже и вопросы мне задавать не хотел, однако совладать со своим любопытством все же не смог.
— Сядет на самолет и улетит на континент, — ответил я. — У него уже есть билет на сегодня на ночной рейс и на всякий случай заказано место на завтра.
— Самолет на континент?
— Конечно.
— Он сделал заказ?
— Не только заказ, черт побери! У него уже есть билет! Глаза его снова превратились в узенькие щелки. Мицуи что-то протараторила ему по-японски.
— Если не верите мне на слово, — корчась от боли, проговорил я, — то можете позвонить в авиакомпанию.
Они снова затрещали по-японски, после чего Мицуи вышла из комнаты характерной японской птичьей походочкой. Я слышал, как шлепали по полу ее сандалии. Потом я услышал звуки крутящегося телефонного диска и вежливый голосок Мицуи:
— Скажите, пожалуйста, улетает ли сегодня на самолете мистер Сидней Селма?.. Он заказал место?.. Уже билет?.. Спасибо, большое спасибо.
Она повесила трубку, и по комнате посыпались дробные звуки быстрого разговора по-японски — тревожные, как цокот кастаньет. Потом я услышал, как Мицуи подбежала ко мне. Она наклонилась, и через секунду мой рот был залеплен широким куском клейкой ленты.
Потом снова разговор по-японски, снова беготня. Наконец громко хлопнула входная дверь, и с улицы снова донесся звук мотора и отъезжающей машины.
Я попробовал пошевелить запястьями, но они были связаны чрезвычайно хитроумно, с истинно японским мастерством — ведь их предки упражнялись в разных фокусах с веревками на протяжении десяти тысяч лет. Все, что мне удавалось, — это перекатываться с одного бока на другой.
У окна стоял маленький столик, на котором красовались рубиновая японская вазочка и резная статуэтка. Мне удалось подсунуть ноги под нижнюю перекладину столика, собраться с силами, приподнять столик и толкнуть его вперед. Столик ударился о стекло, разбил его, вазочка с шумом грохнулась на крыльцо и покатилась. Я еще раз пнул стол ногами, так что остатки стекла осыпались на пол. Теперь оставалось только ждать.
Долго, казалось, целую вечность, ничего не происходило. Я уже стал соображать, хватит ли у меня сил вытолкнуть в окно весь столик, как вдруг услышал приближающиеся шаги, и какой-то мужчина испуганным голосом спросил:
— Что случилось?
Похоже было, что он бросится наутек при первых признаках опасности. Я замычал заклеенным ртом и еще раз толкнул ногами столик.
Мужчина заглянул в комнату через окно и тут же отскочил. Я слышал, как он сбежал с крыльца, но потом остановился. Шаги опять стали приближаться — осторожные, нерешительные. В окне вновь появилось бледное лицо. Наконец я услышал, как поворачивается ручка двери, и мужчина вошел в дом.
Видно было, что он перепуган до смерти. Если бы я как-нибудь неосторожно дернулся, он наверняка убежал бы. Наклонившись надо мной, он зацепил пальцами край клейкой ленты у меня на губах и потянул вверх. Мне показалось, что вместе с лентой он сдерет кожу с моих губ; но вопреки моим опасениям кожа осталась на месте.
— Грабители, — проговорил я. — Развяжите меня! Позовите полицию!
— Где они? — первым делом спросил он.
— Удрали, — заверил я его; только так его можно было удержать.
Изрядно повозившись, он наконец развязал мне руки. Я сел, достал перочинный нож, перерезал бинты, стягивавшие ноги, и наконец-то перевел дух. Чувствовал я себя совершенно разбитым.
— Сейчас они ушли, — сказал я отдышавшись, — но скоро должны вернуться. Поэтому они меня так и оставили связанным, чтобы…
Этого уже было достаточно. Он даже не стал дожидаться благодарностей — выскочил из дома, словно выпущенный из катапульты.
Теперь, сказал я себе, в моем распоряжении минут десять, не больше.
Внутри у меня все болело. Каждый шаг вызывал нестерпимую боль в мышцах. И тем не менее я хорошенько осмотрел дом.
В кухне на гвоздике висели два ключа. Я внимательно рассмотрел их. Это были ключи от разных замков, причем от хороших, дорогих. Ни к передней, ни к задней двери дома Мицуи они не подходили. Я спрятал их в карман.
Больше ничего интересного я не нашел. Я уже направился к двери, как вдруг услышал шаги на крыльце. Я спрятался за входной дверью и замер.
Дверь с шумом распахнулась, и в дом влетел Сидней Селма. Тупо уставившись на пустую комнату, он замер и оказался в великолепной позиции — лучше не придумаешь.
В свой удар я вложил все силы. Получив ногой в задницу, он рухнул вперед на четвереньки. И тут же я врезал ему в бок.
— Ну, как ощущение? — полюбопытствовал я. Третий удар я нанес прямо в грудь.
Он опрокинулся на спину, и на лице его отразилось полнейшее изумление — он словно не верил собственным глазам. Неловко перебирая руками, он попытался подняться, но я двинул ему в челюсть и вышел.
Теперь я понимал, как легко люди становятся садистами. Последний мой удар был особенно хорош.
Я позвонил в авиакомпанию и отменил свой заказ. Они были только рады: несколько человек, записавшихся к ним в лист ожидания, до последней минуты надеялись получить освободившееся место. Дежурная была сама вежливость; она объяснила мне, что свой билет я могу сдать на следующий день или обменять на другой рейс. Все, что от меня требовалось, — это назвать номер билета. Поскольку я предусмотрительно записал номер к себе в блокнот, это было проще пареной репы.
