Ну, и так далее. Вот какой я крутой правдолюбец и обличитель! Всех насквозь вижу. А поэтому отстегнули бы, что ли, сотню долларов? Ну, пожалуйста.
Нашего рынка нет на карте города, нет в справочнике «Весь Петербург». Он
– результат дарованной народу свободы перепродажи. Вроде как аллергия на сладкое. Съел конфетку – прыщик. С аллергией поначалу пыталась бороться местная администрация. Довольно традиционным лекарством с не латинским названием «ОМОН». Ничего не получилось. Аллергия только прогрессировала. Старая медицинская истина – почесал, ну, и разнес инфекцию. Вскоре лечение прекратилось. Как поговаривают, кто-то из «медперсонала» администрации взял. Короче, рынок жил, рынок жив и, вероятно, будет жить. Пока есть кому брать.
Вернулась Джерри-Юлия.
– Матери позвонил?
– Позвонил.
– Так где ты был?
– А сколько мне лет? Сколько я еще должен отчитываться, где бываю, где ночую, с кем гуляю и чем занимаюсь? Сколько вы за мной с носовым платочком бегать будете? Вот, Коленька, лужица, не наступи, а вот, Коленька, ветерок дует, не простудись, а вот, милый мой, «МММ», не сдавай туда денежки, осликом станешь.
– Никто за тобой бегать не собирается, – чеканя каждое слово, медленно произносит Джерри. – И сюда я тебя не звала, сам явился, а поэтому сбавь оборотики, Ко-лень-ка…
Я, не отвечая, взял приготовленный бутерброд с финской колбасой. Юлькины предки только в «супере» затариваются, можно надеяться, что не отравлюсь. Хотя черт его знает, «супер» «супе-ром», а люди-то везде одинаковые.
На вкус колбаса воспринимается нормально, и я быстро приканчиваю два оставшихся бутерброда, запивая их чайком «Пиквик».
Юлька молчит и смотрит на стенное панно. Мне неожиданно хочется обнять и поцеловать ее, но я гневно гоню эту мысль прочь, давя на корню свои мужские инстинкты, находя их в данную секунду абсолютно не своевременными. Есть у нас делишки и поважней.
– Юль, слышь, тут такое дельце… Ты предкам не говори только. Ну, и матери моей тоже, если увидишь. Мне надо денег. Тысяч триста хотя бы… Очень надо. В долг, конечно. Ты бы у своих не могла попросить, а? Ну, соври там что-нибудь… Подружка в институте замуж выходит, на свадьбу надо, залетела, теперь вот расписываться придется. Или еще там что. А, Юль?
– Серьезно? Всего триста тысяч? А почему не три миллиона?
– Я скромен, как и все великие. Ну, попроси, а? В натуре.
– А личико тебе «Клерасилом» не вымыть? Чтоб прыщиков не было? Тоже мне, умненький юноша. Как по ночам гулять – это мы взрослые, а как вляпаемся – ой-ой-ой, дайте денежек, я еще маленький и работать не могу. Лучше б тебя в армию забрали, может, действительно повзрослел бы.
Последняя фраза позаимствована Юлией у моей матери. Мать вспоминает эту армию при любом подходящем случае. А когда полгода назад и в самом деле пришла повестка, так всю ночь ревела, а наутро побежала к подруге-врачу справочки наводить, как бы не допустить, чтобы Коля Томин стал воином и защитником Отечества. В итоге у меня теперь шумы в сердце, и я к службе как-то не очень пригоден. Конечно, если честно, в армию я и сам не шибко рвался. «Горячих точек» на карте Родины, что лампочек на елочной гирлянде, и получить пулю от какого-нибудь чабана-скотовода, ну, совсем уж не интересно. Лучше шум в сердце, благо его и не слышно вовсе.
– Юль, я не прошу денег насовсем. Я ж в долг.
– Еще бы ты насовсем просил. Куда тебе деньги?
– Ну, понимаешь, проиграл на рынке в автоматы. У крупье взял в долг. Обещал через два дня вернуть. Слово чести.
– Проиграл? А теперь иди и выигрывай. Мне заниматься надо.
– Не попросишь?
– Гуд-бай, мой мальчик…
Я вылезаю из кресла и ползу в прихожую, осознавая гибельность выбранной мной тактики.
Сначала надо в ноги упасть, футболочку разорвать, слезинку пустить, по коврику покататься, а получив требуемое, можно и о смысле жизни поболтать. Все-то у тебя, мистер Том, ракообразно. Все наоборот. Ну так, конечно, сначала тебя поднимут на седьмое небо, а потом ручки уберут. И летишь ты, пока не жахнешься головенкой об асфальт. Знаете, как больно? Хуже, чем дубинкой по спине. Дубинкой хоть честно и прямо – на! Волей-неволей зажмуришься, потому что удара ожидаешь. А тут – хоп, развернул и увидел. Написано-то было «сто баксов». А подразумевалось примерно следующее:
«Послушай, ублюдок. Все вы грязные засранцы, и место вам в тюряге. Тебе и таким, как ты. И глубоко плевал я на твою так называемую „душу“ и плаксивые речи о тяжелой жизни. Ты, парнишка, гаечка, поэтому делай то, что велят. Иначе где-нибудь ненароком сорвешь резьбу».
Ля-ля-фа…
Соплю я бил не сильно. Можно сказать, совсем не бил. Скользящий удар ладонью по его бритой макушке, который именуется в народе подзатыльником. Что толку его дуплить? Деньги из него не посыплются, да и потом, хоть Сопля меня и подставил, виноват-то я сам – расторопней надо быть, не затевать бестолковые разговоры с полицией, а выкидывать все из карманов на свежий воздух.
Физическое воздействие уступает место моральному. Я объясняю Сопле, что с него пятьдесят процентов повешенного на меня товарищем Небранским долга. Сопля бормочет что-то похожее на «ладно» и, потирая голову, отваливает в сторону рынка. На его «ладно» я не очень-то надеюсь, для него пятьдесят баксов – сумма астрономическая и недостижимая, как кресло депутата.
Предков у Сопли нет, живет он, вроде, у тетки-пьяницы вместе со своим десятилетним брательником Васькой, которого, вследствие маленького роста и несовершеннолетнего возраста, кличут Мальком. Самому Сопле под шестнадцать, в моей бывшей школе он числится, но не учится, а Малек даже не числится. Все светлое время суток оба проводят на рынке. Они, наверное, тоже из потерянного поколения, только, в отличие от меня, потерялись давно и гораздо, если можно так сказать, сильнее.
Рынок заменяет им дом, родителей и школу, воспитывая и давая хлеб насущный. Я не представляю, что будет с Соплей и Мальком, если завтра рынок исчезнет. Скорее всего, они исчезнут следом.
Спектр их деятельности весьма разнообразен. Любое начинание, позволяющее протянуть до следующего утра. Все, кроме криминала. Я ни разу ни от Сопли, ни от его братца не слышал рассказов о геройских приключениях, связанных с «гоп-стопом», кражами или «динамо». Единственное исключение – наркотики, которыми, правда, ни тот, ни другой не долбаются, выполняя роль посредников при передаче небольших порцаек от оптовика к покупателю. Все остальное в рамки закона вполне укладывалось: загрузка товара в ларьки, сбор посуды, мытье витрин, мелкая спекуляция сигаретами и телепрограммами, раздача рекламных проспектов, ну, и так далее. Однако декларацию о доходах в налоговую полицию Сопля не торопится подавать.
Сопля с Мальком совсем не одиноки в своем маленьком бизнесе. Таких, как они, на рынке, что ротанов в нашем пруду. И рынок может прокормить всех.
Я вхожу в более старшую возрастную категорию. Туда же входят Шурка и еще несколько моих ровесников. Соответственно, уровень наших интересов повыше, чем у Сопли. До мытья витрин и сбора бутылок мы не опускаемся. Делаем ударение на организацию цивилизованной торговли. Говоря проще, помогаем спекулировать тем, кто сам спекулировать либо ввиду лености не хочет, либо по идейным мотивам не может. Мы тут как тут. «Дядя-тетя, идите, гуляйте или в сторонке постойте. Мы сейчас ваши огурчики толкнем, успевайте только купюры считать». Нас на рынке знают, а стало быть, доверяют. Новичкам или чужакам – кукиш. Сначала завоюй доверие. Иногда торгуем за рынком, вроде коробейников.
Вечером появляется Генерал со своими бритыми «полковниками». Трясет нас, трясет Соплю и ему подобных, трясет всех. Мы платим, потому что боимся. Генерала боятся все. Кому платит Генерал, я не знаю. Может, никому. Генералом Генерала прозвали за то, что на его плечах выколоты старинные генеральские погоны с бахромой. Откуда и когда он появился на рынке, я не знаю. Говорят, что он был всегда. В отличие от местных участковых, которых за год сменилось уже пятеро, Помимо торговли мы крутимся на всем, что приносит радость свободному независимому человечку. Благо рынок есть рынок и располагает к самосовершенствованию. К закату солнца в карманах моих тертых-штопанных джинсов оседает честно завоеванный червонец, иногда больше, половину которого я отдаю матери, а на вторую шикую сам.
С Соплей и Шуркой в отношении криминала я солидарен. Не потому, что боюсь попасться, а как-то не лежит душа. К черту. Если все начнут грабить и воровать, некому будет торговать. Витька-Штанина грабит старух. На рынке много старух. Здесь дешевле. Штанина высматривает, провожает, ну, и… Мы ему ничего не говорим, но между собой считаем его сволочью. Грабануть мужичка покрепче ему слабо. Шурка как-то набил Штанине рожу, якобы за пропавшие деньги. Но это был повод. Со Штаниной у нас никаких дел нет, и мы держимся от него подальше.
