Но Олдер сделал ошибку, доверившись своему дяде, Дорлею Олдеру. Возможно, он не показал ему письма, но рассказал о нем достаточно, чтобы тот мог представить себе все дальнейшие осложнения, связанные с ним.
Пока не обнаружилось никаких следов Коррин, у Олдера были связаны руки целых семь лет. Если бы Олдеры могли предъявить доказательства, пусть косвенные, указывающие на то, что она была убита, тогда положение становилось бы совершенно ясным. Если бы Коррин была помещена в ту лечебницу, где сгорела во время пожара, то ситуация для обоих Олдеров – Джорджа и Дорлея – вообще изменилась бы в корне. Беда состояла в том, что письмо, которое могло явиться таким доказательством, упрощая для Джорджа Олдера положение дел, фактически обвиняло его в убийстве, что и связывало ему руки. Однако Дорлей Олдер не был столь щепетилен и, конечно, хотел, чтобы письмо было предано гласности.
Таким образом, было совершенно естественно, что он захотел поговорить с Дороти Феннер относительно этого письма и посмотреть, известно ли ей хоть сколько-нибудь его содержание или упомянутые в нем факты. Вполне возможно, что он хотел использовать ее как орудие для того, чтобы предать огласке это письмо.
Джордж Олдер оказался в очень затруднительном положении. Он не осмеливался уничтожить письмо, так как это было бы все равно что признать себя виновным, к тому же про письмо знал Пит Кадиц, знал про него и Дорлей Олдер.
А после того как Дороти Феннер забралась к нему в дом, она тоже узнала, что было в том письме.
Вы можете проследить, мои дорогие коллеги, как сжималось кольцо косвенных улик вокруг Джорджа Олдера. И когда я начал представлять себе, как он запутался в сетях этих косвенных улик, то изучил это письмо более тщательно. А когда увидел, как хитро оно было составлено с целью поставить его именно в такое положение, я начал уже задумываться над тем, кто написал это письмо и зачем.
– И что же? – в нетерпении спросил Дрейк.
– Я думаю, что это была фальшивка чистой воды, – сказал Мейсон. – Если вы внимательно изучите это сочинение, то поймете, что оно написано автором, стремившимся достичь драматического эффекта, но отнюдь не смертельно перепуганной женщиной, запертой в каюте посреди бушующего океана и ожидающей с минуты на минуту смерти от руки убийцы. Да и вся композиция сочинения слишком нетороплива. Это неплохой образец тщательно продуманного драматичного рассказа с постепенно нарастающим трагизмом, а совсем не письмо, какое могла бы написать женщина, панически опасавшаяся за свою жизнь.
Более того, когда мы подумаем, каким образом это письмо было найдено, мы вынуждены будем понять, что оно, должно быть, было специально подброшено. Пит Кадиц несколько дней тщательно обыскивает часть берега и вдруг находит эту бутылку там, где он все время плавал взад-вперед на своем скифе. Вряд ли он мог не заметить эту бутылку.
– Но если допустить, что бутылка только накануне была выброшена на берег? – предположил Дрейк.
– Исключено, – сказал Мейсон. – Вспомните, ведь Кадиц сказал, что не может заходить в эту бухточку, если в ней неспокойная вода, и что только во время штормов и высоких приливов волны заносят в нее плавник и выбрасывают его на берег. Однако в тот раз он целую неделю прочесывал берег бухточки, осматривая ее вдоль самой высокой линии прилива.
Дрейк кивнул.
– Поэтому, – продолжал Мейсон, – мы начинаем представлять себе события тех дней несколько иначе.
Джордж Олдер вряд ли стал бы подкладывать письмо, обвиняющее его как убийцу. Но кто бы мог это сделать? Почерк был явно женский и мог быть тоже искусной подделкой, но писала его, безусловно, какая-то женщина. Кто же она?
Обстоятельства указывают на одно лицо, на кого-то, кто пытался поставить Джорджа Олдера в оборонительную позицию. Это могла быть Коррин, могла быть Дороти Феннер, но, вполне вероятно, это могла быть и Кармен Монтеррей, которая думала, что Джордж Олдер убил Корри, ее любимую госпожу и друга. Это последнее предположение открывало немало возможных версий.
Попутно я стал думать и о собаке в чулане, и о кровавых полосах, двух-трех размазанных пятнах на внутренней стороне двери чулана и пятнах на его полу.
Кровоточившая лапа оставила бы множество следов. Что-то во всем этом было не так. Сперва я мысленно отметил лишь какое-то внутреннее неясное беспокойство. Словно предчувствие чего-то. Потом стал размышлять, и тогда вдруг меня осенило: если собака наступила на лужу крови, а затем была уведена обратно в чулан, то все кровяные пятна вполне вписывались в общую картину – иначе они вообще не имели бы никакого смысла.
Поэтому я начал думать о том, что могло произойти, если собака на самом деле была не привязана, когда происходила стрельба, и в чулан была отведена после этого.
Тогда-то все факты и начали расставляться по своим местам, и события сложились в логичный рисунок.
– Но почему этот след не увидели полицейские? – спросил Пол Дрейк.
– Они увидели его, – ответил Мейсон, – но когда они выпустили собаку, она опять пробежала по луже крови и оставила множество следов везде, так что полицейским просто не пришло в голову подумать, как образовался именно тот след.
И едва вы согласитесь, что собака наступила на лужу крови, вам сразу станет понятна вся картина происшедшего. Олдер лежит мертвый. Собака на свободе. И на целом свете есть только один человек, который мог увести собаку обратно в чулан!..
Вспомните, что Джордж Олдер был левша, что на рукаве его пиджака оказался треугольный разрез, что его револьвер выстрелил почти вертикально вверх и что он был убит почти в тот самый момент, когда выстрелил из своего оружия. Потому что свалился лицом вниз и его револьвер был найден под его трупом. Свяжите воедино все эти факты, и ответ получится один-единственный.
Некоторое время я тешился мыслью, что Олдер, возможно, в самом деле убил Коррин в Южной Америке. Он летал туда. И хотел, чтобы она согласилась с его финансовой политикой, а она отказалась это делать; тогда он вдруг понял, что она не только мешает ему действовать так, как ему хочется, но также стоит между ним и его доходами… Возможно, один сдавленный крик в ночи, один всплеск… и все было кончено… А может, все было не так. Убил он ее или не убивал, никому не известно, но Кармен была уверена, что Джордж Олдер покончил с Коррин Лансинг.
Она оставалась в Южной Америке много недель, стараясь разыскать труп Коррин, найти хоть какой-нибудь ее след. К концу своего пребывания там Кармен твердо верила, что Коррин умерла и что убийство совершил Джордж Олдер.
Тогда Кармен возвращается назад, все еще надеясь напасть на след своей хозяйки. Она едет в психиатрическую лечебницу в Лос-Мерритос, узнав, что там находится больная, по описанию похожая на Коррин и страдающая потерей памяти.
Увы, это была не Коррин, однако она вызвала у Кармен горячую симпатию. Она стала посылать этой больной деньги, но вскоре затем лечебница сгорает.
Через несколько недель после этого у Кармен появляется некая идея. При расследовании обстоятельств смерти Минервы Дэнби власти выгородили Джорджа Олдера и обелили его. Но что было бы, если бы этот случай можно было представить как убийство? Более того, что, если каким-то образом связать его с делом Коррин? Тогда Олдеру пришлось бы обороняться и правда могла бы выйти на свет.
Кармен решила попробовать. Она раздобыла бутылку, которая много времени проплавала в океане. Подделала письмо и разыскала Пита Кадица. Потом подложила бутылку туда, где она непременно должна была быть замечена им. А потом затаилась и стала ждать развития событий.
Когда она увидела в газете объявление, то связалась с почтовым ящиком номер 123 Дж и узнала, что на другом конце провода был Олдер. Вот тут-то она и поняла, что настало время нанести удар и смело обвинить его в убийстве Коррин…
Дрейк взглянул на Деллу Стрит, вздохнул и сказал:
– Что ж, теперь это звучит достаточно убедительно, но слава богу, что не мне пришлось разбираться в этом деле, имея обманщицу-клиентку и окружного прокурора, жаждавшего моей крови и скальпа, да еще моих отпечатков пальцев на каноэ.
– А я счастлива вдвойне, оттого что мне не пришлось испытать все это, – улыбнулась Делла Стрит. – Мистеру Мейсону это должно послужить хорошим уроком – не подбирать в океане нимф, цепляющихся за его каноэ.
Мейсон рассмеялся:
– Все было бы о’кей, не оставь она там купальное полотенце с меткой прачечной.
– Потому-то ее и поймали, – сделал вывод Пол Дрейк.
– Это была простая небрежность с ее стороны, – объяснил Мейсон. – Легкая небрежность.
Делла Стрит взяла карандаш.
– Хорошее название для обложки в картотеке – «Дело о небрежной нимфе».
Мейсон громко засмеялся:
– А между прочим, Делла, эта нимфа, как наследница Коррин, становится обладательницей большого состояния.
– Как так? – удивился Пол Дрейк. – Я думал, что капитал находится под опекой и что после смерти Коррин…
