При виде нас Колвин остановился и обратился к человеку, шедшему вслед за ним:
– Это Ниро Вульф. Вульф и Гудвин. – Он решил представить нас друг другу: – Вульф, это мистер Герман Джессел, генеральный прокурор штата Нью-Йорк. Я ввел его в курс дела, и сначала он хочет побеседовать с вами. Прямо сейчас.
– Прекрасно, – провозгласил Вульф. – Я готов, и полагаю, что беседа не займет много времени. Но говорить мы будем не с глазу на глаз. Если мне предстоит назвать имя убийцы мистера Лисона, что я и собираюсь сделать, то произойти это должно в присутствии всех заинтересованных лиц. Будьте добры, пригласите всех собраться здесь.
Они изумленно вытаращились на него. Шериф что-то сказал. Очки Колвина сползли на самый кончик носа, но он даже не заметил этого.
Джессел встал напротив Вульфа:
– Повторите, пожалуйста, что вы сказали.
– Я думал, что выразился предельно ясно. Я готов назвать убийцу. Сделаю я это только в присутствии остальных участников экспедиции. А до тех пор я больше ничего не скажу и не буду отвечать ни на какие вопросы. Когда же они соберутся здесь, все до единого, и вы, господа, разумеется, тоже, то я сначала поговорю по телефону с госсекретарем. Если он сейчас не в Вашингтоне, то придется разыскать его. Уверяю вас, господа, бесполезно орать на меня или тащить куда-либо: я буду нем. Существует только один приемлемый способ продолжить разговор, и я его вам только что предложил.
Шериф и окружной прокурор переглянулись, а Джессел внимательно смотрел на Вульфа.
– Однажды мы с вами уже встречались, мистер Вульф. Вы, должно быть, не помните этого.
– Нет, сэр, я помню.
– И конечно, мне известна ваша репутация. Вы говорите, что можете назвать убийцу. У вас есть улики?
– Имеющихся улик достаточно для обвинения, но не для ареста. После того как меня выслушают, сомнений ни у кого не останется.
– А при чем здесь госсекретарь?
– Я должен начать с разговора с ним. Причины этого станут ясны с первых же моих слов.
– Хорошо. Мы сможем связаться с ним. Но у меня тоже есть условие. Сначала вы должны сообщить мне с глазу на глаз, в чем будет состоять суть вашего заявления.
– Нет, сэр. – Тон, которым говорил Вульф, не допускал возражений. – Ни слова.
– Но почему?
– Потому что мне нужно заплатить по счету, а если я уведомлю вас заранее, вы можете каким-то образом помешать этому. – Вульф развернул руку ладонью кверху. – Что тут сложного? Соберите здесь всех. Установите телефонную связь с госсекретарем. Я поговорю с ним. Вы сможете остановить меня в любой момент, на любом слове. Стойте рядом со мной, чтобы вырвать у меня из рук трубку, если понадобится. Или поставьте у меня за спиной полицейского с дубинкой.
– И все же я прошу вас оказать мне личное одолжение – переговорите сначала со мной.
Вульф повел головой:
– Прошу прощения, мистер Джессел. Я слишком упрям. Не утруждайте себя понапрасну.
Генеральный прокурор оглянулся по сторонам. Если он ожидал предложений, то их не последовало. Тогда он сунул руки в карманы, развернулся на пятках и направился к камину. На полпути он резко остановился и пошел обратно.
– Они все здесь? – спросил он Колвина.
– Да, конечно.
– Пошлите за ними. Мне надо позвонить.
Генеральный прокурор Джессел стоя говорил в телефонную трубку:
– Тогда вы понимаете ситуацию, господин госсекретарь. Один момент. Даю вам Ниро Вульфа.
Он предоставил аппарат в распоряжение Вульфа, который сидел у стола. Брэгэн и посол с женой находились на диване, переставленном от стены в середину комнаты. Миссис Лисон усадили в кресло рядом с диваном. Спайрос Паппс, человек коварный, злокозненный и откровенный, устроился на большой пухлой подушке у ног миссис Лисон. Феррис и шериф оккупировали стулья чуть в стороне; за ними стояли лейтенант Хопп и двое его коллег. Окружной прокурор Колвин занял пост возле стола, почти вплотную к Вульфу, а Джессил, передав трубку, также остался стоять рядом. Я тоже был на ногах, у босса за спиной. У меня не было ни малейшего представления, к чему идет дело, но Вульф сказал, что собирается назвать имя убийцы, поэтому, пока передвигали мебель и рассаживались, я сбегал к себе в комнату, достал из чемодана пистолет и на всякий случай сунул его в боковой карман.
Вульф заговорил непринужденным тоном:
– Это Ниро Вульф, господин госсекретарь. Мне следовало попросить мистера Джессела, чтобы он предупредил вас: наша беседа займет некоторое время, минут десять, а то и более. Надеюсь, вы удобно сидите… Да, сэр, я понимаю и не отниму у вас времени больше, чем необходимо. К сожалению, иного выхода нет. Вы уже знакомы с подробностями дела, так что перейду прямо к сути. Я знаю, кто убил мистера Лисона. Разоблачать его перед представителями закона будет бесполезно; тем не менее я хочу разоблачить этого человека: во-первых, потому, что, если я этого не сделаю, меня будут держать здесь и докучать глупостями неопределенно долгое время; а во-вторых, потому, что он имел глупость задеть мое самолюбие… Да, сэр, но если я буду говорить, то только по-своему, и думаю, что сначала вам следует выслушать меня…
Сегодня я должен был готовить на обед форель. Мне принесли четыре корзины с уловом, на каждой из которых имелась бирка с именем рыбака. В трех корзинах рыба была безупречно свежей, а в корзине посла Келефи – нет. Его форель не окоченела, не обесцветилась – ничего такого, что бросалось бы в глаза. Даже повар не заметил, что с ней что-то не так. Но поймана она была явно не сегодня. Это долго объяснять, но опытный человек всегда может точно сказать, насколько свежа рыба, вне зависимости от того, как ее хранили. Поверьте мне, я никогда в таких случаях не ошибаюсь. Разумеется, я не стал использовать эту форель в своем блюде. Повар поинтересовался почему, но я не открыл ему истинную причину, не желая ставить посла в неловкое положение. Сам я предположил, что этим утром господину послу недостало либо везения, либо умения и он каким-то образом раздобыл эту ранее пойманную форель, чтобы скрыть сегодняшнюю неудачу.
Постараюсь быть как можно более кратким. Известие о насильственной смерти мистера Лисона заставило меня пересмотреть это предположение. И я пришел к заключению, что убийство совершил посол Келефи и что оно было преднамеренным. Он поймал те восемь форелей днем ранее, помимо тех, что предъявил в качестве вчерашнего улова – я не уточнял, сколько именно, – и спрятал их в реке, погрузив в воду. Вероятно, рыба была еще жива, когда он сделал это, но я не обладаю достаточной квалификацией, чтобы назвать точный час, когда она погибла. Кроме того, я предполагаю, что орудием убийства посол также запасся вчера, заблаговременно вытащив его из поленницы и где-то спрятав. Итак, сегодня ему не пришлось тратить время на ловлю, чтобы заполнить корзину, и у него было целых четыре часа, чтобы заняться другим делом, а именно убить мистера Лисона. Пробраться через лес незамеченным не составляет труда.
Вот к какому заключению я пришел, но я был бы ослом, если бы его обнародовал. Это всего лишь умопостроения, и я был единственным человеком, способным оценить состояние рыбы в корзине посла Келефи. Представители закона осмотрели ее, но не увидели того, что увидел я, – хотя справедливости ради стоит отметить, что я осматривал рыбу, когда она предположительно была только что вынута из воды, тогда как они сделали это четырьмя часами позже. Тем не менее, когда окружной прокурор спросил, почему я не стал готовить пойманную послом рыбу, я мог бы поделиться с ним своими выводами, но не стал этого делать из-за явной недоброжелательности мистера Колвина, которая не имеет под собой абсолютно никакой почвы.
Теперь, однако, мои заключения нашли подтверждение. Нельзя сказать, что господин посол открыто признался мне во всем, но это и не требуется. Чуть более часа назад он пришел ко мне в комнату вместе со своей женой якобы для того, чтобы поблагодарить меня, и тоже поинтересовался, почему я не взял ни одной рыбины из его корзинки. Из моего ответа и последующего разговора мистер Келефи понял, что я обо всем догадался. По его просьбе я придумал фиктивное объяснение своему поступку. Он попросил, чтобы я пообещал придерживаться этого объяснения, но я отказался. Тогда он обратился ко мне с еще одной просьбой, неважно, какой именно. Важно, что она была абсолютно излишней, так как мы оба хорошо понимали друг друга и без слов, – по крайней мере, посол так считал. И когда я без колебаний эту его просьбу удовлетворил, он подарил мне в знак признательности перстень с изумрудом, сняв его с пальца и попросив жену преподнести его мне. Она сделала это, и сейчас перстень лежит в кармане моего жилета.
Тем самым, господин госсекретарь, он нанес удар по моему самолюбию. Изумруд не был символом признательности; это была плата за молчание. Если бы вознаграждение оказалось соразмерно моему достоинству – будь это «Королева Изабелла» или изумруд герцога Девонширского, – он мог бы выполнить свое предназначение, но это всего лишь крупный камень с заметным изъяном. Естественно, я был уязвлен. После ухода посла я обдумал все еще раз. Меня не только оскорбили, но и подвергли опасности, как и остальных присутствующих здесь. Если посла не разоблачить, мы будем вынуждены страдать от длительных разбирательств и, вероятно, на всю жизнь останемся под подозрением, и только я в силах назвать имя преступника. Я решил, что должен действовать, однако сначала нужно было понять, что я могу сделать, а что нет, и поэтому я позвонил своему адвокату в Нью-Йорк.
