Глава двадцать пятая
Мисс Тернер сказала:
— Все-все. Они все ненавидят евреев.
Мы ехали в такси по мосту через реку Изар в сторону Восточного вокзала. Сегодня опять выглянуло солнце, и его блики играли на водной глади.
— Наверно, из-за того, что проиграли войну, — заметил я. — Надо же найти виноватого.
— Все намного серьезнее. И относится даже к детям. Даже к маленькой Фриделинде, дочке Вагнера. Она говорила о евреях как о людях совсем другого сорта.
Мы обсудили семейство Вагнеров и сошлись на том, что они действительно необычные люди.
У вокзала мы вышли из такси, немного покружили в толпе, затем поймали другое такси и переехали обратно через реку. Хвоста за нами пока не было. Времени было без десяти два. Я договорился с Гессом на два часа.
Штаб-квартира нацистской партии располагалась на Райхенбахштрассе, в двух кварталах от реки. Таксист высадил нас за длинным, низким черным лимузином «Мерседес». Когда мы проходили мимо лимузина ко входу в кирпичное здание, на задней дверце автомобиля я разглядел замысловатый герб.
Внутри здания всюду висели флаги — все как один красные, с белым кругом посредине и черной свастикой в круге. По коридорам с важным и удивительно серьезным видом расхаживали молодые люди в коричневой униформе.
Как только мы подошли к кабинету Гесса, дверь распахнулась, и из нее семенящей походкой вышел хрупкий мужчина средних лет. Коричневой формы на нем не было. Поверх черного костюма с высоким, как у священника, воротничком на нем была длинная пурпурная мантия с капюшоном. На голове — красная шапочка. Гесс придерживал за ним дверь.
— А, господин Бомон, — сказал Гесс, — позвольте представить вам архиепископа Пачелли,[43] папского нунция.[44]
Я не знал, что в таких случаях положено делать по этикету, поэтому протянул руку и просто сказал:
— Очень рад, архиепископ.
Архиепископ мило улыбнулся, глядя на меня сквозь очки в тонкой черной оправе. Он тоже подал мне руку, маленькую и хрупкую, как у мальчика, и сказал:
— Тоже очень товолен встреча.
Затем он попытался говорить по-французски. Мисс Тернер ответила ему тоже на французском. Он и ей мило улыбнулся, что-то сказал, кивнул мне, кивнул Гессу и засеменил дальше по коридору. Пурпурная мантия развевалась вслед за ним.
Гесс взглянул на меня.
— Архиепископ с большим интересом следит за политическим положением в Германии.
— Не сомневаюсь.
— Пойдемте. Вас уже ждут. Все понимают, фюрер хочет, чтобы с их стороны вам было оказано всяческое содействие в расследовании.
Пока мы шли по коридору, Гесс сказал:
— Сегодня утром я велел телефонисту проверить все линии. Он доложил, что меня никто не подслушивает.
— Сейчас, может, и нет. Но вчера ваши разговоры кто-то мог перехватить, и завтра это могут проделать снова. Очевидно, вам не следует пользоваться телефоном, если вы не хотите, чтобы посторонние знали, о чем вы говорите.
— Да, я говорил вчера об этом с фюрером. С глазу на глаз, понятно. И он полностью с вами согласен.
Мы подошли к другой двери, и Гесс распахнул ее. Это была комната для заседаний. Яркий верхний свет, бледно-зеленые стены, на двух окнах — плотно закрытые коричневые жалюзи.
Посреди комнаты — большой квадратный деревянный пустой стол. Вокруг стола — десять или двенадцать деревянных стульев. Из них четыре были заняты.
Я обратился к Гессу:
— Нам с мисс Тернер нужно поговорить с каждым из присутствующих отдельно. Нет ли у вас пустого кабинета, где бы это можно было сделать?
— Я это предвидел. — Гесс самодовольно улыбнулся. — Кабинет напротив как раз свободен.
— Прекрасно. Благодарю.
Гесс повернулся к четырем мужчинам и проговорил что-то по-немецки. Я разобрал только слово «пинкертон», свое имя и имя мисс Тернер. Гесс снова обратился ко мне.
— С кого хотите начать?
— С Гуннара Зонтага, — сказал я.
Гуннар Зонтаг был молод, лет двадцати четырех, и внешне служил живым воплощением идеала истинного немца. Высокий, красивый блондин, густые волосы, слегка потемневшие от бриллиантина, с помощью которого он прилизывал их назад, со лба. Глаза голубые, черты лица правильные. На нем были аккуратный серый костюм-тройка, белая рубашка, черный галстук и тяжелые, грубые черные ботинки.
Гесс расставил стулья так, чтобы мы с мисс Тернер сидели спиной к видавшей виды доске и лицом к деревянному стулу, на редкость неказистому с виду.
Зонтаг сел на этот самый стул, сложил руки на груди и положил правую ногу на левую. К нам он сидел чуть боком. В общем, занял оборонительную позу, из чего можно было заключить, что многого нам от него не добиться.
— Расскажите о Нэнси Грин, — сказал я. Мисс Тернер начала переводить.
Гуннар Зонтаг ее перебил:
— Я говорю по-английски, — сообщил мне он.
— Прекрасно, — отозвался я, — тогда говорите по-английски.
— Что вам угодно от меня узнать?
— Где вы с ней познакомились?
— Здесь, в Мюнхене. В Английском клубе.
— Когда?
— В прошлом году.
— Когда именно?
— В июле.
— Что она делала в Мюнхене?
— У нее умерла тетя. Она приезжала, чтобы уладить дела с наследством. Она стала наследницей.
— Большое наследство?
— Собственности никакой. Только деньги. В банковском сейфе.
— В немецких марках?
— В английских фунтах.
— И много?
— Четыреста.
В прошлом году это была приличная сумма. В этом же году на них можно было купить два-три загородных клуба.
— Почему она уехала в Берлин?
— Она же артистка, певица. А в Мюнхене с работой туго.
— Если у нее было четыреста фунтов, зачем ей еще работать?
— Привычка. Нэнси уверяла, ей нравится. Вот и захотела перебраться в Берлин.
— А вам не хотелось ее отпускать.
Он нахмурился. Должно быть, сердится на себя, решил я. Оттого что сболтнул лишнее.
Зонтаг небрежно пожал плечами.
— Нэнси сама так решила.
— Когда она уехала из Мюнхена?
— В октябре.
— У нее тогда еще были деньги?
— Да.
— Вы поддерживали с ней связь?
— Да, по телефону.
— И вы с ней виделись.
— Иногда. Когда приезжал в Берлин.
— Сколько раз?
— Шесть или семь.
— Зачем так часто ездили в Берлин?
— По партийным делам. — Он поерзал на стуле, снял правую ногу и положил на нее левую. — Я не уполномочен это обсуждать. Вы должны спросить господина Гесса.
— Ладно. Когда вы видели ее в последний раз?
— Неделю назад. Во вторник.
— Когда были в Берлине с Гитлером?
— Да.
— А сержанту берлинской полиции Биберкопфу вы сказали, что весь день провели с Эмилем Морисом.
Гуннар Зонтаг даже бровью не повел. Ясное дело — подготовился: наверняка ему сообщили, что мы с мисс Тернер встречались с сержантом Биберкопфом.
— Да. Мне не хотелось впутывать мисс Грин в полицейские дела. Она иностранка, англичанка. Они могли доставить ей много неприятностей.
Я кивнул. Самая длинная фраза из всех, что он успел произнести. И, быть может, даже правдивая.
— Когда вы последний раз ее видели до вторника?
— В марте.
— Точнее?
— Пятнадцатого.
Это был тот самый день, когда мисс Грин не ночевала в пансионе. Тот самый, когда она сказала госпоже Шрёдер, что провела ночь у подруги.
Я спросил:
— Вы звонили ей заранее, чтобы предупредить о своем приезде?
Зонтаг нахмурился. Должно быть, удивился — откуда я знаю?
— Нет. Я зашел к ней на работу. В «Черную кошку». Решил сделать ей сюрприз.
— И вы провели с ней ночь в гостинице.
Он слегка заносчиво приподнял подбородок.
— Да.
— Ладно, — сказал я. — Сколько английских фунтов у нее тогда оставалось?
— Она сказала, почти все.
— А в прошлый вторник? Сколько было тогда?
— Не знаю.
— Вы не спрашивали?
— Это не мое дело.
— Но ведь вы с ней на эту тему уже разговаривали.
— Нэнси сама рассказывала. Сам я никогда не спрашивал.
— Сегодня в Германии, — заметил я, — такую большую сумму трудно истратить за два месяца.
— Да уж.
— Она употребляла наркотики?
— Нет.
— Если она не успела истратить все деньги, где же они? У нее в комнате их не было. Я искал — и не нашел.
— Может, она, по примеру тети, положила их в банк.
Я кивнул.
— Вы звонили мисс Грин в прошлое воскресенье?
— Да.
— Ее хозяйка, госпожа Шрёдер, утверждает, что вы звонили мисс Грин всякий раз, когда собирались в Берлин.
Зонтаг моргнул.
— Госпожа Шрёдер ошибается. Иногда я звонил мисс Грин просто передать привет.
— А в воскресенье зачем звонили?
