И вот те на! Красицкий заявляет, что уже написал ответ с обещанием приехать! Его слова оказались для бедняги страшным разочарованием.
– Я хочу сесть, – твердым голосом повторил Вульф.
Однако сесть ему так и не пришлось. Разумеется, Красицкий ответил, пожалуйста, мол, заходите и чувствуйте себя как дома, но упомянул при этом, что ему придется нас ненадолго оставить, поскольку он как раз сейчас собирался идти в оранжерею. Услышав это, я предложил Вульфу вернуться домой и заняться делом. У нас ведь как-никак своя оранжерея имеется. Тут Вульф вспомнил о моем существовании, представил меня Красицкому, и мы обменялись рукопожатием. После чего наш новый знакомый сказал, что у него зацвел фаленопсис, и поинтересовался, не хотим ли мы на него взглянуть.
– Какой вид? – ревниво спросил Вульф. – У меня их восемь.
– Очень редкий! – В голосе Красицкого слышались нотки снобизма. Я и не думал, что он присущ садовникам. – Фаленопсис Сандера. Целых девятнадцать побегов.
– Святые небеса, – с завистью промолвил Вульф, – я желаю на них взглянуть.
Таким образом, мы так и не сели отдохнуть. В машину мы тоже не вернулись. Впрочем, какая разница – в любом случае Красицкий бы с нами прямо сейчас не поехал. Садовник повел нас по уже знакомой дорожке в обратном направлении. Приблизившись к усадьбе и пристройкам, мы свернули влево, на тропинку, огибавшую кусты и живые бордюры из многолетних растений. Они сейчас стояли абсолютно нагие, без листвы, но при этом все равно были аккуратно подстрижены. По пути мы встретили какого-то парнишку в радужной рубашке, который подкладывал торф под кустарник.
– С тебя причитается, Энди! – крикнул он. – Как видишь, снега пока нет!
– Обратись к моему адвокату, Гас, – осклабился Красицкий.
Подъезжая к поместью, мы не увидели оранжерею, да и не могли ее увидеть. Как оказалось, она располагалась с противоположной, южной стороны. Даже в промозглый декабрьский день оранжерея эта производила сильное впечатление: сама усадьба на ее фоне выглядела несколько бледно. Мощный фундамент под стать самому особняку, куполообразная стеклянная крыша – оранжерея была высокой, просторной и красивой. С одной стороны к ней примыкал крытый шифером одноэтажный домик. Как раз к нему и шла тропинка, по которой нас вел Красицкий. Всю стену дома опутывал плющ, а дубовая дверь была отделана железом. На ней красовалась здоровенная табличка. Заключенная в рамочку надпись была выполнена красной краской, буквами, такими большими, что можно было прочесть и за двадцать шагов:
ОПАСНО!НЕ ВХОДИТЬ!ДВЕРЬ К СМЕРТИ!
– Не слишком-то любезное приветствие, – пробормотал я себе под нос.
А Вульф, склонив голову, посмотрел на табличку и спросил:
– Цианистый газ?
Красицкий, сняв табличку, вставил ключ в замочную скважину и покачал головой:
– Цефоген. Ничего страшного, все в порядке, мы проветривали несколько часов. Надпись на табличке излишне образна, даже поэтична, но она уже была, когда я устроился на работу. Насколько я понимаю, ее сделала сама миссис Питкирн.
Оказавшись внутри оранжереи, я первым делом тщательно принюхался. Цефоген – средство для окуривания, которое использовал в своей оранжерее и Вульф, поэтому я знал, сколь смертельно опасен данный препарат. Однако я ощутил лишь едва заметный запах этого фумиганта, и потому с чистым сердцем продолжил дышать и дальше. Внутри домика располагались кладовка и подсобка. Вульф тут же принялся осматриваться.
– Вы уж простите, – вежливо, но при этом торопливо промолвил Эндрю, – но после окуривания я по утрам всегда запаздываю…
Вульф, сама любезность, проследовал за садовником в оранжерею. Я поплелся вслед за ними.
– Здесь располагается холодная комната, – пояснил Красицкий, – потом идет теплица, а за ней – третье помещение, со средним температурным режимом. Оно примыкает к оранжерее. Мне надо перекрыть вентиляцию и включить кое-какую автоматику.
Владения садовника впечатляли, однако мне, человеку, привыкшему к образу жизни Вульфа, который возводил порядок в абсолют, показалось, что как раз порядка здесь и не хватает. Затем мы проследовали в теплицу, и там я всласть насладился радующим душу зрелищем: выражением лица Вульфа, когда он разглядывал фаленопсис Сандера с девятнадцатью побегами. Я редко видел, чтобы глаза его так горели от восхищения и зависти. Не буду отрицать, цветы и впрямь оказались хоть куда. Ни на что не похожие, совершенно особенные: ярко-розовые лепестки с коричнево-фиолетово-желтыми разводами.
– Это ваши орхидеи? – жадно поинтересовался Вульф.
– Они принадлежат мистеру Питкирну, – пожал плечами Энди.
– Меня не волнует, кому они принадлежат. Кто их вырастил?
– Я. Из семян.
– Мистер Красицкий, позвольте пожать вам руку, – пророкотал Вульф.
Энди милостиво разрешил это сделать, после чего отправился в соседнее помещение, видимо для того, чтобы отключить остальные вентиляторы. Вульф задержался в теплице еще на несколько минут. Вдоволь наглядевшись на фаленопсис, он двинулся следом. В следующей комнате царил еще больший беспорядок: на мой взгляд, там был сущий винегрет из самых разных растений, начиная от фиолетовой герани и заканчивая растущим в кадке неизвестным деревцем, усыпанным невероятным количеством крохотных беленьких цветочков. Если верить табличке, это чудо называлось сериссой вонючей. Я ее понюхал, но ничего не почувствовал. Тогда я растер один из цветков пальцами, поднес их к носу и втянул воздух. Больше вопросов насчет названия у меня не возникало. Как назло, сок впитался в кожу, поэтому мне пришлось вернуться в подсобку, где была раковина, и вымыть руки с мылом.
Когда я вернулся обратно, Энди как раз собирался продемонстрировать Вульфу еще одно свое достижение:
– Разумеется, вам доводилось слышать о тибухине семидекандра? Иногда ее еще называют плерома мекантрум или плерома грандифлора…
– Конечно, – заверил садовника Вульф.
Бьюсь об заклад, он слышал эту тарабарщину впервые в жизни.
– Так вот, – продолжил Энди, – у меня имеется двухлетний экземпляр. А вырастил я его из побега. Сейчас цветок всего два фута высотой, а уже пошли ветки. Листочки не овальные, а круглые, такие необычные… Погодите, я вам сейчас покажу, я убрал растение подальше от света…
Он подошел к зеленой занавеске, прикрывавшей до самого пола длинный выступ, располагавшийся вдоль стены на уровне пояса. Приподняв занавеску за край, садовник присел на корточки и залез в нишу под выступом, так что голова и плечи скрылись из виду. Вдруг он замер. Прошла секунда, другая, а Энди по-прежнему оставался неподвижен. Наконец он выбрался, стукнувшись головой о бетонный выступ, выпрямился и застыл, словно сам был из бетона. Лицо садовника покрывала мертвенная бледность, а глаза были закрыты.
Тут мы зашевелились, и он поднял веки. Увидев, что я потянулся к занавеске, Красицкий прошептал:
– Не смотрите, не надо. Хотя нет, смотрите. Пожалуй, вам лучше это увидеть.
Я приподнял занавеску, заглянул в нишу и… застыл, точь-в-точь как перед этим Энди. Наконец я пришел в себя, выбрался обратно, в отличие от садовника избежав столкновения с выступом, и, повернувшись к Вульфу, сообщил:
– Там труп. Труп женщины.
– Мне кажется, она умерла, – прошептал Энди.
– Ну да, я же и говорю: труп, – согласился я. – Мало того, тело успело окоченеть.
– Проклятье! – прорычал Вульф. – Только этого нам еще не хватало!
А теперь позвольте вам кое-что объяснить. Несмотря на то что частный детектив, в отличие от полицейского или адвоката, не дает клятву служить закону, он действует на основании лицензии, которая накладывает на него определенные обязанности. Я не был исключением, поскольку в моем кармане лежало удостоверение частного детектива на имя Арчи Гудвина. Однако в тот самый момент, когда я стоял там, в оранжерее, и переводил глаза с Вульфа на Красицкого и обратно, я думал вовсе не о своих профессиональных обязанностях. В голове у меня вертелась лишь одна мысль: как же нам все-таки не везет. Ну почему Вульф даже до Уэстчестера за садовником толком прокатиться не может, не наткнувшись при этом на труп? Тогда я еще не знал, что убийство это самым тесным образом связано с поисками садовника, которые развернул мой босс, а потому не усмотрел причинно-следственной связи, посчитав все простым совпадением.
Энди продолжал стоять неподвижно, словно статуя. Вульф двинулся к выступу.
– У вас не получится так низко нагнуться, – предупредил я.
Он все же попробовал, убедился в моей правоте, опустился на колени и поднял занавеску. Я присел рядом на корточки. Света было мало, но его вполне хватало для того, чтобы все осмотреть. Наверняка смерть исказила черты женщины, но не слишком. У покойной были изящные руки и красивые светло-каштановые волосы. Одета она была в синее украшенное узором платье из искусственного шелка. Несчастная лежала, вытянувшись на спине, открыв рот и широко распахнув глаза. Кроме трупа, в нише ничего не было, разве что опрокинутый горшок восьми дюймов в поперечнике, из которого торчало растение с практически полностью отломанной веткой. Вульф подался назад и встал. Я последовал его примеру. За все это время Энди не сдвинулся с места.
