– Пожалуй, – начал Вульф, – обойдемся без светских условностей. Один из вас прекрасно знает этих господ; у других вряд ли возникнет желание с ними знакомиться, да и они сами не жаждут вам представляться. Это высокопоставленные члены американской Компартии, не скрывающие своего членства в ней. В моем распоряжении имеется документ, подписанный этими господами сегодня вечером, – он помахал бумагой, – на котором наклеена фотография одного человека. Текст документа, написанный рукой мистера Стивенса, гласит, что человек, изображенный на снимке, уже восемь лет является коммунистом и зовут его Уильям Рейнолдс. Хотя бумага эта вполне убедительна сама по себе, мы с этими господами решили, что будет правильно, если они тоже придут сюда, чтобы лично опознать Рейнолдса. Вы как раз смотрите на него, не так ли, мистер Стивенс?
– Да, – ответил Стивенс, с холодной ненавистью уставившись на Уэбстера Кейна.
– Ах ты, иуда проклятый, – глухо проговорил Харви, также обращаясь к Кейну.
Растерянный и ошеломленный экономист молча переводил взгляд со Стивенса на Харви и обратно. Чтобы сделать первое признание, ему пришлось говорить, писать и подписываться, на этот раз он обошелся без слов. Его потрясенный вид все сказал за него, и каждый присутствующий мог убедиться в этом своими глазами.
– Уэб! – простонал Сперлинг. – Ради всего святого… Уэб!
– Вы потерпели крах, мистер Кейн, – ледяным тоном промолвил Вульф. – Теперь вам никто не поможет. Вы погибли как Кейн, потому что отныне на вас стоит клеймо коммуниста. Вы погибли как Рейнолдс, потому что ваши товарищи продали вас с потрохами, как могут продать лишь они. Вы погибли даже как двуногое животное, ведь вы совершили убийство. Последнее разоблачение – дело моих рук, остальное не так уж существенно. Дело закончено, и слава богу, потому что оно было нелегким. Он ваш, мистер Арчер.
Мне не потребовалось быть начеку, чтобы предотвратить возможные инциденты, ведь рядом были Бен Дайкс и Пэрли Стеббинс, а уж они не зевали. К тому же у меня было еще одно дело. Я придвинул к себе телефонный аппарат, набрал номер редакции «Газетт» и попросил Лона Коэна.
– Арчи? – В его голосе звучало отчаяние. – Выпуск уходит в печать через двадцать минут! Ну, что там?
– Порядок, сынок, – покровительственно ответил я. – Отправляйте.
– Без изменений? Уэбстер Кейн? Он арестован?
– Все по плану. За качество материала мы отвечаем. Да, кстати: если кого интересует место ведущего экономиста, у меня на примете есть вакансия.
Было уже далеко за полночь, и все разошлись, лишь Джеймс Сперлинг все еще торчал у нас. Он сидел в красном кожаном кресле, грыз орехи, пил виски и осмысливал произошедшее.
Разумеется, главное, что держало его здесь, была потребность восстановить пошатнувшееся самоуважение, прежде чем он поедет домой и ляжет в постель. Впрочем, после ужасного потрясения, которое он пережил, узнав, что столько лет пригревал на груди змею, это было не так-то просто. Кажется, чувствительнее всего его задел эпизод с первым признанием – тем, которое Кейн подписал под его нажимом. Он сознался, что самолично набросал черновик, – считал, что это настоящий шедевр, гордиться которым вправе даже председатель правления; и вот теперь выяснилось, что все это, за исключением крошечной детали (в действительности Рони, когда его задавила машина, не стоял, а лежал), было абсолютной правдой! Неудивительно, что это с трудом укладывалось у него в голове.
Сперлинг настоял на том, чтобы прокрутить все с самого начала. Даже пожелал знать, видел ли Кейн, что Рони вылил выпивку с подсыпанным в нее снотворным в ведерко со льдом. Разумеется, на этот вопрос мы ответить не сумели. На остальные Вульф отвечал охотно. Например, зачем Кейн подписал отказ от первого заявления, где утверждалось, что он сбил Рони ненамеренно? Затем, объяснил Вульф, что так велел ему сам Сперлинг. Последние надежды преступника были связаны с решимостью до последнего играть роль Уэбстера Кейна. Правда, не успел он и глазом моргнуть, как эти надежды развеялись под холодными злобными взглядами его бывших товарищей, но ведь он этого еще не знал, когда брал перо, чтобы поставить свою подпись.
Когда Сперлинг наконец откланялся, он уже немного пришел в себя, но я подозревал, что ему предстоит провести немало бессонных ночей, прежде чем кто-нибудь снова увидит его ангельскую улыбку.
На этом все и закончилось, не считая последствий. Любое дело об убийстве, словно воздушный змей, за которым волочится хвост, имеет последствия. Данное дело повлекло за собой три последствия: одно из них носило общественный характер, а два других – частный.
Итак, первое: в начале июля было объявлено, что контракт с Полом Эмерсоном радиостанцией продлен не будет. Мне посчастливилось узнать об этом чуть раньше, потому что я присутствовал при телефонном разговоре Вульфа с Джеймсом Сперлингом, который позвонил неделей раньше, чтобы сказать, что Корпорация континентальных шахт благодарит его за своевременное удаление из ее внутренних органов коммунистической опухоли и с радостью оплатит любой счет, если таковой будет выставлен. Вульф ответил, что охотно прислал бы счет, но не знает, как его озаглавить, а Сперлинг спросил, в чем заключается трудность. В том, ответил Вульф, что счет должен быть оплачен не долларами, а натурой. Сперлинг поинтересовался, что он имеет в виду.
– Я, как вы выразились, – пояснил Вульф, – удалил опухоль из ваших рядов. В ответ мне хочется, чтобы вы удалили опухоль из моего радиоприемника. В шесть тридцать я часто слушаю радио, но, даже настраиваясь на другую радиостанцию, все равно чувствую, что Пол Эмерсон где-то рядом, и это меня раздражает. Уберите его из эфира. Может, он найдет себе другого спонсора, хотя я в этом сомневаюсь. Перестаньте оплачивать эту чудовищную околесицу.
– Он очень популярен, – возразил Сперлинг.
– Геббельс тоже был популярен, – взвился Вульф. – И Муссолини.
Последовала короткая пауза.
– Я с вами согласен, – признался Сперлинг, – меня он тоже бесит. Думаю, всему причиной его язва.
– Так подыщите кого-нибудь поздоровее. Заодно и сэкономите. Если я пришлю вам счет в долларах, то скромничать не стану, уж больно много вы доставили мне неприятностей.
– Его контракт истекает на следующей неделе.
– Вот и отлично. Отпустите его на все четыре стороны.
– Что ж… Посмотрю. Мы тут у себя посовещаемся.
Вот так все и случилось.
Последствие номер два, уже частного свойства, также оказалось облечено в форму телефонного звонка, который раздался несколько недель спустя. Как раз вчера, спустя день после того, как Уэбстер Кейн, он же Уильям Рейнолдс, был признан виновным в убийстве первой степени, я приложил к уху телефонную трубку и снова услышал твердый, холодный, четкий голос, использовавший лишь самые изысканные выражения. Я сообщил Вульфу, кто это, и он снял трубку.
– Как поживаете, мистер Вульф?
– Неплохо, благодарю вас.
– Рад это слышать. Я звоню, чтобы поздравить вас. У меня свои каналы информации, и мне известно, как мастерски вы провели расследование. Я чрезвычайно признателен вам за то, что убийца этого славного молодого человека благодаря вашим усилиям понес заслуженное наказание.
– Моя цель состояла вовсе не в том, чтобы порадовать вас.
– Ну разумеется. Тем не менее я высоко ценю ваши усилия и отныне еще больше восхищаюсь вашими способностями. Я позвонил вам, чтобы сказать это, а также сообщить, что завтра утром вы получите еще одну посылку. В свете того, как все обернулось, ущерб, причиненный вашей собственности, представляется еще более огорчительным.
Связь прервалась. Я повернулся к Вульфу.
– Он явно экономит на звонках. Кстати, не возражаете, если буду называть его не Икс, а Имярек? Икс напоминает мне об алгебре, а с ней я никогда не ладил.
– От всей души надеюсь, – проворчал Вульф, – что нам вообще больше не придется о нем вспоминать.
Однако вспомнить пришлось уже на следующий день, когда принесли посылку. Ее содержимое представляло собой загадку, которая, возможно, так и останется неразгаданной. Действительно ли Икс располагал невероятным количеством каналов информации и точно знал, сколько Вульф отстегнул мистеру Джонсу, или то было простое совпадение, но в посылке оказалось ровно пятнадцать тысяч. В любом случае завтра я опять отправлюсь в один городок в штате Нью-Джерси, и тогда общая сумма, хранящаяся в тамошней сейфовой ячейке, приятно округлится. Имени, под которым я ее арендовал, называть не стану, могу только сказать, что это точно не Уильям Рейнолдс.
Последствие номер три носит даже не частный, а сугубо личный характер, и не исчерпывается одними только телефонными звонками, хотя и без них не обходится. Предстоящие выходные, которые я проведу в Стоуни-Эйкрз, не грозят мне никакими осложнениями, вроде выпивки с подсыпанным в нее снотворным, и с фотокамерами возиться я тоже не собираюсь. Недавно я перестал называть ее «мэм».
