Джон Стрэйнджуэйз сказал спокойно и дружелюбно:
— Значит, ты полагаешь, что О'Брайен сам себя убил?
— Я не полагаю… Это факт.
— И одновременно он был убит Эдвардом Кавендишем?
— Хм… Это уж вроде цитаты из Блаунта.
— И после того, как застрелился и был одновременно убит Кавендишем, ухитрился отравить Киотт-Сломана?
— Это уже лучше, но слишком уж сложно сформулировано.
Сэр Джон бросил на племянника сочувственный взгляд и сказал Старлингу:
— Может, вы звякнете Колифаксу? Кажется, он сейчас лучший психиатр в Лондоне. И кроме того, вызовите двух санитаров с носилками.
— Готов признаться, — заявил Найджел, — что мне самому понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту мысль. И я готов объяснить, как постепенно пришел к ней. Первым толчком для этого послужило поведение Кавендиша. С самого начала, как мы обнаружили труп О'Брайена, Эдвард был буквально взвинчен и, кроме того, крайне удивлен и растерян. Тот, кто убил человека, не будет таким удивленным. Ведь труп для него — это не загадка, а просто труп. Я обратил внимание инспектора Блаунта на поведение Кавендиша, но тот не сумел сделать правильного вывода. До разговора с Джорджией я и сам не мог понять, почему ее брат выглядел таким растерянным и удивленным. Но после разговора я понял, что полковник с самого начала интересовался ее братом. Его поведение было тоже в высшей степени странным — он спас девушку от смерти в пустыне, а потом не нашел более интересной темы, чем расспрашивать о ее родственниках. Позднее он пытается завязать знакомство с ее братом, хотя такого человека, как полковник, вряд ли мог заинтересовать человек, подобный Кавендишу.
Не найдя отгадки на месте, я отправился в Ирландию. И там мне сразу стало ясно, что не Кавендиш имел причины ненавидеть О'Брайена, а как раз наоборот. Ведь не кто иной, как Кавендиш, довел Юдит Файр до самоубийства, угрожая обо всем рассказать ее отцу. И девушка сообщила об этом в своем последнем письме О'Брайену. Так как я знал полковника, знал его ирландский характер, не позволяющий забывать несправедливость даже через тысячу лет, знал его неистощимый юмор, его чистую юношескую любовь к Юдит Файр… Знал и его суровость по отношению к себе и к другим… И тогда я понял, и не только понял, но пришел к твердому убеждению, что именно О'Брайен мог ждать годы и годы, чтобы потом совершить месть.
Когда мне это стало ясно, я попытался сопоставить поведение О'Брайена как мстителя с имеющимися у нас фактами. Судя по всему, полковник должен был подготовить для Кавендиша такую ситуацию, в которой тот был бы просто вынужден убить его. И тогда автоматически попасть в ловушку. Полковник хотел подвергнуть Кавендиша таким же мучениям, каким тот подверг в свое время Юдит. Ведь девушка попала в ловушку из-за козней Кавендиша, и теперь О'Брайен хотел завлечь в такую же ловушку и ее мучителя. Жизнь как таковая О'Брайена не интересовала, тем более что, по словам врачей, жить ему осталось недолго… Тем не менее проблема казалась неразрешимой. Я попытался встать на место О'Брайена и задал себе сперва самый простой вопрос: каким образом полковнику удалось заманить Кавендиша в барак? Внезапно я вспомнил о записке, которую Люсилла написала О'Брайену. В ней она назначила полковнику свидание в бараке. Вполне возможно, что О'Брайен, получив эту записку, сумел переправить ее в комнату Кавендиша. Имени полковника в записке не называлось, и поэтому у Кавендиша не могло возникнуть сомнений, тем более что Люсилла была когда-то его любовницей.
И вот О'Брайен и Кавендиш встречаются в бараке. Внезапно полковник выхватывает револьвер и делает вид, что собирается застрелить Кавендиша, хотя совсем не намерен убивать его — это было бы чересчур просто. В рукопашной схватке он позволяет Кавендишу схватиться за револьвер, и, когда палец последнего оказывается на спусковом крючке, а револьвер направленным в грудь полковника, О'Брайен нажимает на палец Кавендиша. На этом и кончается его жизнь, а вместе с ней совершается и его месть. Разумеется, план был рискованный. Кавендиш просто мог убежать из барака, броситься к дому и рассказать всю правду. Но полковник, ко всему прочему, был и большой психолог. Он построил свой план на особенностях характера Кавендиша. Он был уверен, что у Кавендиша не хватит смелости сознаться во всем. Тем более что он заранее подготовил убедительные мотивы для действий Кавендиша. Во-первых, полковник в свое время отбил у Кавендиша Люсиллу. Во-вторых, завещал его сестре значительную сумму денег. Он не хотел, чтобы дело Юдит Файр снова всплыло на поверхность, но страстно желал заставить Кавендиша помучиться перед смертью и хотел, чтобы полиция в конце концов признала того виновным в убийстве.
Вот так я реконструировал для себя этот эпизод. И ни один из известных нам фактов не противоречит этой теории. Правда, О'Брайен не мог предвидеть, что в это время как раз выпадет снег, но это лишь благоприятствовало его плану. Однако Кавендиш нашел выход из положения и оставил следы, о которых мы уже знаем. Как бы то ни было, он сделал все, чтобы представить смерть полковника как самоубийство. А сама эта дуэль между живым и мертвым кажется мне весьма захватывающей.
— Таков был план полковника, — продолжал Найджел. — Но он не смог его целиком осуществить. Точнее, смог. Но тут вмешался Киотт-Сломан. Неизвестно, что он видел из происходившего в бараке. И мы, вероятно, так никогда этого и не узнаем. Как бы то ни было, но Кавендиш стал морально сдавать. Практически он уже вел себя как убийца. С той лишь разницей, что казался не только деморализованным, но и чем-то удивленным. И благодаря этому вновь подтверждается моя теория. Кавендиш не мог понять, почему О'Брайен поступил именно так, почему поставил его в такое положение. Он понятия не имел, что О'Брайен и Джек Ламберт — одно и то же лицо. Ничем другим я не могу объяснить смятения Кавендиша.
— Минутку, Найджел! — перебил его сэр Джон. — Ведь если полковник планировал такое, то он, должно быть, рассчитывал и на то, что Кавендиш попытается представить его смерть как самоубийство?
— Об этом я тоже думал. И пришел к выводу, что это можно объяснить четырьмя факторами, которые исключают любой другой вариант. Во-первых, это анонимные письма. Ведь показав нам эти письма, О'Брайен тем самым в первую очередь хотел исключить версию о самоубийстве. Правда, он допустил ошибку, написав эти письма со свойственным ему черным юмором. А в первый день, когда я прибыл в его дом, он мне сказал даже, что именно в таком стиле и написал бы эти письма сам, если бы собирался кого-нибудь убить. Ему надо было писать скорее в духе Эдварда Кавендиша. Во-вторых, он дал мне понять, что, возможно, кое-кто интересуется его изобретениями. Мне с самого начала было неясно, зачем он мне рассказывает эти жуткие истории о тайных агентах и каких-то темных силах, но потом я понял, что виной всему была его неудержимая фантазия. И третье: завещание. О'Брайен сказал мне, что завещание лежит в сейфе, находящемся в бараке. Разумеется, мы заглянули в сейф, и то, что он был пуст, должно было, по предположению полковника, навести нас на мысль, что убийство и было совершено ради того, чтобы выкрасть завещание. Тут он тоже допустил ошибку, заранее отослав свое завещание адвокатам. В этом вопросе он был несколько небрежен, как следует не продумал его. Я сразу задался вопросом о том, как мог убийца открыть сейф. Знал комбинацию цифр? Очень близкий друг, возможно, и мог знать ее, но ни в коем случае не Кавендиш. И четвертым фактором было то, что он пригласил меня в Дауэр-Хауз. Он был убежден, что я достаточно умен, но все же не в такой степени, чтобы поставить все точки над «и».
Приведя в порядок свои мысли, я пришел к твердому убеждению, что знаю правду о смерти полковника. Ибо только моя теория объясняла все факты. Ведь трудно было поверить, что полковник — заранее предупрежденный и вооруженный — мог все же позволить заманить себя в ловушку. После этого я стал выискивать другие детали, подходившие к моей теории. Одной из них оказалась фотография Юдит Файр, стоявшая в бараке. Почему полковник уничтожил ее до того, как в доме появились другие гости? Ответ был один: О'Брайен боялся, как бы ее случайно не опознал один из тех, кто был приглашен в дом. Да и эти нелепые письма… В первый день праздника я посчитал их глупой шуткой, так как все прибывшие вели себя по отношению к полковнику ровно и очень дружелюбно. А я никак не мог себе представить, чтобы убийца, готовящийся через несколько часов нанести удар, мог вести себя так непринужденно. И когда я все это суммировал, то внезапно пришел к выводу, что единственным, кто проявлял какую-то скованность, был сам О'Брайен. Ведь он-то как раз и расставлял в этот момент сети, которые через несколько недель должны были привести Эдварда Кавендиша на виселицу.
— Думаю, что с вызовом психиатра можно повременить, — сказал сэр Джон, немного помолчав. — Удивляюсь силе твоих логических умозаключений, Найджел, и готов поверить, что все оно так и было. Но какую роль сыграл тут Киотт-Сломан? Как и почему убил его О'Брайен?
