– Странное? – отозвался я, – это несчастье, нечто ужасное, но вряд ли странное. Среди пилотов поговаривают, что если так пойдёт и дальше, то они все распрощаются с жизнями.
– Да, знаю, – ответил Кеннеди, – но Уолтер, ты заметил, что все эти несчастные случаи произошли с новыми гироскопами Нортона?
– Ну и что с того? – спросил я. – Разве не может быть такого, что Нортон совершил ошибку, установив гироскоп на аэроплан? Не могу сказать, что много знаю о гироскопах и аэропланах, но мои коллеги говорят, что гироскоп – хорошая штука, чтобы держать всех нас подальше от аэропланов, чтобы мы не пользовались ими.
– Почему? – вежливо спросил Кеннеди.
– Судя по тому, что говорят эксперты, всё, что может удерживать судно в одном положении – это то, чего не должно быть в аэроплане. Что их удивляет, так это то, что механизм работает до определённого момента – несчастные случаи происходят ни раньше, ни позже. Наш коллега, который работает на авиационном поле, рассказывал что бедняга Браун погиб, когда ему практически удалось удерживать судно в неподвижном положении. Другими словами, он бы получил премию Брукса за абсолютную неподвижность в воздухе. И потом, днём ранее, Херрик летел со скоростью около семидесяти миль в час, когда аэроплан рухнул. Сказали, что причиной стала остановка сердца. Но сегодня вечером другой эксперт заявил в «Стар», вот, я даже зачитаю:
В действительности, причиной стало отравление углекислым газом из-за давления, возникшего в ротовой полости от быстрого перемещения по воздуху, и невозможность вытеснить отравляющий воздух, который уже был выдохнут. Воздух, выдохнутый один раз, уже практически является углекислым газом. Когда человек быстро проходит через этот воздух, углекислый газ оказывается втиснут обратно в лёгкие, и только небольшое его количество может вырваться наружу из-за постоянного давления потока воздуха. При следующем вдохе в лёгкие попадает уже выдохнутый воздух, происходит постепенное отправление углекислым газом, что в конечном итоге погружает человека в наркотический сон.
– Но тогда получается, что в этом случае причиной крушения стал не гироскоп? – заметил Кеннеди, повысив тон.
– Не гироскоп, – неохотно признал я.
Я уже понял, что поступил опрометчиво, так долго говоря на эту тему. Кеннеди разговорил меня только чтобы узнать, что пишут в газетах. Слова, прозвучавшие следом, всё объясняли.
– Нортон попросил меня разобраться, – тихо произнёс Кеннеди. – Если его изобретение окажется неудачным, он всё потеряет. Все его деньги вложены в этот проект, он сейчас подаёт иск за нарушение его патента, и он одновременно несёт ответственность за ущерб перед родственниками Брауна и Херрика по заключённому с ними договору. Мы с Нортоном когда-то были знакомы, он работал над своими идеями в физической лаборатории в университете. Я летал на его изобретении, биплане, и это был самый чудесный биплан, который я когда-либо видел. Уолтер, я хочу, чтобы ты получил командировку от «Стар» в Белмор-парк и встретился со мной на авиационном поле. Пройдёшься со мной, посмотришь на летательные аппараты. Ты найдёшь там достаточно красочного материала для десятка публикаций в газете. Ещё могу добавить, что создание летательного аппарата, способного зависать в воздухе, является предвестником революции, которая превратит все остальные аппараты в груду металлолома. С военной точки зрения, это та самая вещь, которая может дать аэроплану преимущество над дирижаблем во всех отношениях.
Запланированные соревнования начинались после полудня, но мы с Кеннеди решили погрузиться в это дело с самого утра. Поэтому на следующий день мы отправились в парк, где проходили полёты.
Самого изобретателя, Чарльза Нортона, и его механиков мы застали за беспокойной работой в большом сборном сарае, который был им отведён, и который гордо назывался ангаром.
– Я знал, что вы придёте, профессор, – воскликнул Нортон, спеша нам навстречу.
– Что вы, я не мог отказать, – ответил Кеннеди, – я слишком заинтересован вашим изобретением, Нортон, чтобы оставаться в стороне. Вы же знаете, каковым было и остаётся моё мнение – я часто говорил вам, что это самое важное достижение со времён открытия братьев Райт, и что аэроплан может быть сбалансирован путём изменения формы крыльев.
– Я сейчас ремонтирую свой третий аппарат, – сказал Нортон. – Если и с ним что-то случится, я не получу награды, если соревнование вообще состоится. И я не уверен, что смогу вовремя получить от конструкторов свою четвёртую, новейшую модель. А даже если и получу её, то не смогу заплатить – я разорён, если не выиграю эти двадцать пять тысяч долларов, составляющие премию Брукса. Несколько военных собираются осмотреть мой аэроплан и сделать о нём доклад в Военном министерстве. У меня был бы хороший шанс продать его, если бы испытания проходили как раньше. Но Кеннеди, я бы бросил всё это, если бы не был уверен в своей правоте. Погибли двое, подумайте только. Даже газеты начинают называть меня холодным учёным, бессердечно продолжающим свою работу. Но сегодня я им покажу – сегодня я полечу сам. Я не боюсь того, на что готовы пойти мои люди. Я умру, но не признаю поражения.
Было понятно, почему Кеннеди был зачарован таким человеком, как Нортон. Любой испытывал бы то же восхищение. Это было не безрассудство. Это была упорная решимость, вера в себя и в свою способность преодолеть любое препятствие.
Мы неспешно вошли в сарай, где двое мужчин работали над бипланом Нортона. Одного звали Жорет, он был французом, работавшим у Фармана, молчаливым, темнобровым парнем с обветренным лицом, выражавшим какую-то угрюмую вежливость. Другой мужчина был американцем, высоким, гибким и весьма подвижным молодым человеком с заострённым, морщинистым лицом. Его звали Рой Синклер. Своей беспокойной проворностью он напоминал птенца. Третий летчик, работавший у Нортона, Хамфрис, читал газету в дальнем углу сарая. Ему сегодня не нужно было садиться в аэроплан, чему он был несказанно рад.
Мы с Кеннеди были представлены ему, и он вёл себя вполне дружелюбно, хотя был не особо склонен к разговорам.
– Мистер Нортон, – сказал он после знакомства с нами, – тут в статье довольно подробно рассказывается о введении вами судебного запрета в отношении Деланна. Напечатано не в самом миролюбивом стиле.
Нортон прочитал статью и нахмурился.
– Ну что же, я докажу, что моё применение гироскопа запатентовано. Деланн постарается надавить на то, что юристы называют установлением приоритета на изобретение при одновременном поступлении нескольких заявок. Ну да, полтора года назад я подал ходатайство о невыдаче патента другому лицу. Если я не прав, то и он не прав, и все патенты на гироскопы недействительны. А если я прав, то ради всего святого, я первый занял эту нишу. Так ведь? – он обратился к Кеннеди.
Кеннеди беспристрастно пожал плечами, как будто никогда в жизни не слышал о патентном ведомстве или о гироскопе. Механики, работавшие над бипланом, прислушивались, но поддерживали они Нортона или нет, не могу сказать.
– Давайте посмотрим на этот ваш гироплан, или аэроскоп, как вы это называете, – сказал Кеннеди.
Нортон позволил себе пойти у него на поводу.
– Итак, вы первые люди из прессы, которым я позволил сюда войти. Могу ли я взять с вас обещание, что вы не опубликуете ни строчки без моего одобрения?
Мы пообещали.
По указанию Нортона механики вывели аэроплан из сарая. На поле никого не было.
– Это и есть гироскоп, – начал Нортон, указывая на предмет, находящийся под алюминиевой оболочкой, который весил, со слов изобретателя, всего фунтов четырнадцать или пятнадцать. – Как вы видите, гироскоп – это маховик, установленный на универсальных шарнирах, и любую из своих осей он может поворачивать в соответствии с углом в пространстве. Пока он в состоянии покоя, оси можно с легкостью вращать. Но в действии прибор сохраняет то положение, в котором он начал передвигать свои оси.
