— О, нет, нет! — прошептала она, порывисто сжимая руки и смотря на мужа нежными и печальными глазами. — Никогда, Лэнни, никогда, пусть будет, что будет!
— Ты со мною говоришь, Розамонда? — спросил он.
— С тобою, милый. Я говорила…
Она на минуту остановилась и дрожащими пальцами сложила письмо так, как оно было сложено, когда она нашла его.
— Да где ты? — спросил Леонард. — Голос твой раздается далеко от меня, на том конце комнаты. Где ты?
Она побежала к нему, дрожа и с глазами полными слез, взяла его за руку и, не колеблясь ни минуты, смело и решительно положила письмо в его руку.
— Возьми это, Лэнни, — сказала она, бледная как смерть, но не теряя твердости. — Возьми и скажи, чтоб я прочла тебе это письмо, как только мы выйдем из Миртовой комнаты.
— Что ж это такое? — спросил он.
— Последняя вещь, которую я нашла здесь, — отвечала Розамонда, смотря на него серьезно и глубоко вздохнув.
— И она имеет какое-нибудь значение?
Вместо ответа Розамонда стремительно прижала мужа к груди, прильнула к нему со всей пылкостью своей впечатлительной натуры и начала страстно целовать его.
— Тише, тише, — говорил Леонард, смеясь. — У меня дух захватывает.
Молодая женщина отступила на шаг и, положив руки на плечи мужа, смотрела на него несколько минут в молчании.
— О, мой ангел, — прошептала она потом с нежностью, я отдала бы все на свете, чтоб только узнать, как ты любишь меня.
— Да ты, конечно, — возразил он, смеясь, — должна знать это.
— Я скоро узнаю, — отвечала она так тихо, что почти нельзя было расслышать этих слов.
Приняв изменение в ее голосе за верный признак усталости, Леонард протянул к ней руку и попросил ее вывести его из комнаты. Розамонда безмолвно повиновалась и пошла к двери.
Проходя по необитаемой части дома, она ничего не говорила о свернутой бумаге, которую положила в руку мужа. Все ее внимание, казалось, было теперь устремлено на то, чтобы заботливо смотреть на каждое место; по которому ступал Леонард, и удостоверяться, прочно ли и безопасно оно. Всегда неусыпная и заботливая во время прогулок с мужем, она теперь как будто страшно боялась, чтобы с ним не случилось малейшего приключения. Сходя по ступенькам лестницы, она останавливалась и спрашивала, не чувствует ли он боли в колене после ушиба об стул. На последней ступеньке она опять остановилась и отбросила ногою изорванные остатки старого коврика, чтобы Леонард не мог зацепиться за них. Он добродушно смеялся над этою чрезмерною заботливостью и спрашивал, есть ли какая возможность при всех этих остановках вовремя прийти к обеду. Розамонда не находилась, что возражать, смех мужа не отдавался весело в ее сердце; она только отвечала, что всякая забота о нем никогда не может быть лишнею. После этого наступило молчание, среди которого они дошли до дверей комнаты ключницы.
Оставив на минуту мужа у двери, Розамонда взошла и отдала ключи мистрисс Пентрис.
— Боже мой! — вскричала ключница, — вас, сударыня, кажется, совсем измучил жар и спертый воздух этих старых комнат. Не прикажете ли подать вам стакан воды?
Розамонда отказалась.
— А что, сударыня, — продолжала ключница, — смею спросить: нашли ли вы что-нибудь в северных комнатах?
— Несколько старых бумаг и больше ничего, — отвечала Розамонда, отвернувшись.
— Позвольте мне еще узнать: в случае, кто из соседей приедет сегодня?..
— Мы заняты, — коротко отвечала Розамонда. — Кто бы там ни был, мы оба заняты. — И мистрисс Фрэнклэнд вышла из комнаты.
Ту же заботливость, с какою Розамонда вела мужа до этого места, она выказала и теперь, ведя его дальше по лестнице. Так как дверь от библиотеки была случайно отперта, то они прошли через нее к зале, которая была самою большою и прохладною комнатою. Усадив мужа в кресло, Розамонда вернулась в библиотеку и взяла там со стола поднос с графином воды и стаканом, которые она заметила, проходя через эту комнату.
Принеся воду в залу, она без шума затворила сначала дверь, ведущую в библиотеку, потом дверь в коридор. Леонард, заслышав ее шаги, посоветовал ей усесться отдохнуть на софе. Она ласково потрепала его по щеке и уже готова была отвечать, когда случайно увидела лицо свое в зеркале, висевшем против нее. При виде бледных щек и сверкающих глаз слова остановились на губах ее, и она поспешила к окну, чтобы дохнуть свежим воздухом, который мог донестись к ней с моря.
Жаркий пар все еще закрывал горизонт. Ближе бесцветная поверхность воды была едва видна и от времени до времени подымалась огромною, тихою волною, которая медленно катилась и исчезала в паре тумана. У самого берега не шумели волны; все было тихо, и только изредка быстрый удар и тихий плеск возвещали о падении маленькой волны на горячий песок. На террасе против дома рой летних насекомых казался лишенным жизни и движения. Не было видно ни одного человеческого лица, ни один парус не был на море, ни одна струя воздуха не шевелила листьев растений, ползущих по стене дома, и не освежала цветов, расставленных на окнах. Розамонда с минуту посмотрела на этот утомительный, однообразный вид и отошла от окна. В это время Леонард обратился к ней с вопросом.
— Скажи же мне, что за драгоценность заключается в этой бумаге? — спросил он, вынимая письмо и с улыбкою раскрывая его. — Тут, вероятно, кроме чернил, есть еще порошок какой-нибудь бесцветный или банковый билет на баснословную сумму?
Сердце Розамонды сильно забилось, когда он раскрыл письмо и провел пальцем по написанному, с притворным выражением беспокойства и насмешливо высказывая желание получить часть сокровищ, найденных в Портдженне его женою.
— Я сейчас прочту тебе, Лэнни, — сказала она, падая в кресла и откидывая волосы с висков. — Но отложи его на минуту, и поговорим о чем-нибудь, не касающемся Миртовой комнаты. Не правда ли, я должна тебе казаться очень капризной, что вдруг оставляю предмет, о котором толковала несколько недель кряду? Скажи мне, милый, — прибавила она, вдруг вставая с места и ставши за стенкою его кресла, — надоедаю ли я своими капризами, фантазиями и недостатками или я исправилась с тех пор, как вышла замуж?
Леонард небрежно положил письмо на стол, всегда стоявший у его кресла, и, погрозив пальцем с видом комического упрека, сказал:
— Фи, Розамонда, неужто ты хочешь заставить меня говорить тебе комплименты?
Веселый тон, с которым Леонард продолжал говорить, казалось, совершенно уничтожил Розамонду. Она отошла от мужа и снова села в некотором расстоянии от него.
— Я помню, что часто оскорбляла тебя, — начала она быстро и с смущением. — Нет, не оскорбляла, но производила неприятное впечатление тем, что иногда чересчур фамильярно обращалась с слугами. Если б ты не так хорошо знал меня, то мог бы вообразить себе, что эта фамильярность — следствие того, что я сама была прежде служанкой. Но, положим, что это действительно правда, что я была служанкой, кормившею тебя во время болезни, водившею тебя во время слепоты заботливее, чем кто-нибудь другой, стал ли бы ты тогда думать о расстоянии, разделяющем нас, стал ли бы ты…
Она остановилась. Улыбка исчезла с лица Леонарда и, немного отвернувшись от жены, он сказал с легкою досадой:
— Что за охота предполагать вещи, которые никогда не могли случиться?
Розамонда пошла к столику, налила в стакан воды и быстро выпила; потом подошла к окну и сорвала несколько из стоявших там цветов. Из них она составила маленький букет, стараясь, чтобы цветы были расположены как можно лучше, и когда это было сделано, приколола его к груди, посмотрела на него, потом снова сняла и, вернувшись к мужу, вставила букетик в петлю его сюртука.
— Вот кое-что, что сделает тебя довольным и веселым, каким я всегда желала бы тебя видеть, — сказала Розамонда, садясь в своем любимом положении у ног мужа и грустно смотря на него, между тем как руки ее лежали на его коленях.
— О чем ты теперь думаешь, Розамонда? — спросил он после небольшого молчания.
— Я только спрашивала себя, Лэнни, может ли какая-нибудь женщина в мире так любить тебя, как я. Мне страшно при мысли, что могут быть другие, которые, так же, как и я, считают лучшим благом умереть за тебя. Мне кажется, что в твоем лице, в твоем голосе, твоих движениях есть что-то такое, что должно привлечь к тебе сердце каждой женщины. Если б мне пришлось умирать…
— Если б тебе пришлось умирать? — повторил Леонард и, наклонившись вперед, с беспокойством положил руку на лоб жены. — У тебя сегодня утром странные слова и мысли, Розамонда. Здорова ли ты?
Она встала на колени и ближе прижалась к нему, между тем как лицо ее слегка горело, а едва заметная улыбка играла на губах.
— Мне хотелось бы знать, — прошептала она, целуя его руку, — будешь ли ты всегда так беспокоиться обо мне и так любить меня, как теперь?
