Но я смотрела не на портрет Эстер Кеслер, а на другой лист бумаги, выскользнувший из Душкиной сиреневой папки…
Душка, весь поглощенный картиной, взволнованно водил пальцем по лицу той, что была молодой девушкой сто лет назад.
— Это она, — повторял он снова и снова. — Клянусь тебе, это она! Посмотри — то же лицо, те же волосы…
— Да что ты говоришь!
— Габи, посмотри сама — тетя твоего дедушки, эта приличная венская девочка, была еще та штучка. Ты посмотри, как она стоит — совсем не стесняется! Кто бы мог подумать! Эти аристократы, наверное, ужасно за нее стыдились. Может, поэтому и спрятали картину.
Я опустилась на пол рядом с ним и, незаметно для него, потянула к себе листок, выпавший из папки, сложила его и засунула в карман джинсов.
— Ну, что ты скажешь, Габи?
— Не знаю.
— Я уверен на все сто: Эстер Кеслер — одна из наших таинственных девушек. — Он радовался, как ребенок, обнаруживший тайник со стеклянными шариками.
Я встала.
— Не знаю… Может быть. Мне нужно в туалет.
Я вышла из комнаты и заперлась в туалете. Усевшись на унитаз, расправила на коленях листок. Это была распечатка имэйла.
В строке «Тема» было написано: «По тому же вопросу…». Отправитель «Бемби3». Текст сообщения состоял из одной короткой строки: «Доброе утро! Вот эта картина. Выясни, что она о ней знает, прежде чем этот псих из Детройта до нее доберется. Т.»
Я вышла из туалета. Обещанный Шамиром охранник так и не появился, и мне стало страшно, как никогда. Псих из Детройта, который должен до меня добраться? Душка и Топаз?.. И всё это в тот день, когда Газету преследует посрамленная полиция. Больше всего мне хотелось убежать из дома. Шамир уже продемонстрировал, что в самые страшные моменты от него нет никакого проку.
— Душка, мне нужно уйти, — сказала я.
Он удивленно обернулся:
— Что случилось?
И хотя я видела выражение искреннего участия на его тонком лице, в горле больно защипало. Кто он этот парень? Честный и преданный человек или пятая колонна, алчный корыстолюбец? Во второе я не могла поверить. Но и отмахнуться от такого варианта тоже не могла.
— У меня гость! — выпалила я. — Из Детройта.
— Дедушка, я еду к тебе, — сообщила я Максу, усаживаясь в машину. Проклятый «мерседес» исчез.
— Хорошо, Габи. И захвати для нас по дороге суши.
— Непременно.
— И сашими побольше!
— Само собой!
Похоже, что всё не так уж плохо, если в дедушке проснулась страсть к японской кухне. Может быть, он что-нибудь узнал от Шамира? Или от Якоба…
Зазвонил телефон. Сюзан. Прерывистый шепот, как будто ей трудно говорить.
— Ты нашла адвоката? — крикнула я.
— Нет еще. Но ты не беспокойся.
— Я же сказала, что это срочно!
Она что-то просипела.
— Что? — закричала я в агонизирующую трубку. — Что ты сказала?
— Я говорила с твоей мамой. Они будут ждать тебя до…
Слабый гудок прервал разговор, и Сюзан умолкла. Неисповедимы пути сотовой связи…
Поставив машину напротив ворот, я достала из нее три картонные коробки, полные всякой всячины. Гордость японской кухни. Постучалась. Из дома донеслись тяжелые дедушкины шаги.
— Одну минутку… — крикнул он, открывая замок, и широко распахнул дверь. — Габиляйн! — он крепко обнял меня своими мощными руками. Майн гот, на тебе же ни грамма мяса нет! Давай сядем, поедим…
Красивые шахматные фигурки Якоба по-прежнему стояли на кухонном столе. Осторожно сложив их в деревянную коробку, дедушка поставил на стол белые тарелки из тонкого фарфора. Суши, сашими или просто хумус — еда не так важна, но тарелки — всегда настоящий австрийский Розенталь.
— Ты нашла Якобу хорошего адвоката? — спросил он, окуная рулетик маки-суши в смесь сои и васаби.
— Нет еще. Этим занимается Сюзан. Ты не знаешь, где он?
— Что значит — где?
— Шамир тебе не сказал? Птичка упорхнула.
Дедушкино лицо озарилось счастьем.
— Я знал! Я знал, что он такой… — довольно улыбался он. — Якоба Роткопфа невозможно арестовать. Он — ветер, он — облако, он — вольная птица!
— Не уверена, что это хорошо для него.
— Он чист, как белая наволочка только что из стирки…
— Если он такая белая наволочка, почему он сбежал? Его побег только еще сильнее всё запутает, — охладила я его восторг. — Полиция в ярости, ее честь задета, Шамир неистовствует, и мне кажется, что даже величайшему из адвокатов нелегко будет вытащить Якоба из этого болота.
— Это мы еще посмотрим! — сказал дедушка, бросая Морицу солидный кружок суши.
— Но что более всего меня беспокоит, дедушка, — сказала я, серьезно и проницательно глядя на него, — что не дает мне покоя — это те тайны, которые ты от меня скрываешь. Я мечусь, как дура, не зная, как выпутаться из этой истории, а ты, как мне кажется, знаешь гораздо больше, чем мне рассказываешь!
Он молча смотрел на меня. Прошло несколько долгих минут, и он спросил:
— Ты говорила с папой?
Я кивнула.
— А с ней?
Теперь настала моя очередь не отвечать. Его голубые глаза пытались прочесть, что скрывается за моим молчанием.
— Послушай, Габиле! Сейчас нам важно найти Якоба, — сказал он, с трудом вставая.
Черный «мерседес» терпеливо ждал около дома. Я бросила на него испуганный взгляд. Дедушка ничего не заметил. А я решила пока ему ничего не говорить. Хватит того, что его внучка насмерть перепугана. К тому же до истечения срока их ультиматума оставалось еще несколько часов.
Дедушка погладил поцарапанный бок «форда» и уселся в него. Я завела машину и выехала из квартала.
— Куда? — спросила я его, подъезжая к перекрестку. — В Тель-Авив или в Герцлию?
— В Тель-Авив! — скомандовал Макс.
— Ты думаешь, что он…
— Не говорим! Кто-то может слушать, зайн штил (молчи), — сказал дедушка внимательно глядя в боковое зеркало. — Поезжай быстрее и постарайся отделаться от хвоста.
— Ты знаешь, кто они?
— Не знаю, но догадываюсь, что у них на уме. Им нужны мои формулы.
— Ну, хватит, деда! Это мы уже проходили. Никакие формулы и никакие порошки их не интересуют. Они ищут картину. Картину Пауля Зуциуса с тремя девушками, одна из которых, если я не ошибаюсь, — твоя тетя, фройляйн Эстер Кеслер…
— Ты с ума сошла!
— Я — нет! Она — связующая нить между нами и этой картиной.
— Она была шалунья, эта Эстер… — улыбнулся он. — Я помню, была тайна… Перешептывания…
Габи!
Что?
Не спугни, кажется, мы близки к разгадке…
Дедушка Макс смотрел на черное шоссе.
— У нас в семье поговаривали о большом скандале. О чем-то, что она натворила… Может быть, о романе с каким-то сумасшедшим художником. Из-за этого мой дед отправил ее в закрытую школу для девочек возле Берлина.
— Ты мне никогда об этом не рассказывал.
— Это просто старые воспоминания… Меня тогда уже не было в Вене. Так что за точность я не ручаюсь, — сказал он и снова уставился в боковое зеркало «форда». — Самая главная и самая печальная история о моей тете Эстер — это история ее смерти, которую она, так же, как и все, нашла в лагере…
Это воспоминание заставило его умолкнуть, что дало мне возможность обдумать новую информацию. Душка не ошибся…
Я поставила машину на тротуаре у самого дома. Мы вышли. «Мерседеса» пока не было. Наверное, скоро появится. Дедушка вынул из кармана брюк смятую пачку сигарет.
— Они тебе угрожают, — заявил он, закуривая.
Я тоже закурила.
Кто-то вышел из темного подъезда. Я помнила, что ночью истекает срок ультиматума, назначенный мне бандитами. Но тот, кто вышел из подъезда, не был бандитом. Это был Шамир.
От облегчения я чуть не расцеловала его.
— Добрый вечер, — сухо сказал дедушка.
— Как поживаете, господин Райхенштейн?
— Как видите — провожу время со своей красавицей-внучкой.
— Почему вы вышли из дома, Габи? И почему ваш сотовый телефон отключен? Опять секреты?
— Прошу прощения, капитан. Мой телефон слегка халтурит, а обещанный вами полицейский не пришел…
— Он пришел, но вас не было. Вы испарились…
— Кто испарился?! Дедушке нужна была компания. Я ничего от вас не скрываю, правда, — сказала я с невинной улыбкой ангела. А про себя подумала: «Разве что, Якоба-Газету в подвале, а больше ничего».
Шамир строго на меня посмотрел.
— Давайте поднимемся в квартиру. Я хочу удостовериться, что вас не ждет там новый сюрприз.
А сюрприз, действительно, нас ждал, но не в моей квартире, а в квартире Рут.
Как только Шамир зажег свет на лестничной клетке, дверь ее квартиры открылась, и Рут, перегнувшись через перила, заверещала своим нервическим сопрано:
— Это ты, Габи?
Капитан замер от неожиданности. Я сделала ему знак не отвечать. Вот, прилипала!
