Я протянул руку.
— Фил Бомон.
— Привет! — воскликнул он и просиял. — Бесподобно! — Он сунул картонку под левую руку, а правую протянул мне. — Рад вас видеть!
Рука у меня не маленькая, но в его ладони она исчезла целиком.
— Эрнст Ганфштенгль, — представился он и потряс мою руку. — Но зовите меня просто Пуци, ладно? Меня все так зовут. — Говорил он с едва уловимым немецким акцептом.
— Это мисс Джейн Тернер, — сказал я.
Он выпустил мою руку, которая слегка онемела, и взял руку мисс Тернер.
— Entzückt! — воскликнул Ганфштенгль. Он держал ее руку горизонтально, как будто собирался поцеловать, но вместо этого сухо, по-немецки, склонился над ней и щелкнул каблуками — клик!
И, расплывшись в улыбке, заговорил с ней по-немецки. Она ответила ему на том же языке.
Наконец Ганфштенгль отпустил ее руку и хлопнул в ладоши. Я даже ощутил, как вокруг заколебался воздух, хотя стоял поодаль.
— Бесподобно! — повторил он, обращаясь ко мне. — Она прекрасно говорит по-немецки! — Он повернул к ней большое лицо, лучащееся счастьем. — Мне говорили, что вы знаете немецкий, но я и не подозревал, насколько превосходно!
— Это было давно, — заметила мисс Тернер. — Мне не хватает практики.
— О, ерунда, — сказал Ганфштенгль. — Вы говорите блестяще! Лучше некуда. Где изучали язык?
— Моя мама наполовину немка.
Ганфштенгль снова хлопнул в ладоши.
— Значит, вы тоже немного немка. Бесподобно!
Он улыбался, переводя взгляд с меня на мисс Тернер и обратно.
— Пойдемте? Возьмем носильщика, пусть поможет с багажом. У вокзала ждет такси. Я снял вам комнаты в гостинице «Адлон».
— Можно я брошу письмо в почтовый ящик? — спросила мисс Тернер. Она держала в руке маленький конверт. — Мне еще никогда не приходилось встречать человека, который писал бы столько писем.
— Ну конечно, — сказал Ганфштенгль.
В такси, рассчитанном на трех человек, на заднем сиденье было несколько тесновато, тем более что один из троих был размером чуть меньше белого медведя.
По дороге в гостиницу Ганфштенгль рассказал нам немного о себе и о тех знаменитостях, с которыми ему довелось встречаться. В 1909 году, еще до окончания колледжа в Гарварде, он познакомился с Т.С. Элиотом[9] и Джоном Ридом[10] — «хоть он и коммунист, знаете ли, но парень и впрямь боевой». Когда Ганфштенгль заправлял семейным делом, связанным с искусством, на Пятой авеню, он встречался с Генри Фордом, Карузо[11] и Тосканини.[12]
Ганфштенгль был энергичен, как бойскаут, он сдабривал свои монологи американскими словечками, то и дело расплывался в улыбке, мотал большущей головой и размахивал огромными ручищами. Не думаю, что он пытался произвести на нас впечатление, козыряя всеми этими именами; Думаю, он просто был очень рад, что судьба свела его с такими людьми.
— А еще Чарли Чаплин! «Маленький бродяга», помните? Так вот, однажды он пришел к нам в галерею. Просто класс! Малый что надо!
Ганфштенгль выглянул в окно и вмиг помрачнел. Мы проезжали через большой парк, и под дождем трава там выглядела серой, а деревья — промокшими и угрюмыми.
— Вот, — сказал он печально, — это и есть Тиргартен. Здесь все и случилось.
Он все так же мрачно взглянул на меня.
— Это было ужасно. Вы, конечно, знаете… — он перевел взгляд на водителя, — что тут произошло?
— Кое-что. Прежде чем мы займемся делом, нам понадобятся дополнительные сведения. Кстати, хотелось бы осмотреть и место происшествия.
— Да, конечно. Съездим туда после ленча. — Он покачал головой. — Ужасно. Если бы дело у них выгорело, Германию постигла бы трагедия.
Он вдруг улыбнулся.
— Так ведь не выгорело, верно? Но прежде чем мы начнем серьезный разговор, не мешало бы поесть.
Ганфштенгль сказал, что он подождет нас в баре. Мы с мисс Тернер поднялись в лифте на седьмой этаж вместе с двумя коридорными, по одному на каждого. Коридорные и лифтер были одеты на манер штабных офицеров из роскошного сказочного королевства. Немцы просто обожают военную форму.
— Он так и пышет энергией, не находите? — заметила мисс Тернер, когда лифтер открыл внутренние железные двери. — Наш господин Ганфштенгль.
— Угу, — подтвердил я. — Просто класс!
Она улыбнулась.
— Что значит «просто класс»?
— Малый что надо!
Мисс Тернер снова улыбнулась.
— Думаете, он и правда был с ними знаком? С Чарли Чаплином? Теодором Рузвельтом?
— Вполне возможно. Если бы он все придумал, то не получал бы от этого такого удовольствия.
Она склонила голову набок.
— Что ж, верно. Лгуны обычно прикидываются, что собственная ложь их совсем не впечатляет.
— Из вас вышел неплохой пинкертон, — заметил я.
Мисс Тернер слегка передернула плечами и тихонько вздохнула.
— Очень надеюсь.
— У вас все получится.
У нас были смежные комнаты. Мой номер оказался немного меньше, чем люкс в «Карлтоне», во Франкфурте, а тот был чуть меньше речной баржи. В комнате имелись огромная двуспальная кровать с резным изголовьем, ночной столик с новомодным французским телефонным аппаратом, два шкафа красного дерева, два-три комода и громадный буфет. Хотя там явно не хватало бара со стойкой, зато буфет был набит французскими винами, немецким коньяком, шотландским виски, среди которого почему-то затесался американский бурбон. Я вошел в ванную комнату и с удовольствием оглядел мраморные раковины, огромную мраморную ванну и белый мраморный пол. Разделся и принял ванну. Вытерся полотенцем размером с пляжное одеяло, надел все чистое, зарядил «кольт», положил его в карман пиджака и спустился вниз.
Ганфштенгль стоял у стойки бара и громко разговаривал с барменом по-немецки. Где-то через два стула от него сидели два человека в деловых костюмах. Когда я направился к нему по паркетному полу, Ганфштенгль откинул назад свою огромную голову и оглушительно расхохотался, хлопая ладонью по темной деревянной стойке. Бармен тоже рассмеялся, правда, не так рьяно. И глянул на стойку — на то место, по которому Ганфштенгль хлопал ладонью. Наверное, высматривал, нет ли там вмятины.
Ганфштенгль поднял кружку, вмещавшую не меньше галлона пива, и обратился ко мне.
— А, вот и вы, господин Бомон.
— Фил, — поправил его я.
— Фил. А вы, как я уже говорил, зовите меня Пуци.
— Как угодно.
Он рассмеялся.
— Знаете, что это означает? Что-то вроде «Малыш».
— Почти что Крошка.
Он снова рассмеялся.
— Точно! Прямо в яблочко! Итак, что будете пить? — Он поднял кружку. — Пиво? Не такое славное, как в Мюнхене, но вполне сносное.
— Спасибо, сойдет и стакан воды.
Он сказал что-то бармену, отпил глоток пива, поставил кружку и снова повернулся ко мне.
— Можно задать вам один вопрос? Личного свойства?
— Смотря какой.
— Надеюсь, не слишком личный.
— Валяйте, — сказал я.
— Вы были на Великой войне?[13]
— Да, был. А вы?
Бармен поставил напротив меня стакан со льдом и плеснул туда минеральной воды из маленькой бутылки. Прежде чем ответить, Ганфштенгль дождался, когда бармен отойдет.
— Увы, нет, — признался он. — Я был тогда в Нью-Йорке. И чуть не угодил в кутузку. Друзья помогли — спасли меня от лагеря для интернированных, хотя разрешения вернуться в Германию до окончания войны я так и не получил. О чем глубоко сожалею.
— Не стоит.
Он нахмурился.
— Простите?
— Не стоит сожалеть, что не попали на войну.
— Ну, Фил, тут я с вами не согласен. — Его широкое лицо стало серьезным. — Определенно, это один из важнейших этапов в жизни мужчины. Воинская дружба, острые ощущения, ужас — конечно, не без того, но и радость тоже. Думаю, такое никогда не забудешь.
— Угу. То-то и оно.
— Да, но…
— Пуци, — перебил я.
Он взглянул на меня и кивнул.
— Не хотите об этом говорить, угадал?
— Да.
— Ну, как скажете. — Он хлебнул пива. — Только я заговорил об этом не без причины.
— В чем же дело?
Он нахмурился.
— Деликатный вопрос. Но мне все же придется обсудить его с вами. Кое-кто в партии… беспокоится насчет вас с мисс Тернер.
— Беспокоится? — удивился я.
— Вы же американец. А мисс Тернер англичанка. И кое-кто из партийцев боится, что вы все еще питаете враждебные чувства к нам, немцам. К фрицам, понимаете? К немчуре. К злобным гуннам. — Он печально улыбнулся. Я понаслушался всякого такого, пока жил в Нью-Йорке. Я знал женщин, светских дам, которые перестали выгуливать своих овчарок, потому что не хотели, чтобы их видели с собаками немецкой породы.
Как раз накануне мы с мисс Тернер вспоминали войну, и я передал Ганфштенглю то, что сказал ей.
