Но больным я не был. Я просто продолжал ее любить, она была мне нужна, я хотел чувствовать, что она рядом со мной, пусть далее и спала с другим. Прошу вас, господин Мегрэ, ответьте мне откровенно…
Он не сказал «господин комиссар», как это пришлось бы ему сделать в управлении уголовной полиции. Обращение «господин Мегрэ» означало то, что он пришел к Мегрэ не как к полицейскому, а как к человеку, именно с которым он и хотел поговорить.
— Вам уже встречались такие случаи, как мой?..
— Вы хотите выяснить, не выгоняли ли своих жен мужчины, узнав о супружеской измене?
— Да, что-то в этом роде…
— Таких историй было у меня много.
— Но для таких мужчин, наверное, оставалось все же место в их доме, да и ради приличия им давали понять, что они по-прежнему что-то значат?.. Со мной все произошло иначе! Вот уже два года, как меня хотят выдворить вон… К столу меня приглашают редко и с неохотой… Лишний не Пру, а я… Во время еды они беседуют между собой, смеются, шутят с дочерью, а меня не замечают, словно я для них призрак…
По воскресеньям они отправляются на грузовике на прогулку за город… Первое время Изабеллу они не брали с собой, оставляли в доме, и я ее всячески развлекал… Если бы не дочь, может, и я поехал бы с ними? Сам не знаю… Теперь Изабелла часто уезжает с ними, ведь прогулка на машине ей приятнее…
Я терзал себе душу, и не только по вечерам, после нескольких рюмок, но и утром, и днем на работе. А работы у меня по-прежнему хватает… Меня охватило глубокое отчаяние, и я не знал, как поступить…
Месяца три тому назад я даже решился обратиться к адвокату… Многого я ему не рассказал, как вам: мне показалось, что он слушал мою историю без всякого интереса, и я его раздражал.
«В конце концов, что вы сами-то хотите,» — спросил он меня.
«Трудно сказать.»
«Вы желаете развестись с женой?» — продолжал допытываться адвокат.
«Сам не знаю… Мне лишь хочется, чтобы дочь осталась со мной».
«Вы можете доказать, что жена изменяет вам?»
«Но я же говорил вам, что каждую ночь сплю на раскладушке, они оба — в нашей спальне»…
«Этот факт должен засвидетельствовать комиссар полиции вашего района… На каких условиях вы вступили в брак?»
— И адвокат разъяснил мне, что, поскольку мы не подписали брачный контракт, то все нажитое нами является общим. Это означает, что моя мастерская, мой дом, мебель, все, принадлежащее мне, включая и носильную одежду, принадлежит моей жене в равной степени, как и мне…
«А моя дочь? — упорно допытывался я у адвоката. — Мне ее оставят?»
«Это будет зависеть от конкретных обстоятельств. Если вы докажете аморальное поведение своей супруги, и если судья…»
Планшон сжал зубы. Немного помолчав, он продолжил свой рассказ:
— Адвокат заявил мне и еще одну вещь… До визита к нему я пропустил для храбрости несколько рюмок… Он это сразу же учуял: я догадался об этом по тому, как он со мной разговаривал: «Судья решит, кто из вас двоих в состоянии создать лучшие условия для жизни ребенка…» Ту же мысль высказала мне и жена. «Почему ты не уходишь? — спрашивала она не раз. У тебя что, совсем нет собственного достоинства? Разве не понимаешь, что ты здесь лишний?» Я упрямо ей отвечал: «Свою дочь я не могу оставить…» — «А разве она не моя? Думаешь, я отдам ее такому пьянице, как ты?»
— Я не пьяница, господин комиссар, — возбужденно убеждал Планшон. — Умоляю, поверьте мне, это только видимость. Раньше я никогда не пил, даже и рюмки не пропускал. Но что мне оставалось делать, когда я вынужден был слоняться по улицам вечерами напролет? Я, естественно, заходил в какой-нибудь бар, устраивался за стойкой, чтобы хоть как-то ощущать вокруг себя людей, слышать их голоса, беседы… Я выпивал одну-две рюмки и начинал размышлять… Чтобы совсем забыться, заказывал еще рюмку, потом другую… Я пытался взять себя в руки и прекратить пить, но чувствовал себя настолько плохо, что однажды чуть не бросился в Сену… Не сделал этого только из-за Изабеллы… Она не должна оставаться с ними… Лишь только представлю себе, что однажды она назовет его папой…
Планшон плакал и, ничуть не стыдясь этого, вынул носовой платок из кармана, чтобы вытереть слезы. Мегрэ не сводил с него взгляда.
Разумеется, какие-то отклонения в психике у него имелись. Был ли причиной тому алкоголизм или нет, но чувствовалось, что Планшон чересчур возбуждался и легко впадал в отчаяние.
Полиция к нему претензий не должна была иметь: ничего преступного он ведь не совершил. Он всего лишь намеревался убить жену и ее любовника, но это были только слова. О своих намерениях он никому вслух не говорил, и поэтому ему нельзя было даже предъявить обвинение в том, что он угрожал жене смертью.
Если строго придерживаться закона, то комиссар только и мог бы сказать Планшону: «Зачем вы пришли сейчас? Приходите после…»
То есть после того, как Планшон убьет жену и ее любовника! При этом комиссар добавил бы, не слишком боясь ошибиться: «Если вы изложите свою историю присяжным, как вы мне ее только что рассказали, и если у вас будет хороший адвокат, то, вполне вероятно, суд вас оправдает…»
Не явился ли сюда Планшон за тем, чтобы комиссар подсказал ему, как поступить в такой ситуации? На какой-то миг в голове Мегрэ мелькнуло подобное подозрение. Он не выносил плачущих мужчин и не верил тем, кто с легкостью изливал свою душу первому встречному, выставляя напоказ чувства, подогретые алкоголем. Это его обычно раздражало.
Мегрэ до сих пор так и не ужинал, и ему не удалось посмотреть любимую телевизионную передачу. А Планшон, казалось, даже и не собирался уходить. Ему, похоже, пришлась по душе атмосфера в этой теплой квартире. Не получится ли с ним, как с той потерявшейся собакой: каждый, проходя мимо, гладит ее, а затем не может от нее отвязаться?
— Извините меня… — прошептал Планшон, вытирая слезы платком. — Должно быть, я кажусь вам смешным… Но я впервые делюсь своим горем с кем-то…
У Мегрэ было желание ответить ему:
— А почему вы выбрали именно меня?
Потому что о комиссаре много писали газеты, и репортеры создали ему репутацию человечного полицейского, способного все понять.
— Сколько времени прошло с тех пор, — спросил Мегрэ, — как вы написали первое письмо?
— Больше двух месяцев… Я написал его в маленьком кафе, что на площади Тертр…
Тогда пресса часто упоминала имя Мегрэ в связи с преступлением, которое совершил один восемнадцатилетний юнец.
— Вы написали десяток писем, все их потом порвав? И это приблизительно за неделю…
— Да… Случалось, я писал по два-три письма за один вечер, а потом на следующий день утром я их рвал…
— Затем шесть или семь недель подряд по субботам вы приходили на набережную Орфевр…
По тому, как он являлся в полицейское управление, ожидал в застекленной клетке приемной и исчезал, так и не дождавшись, когда его пригласят в кабинет, он стал такой же легендарной личностью, как и старая хозяйка галантерейной лавки с ее вязаньем. Кто из двоих — Жанвье или Люка — окрестил Планшона «субботним клиентом»?
И все же за это время Планшон не привел свою угрозу в исполнение. Всякий раз он возвращался в дом на улице Толозе, укладывался на раскладушке на ночь, чтобы встать утром первым и, как ни в чем не бывало, отправиться на работу.
Посетитель был более проницательным, чем он казался поначалу комиссару.
— Догадываюсь, — негромко произнес он вдруг, — о чем вы только что подумали…
— О чем же я подумал?
— Что я смирился с такой ситуацией, которая существует вот уже два года… И что два месяца назад я принял решение убить жену или обоих сразу…
— Ну и что из этого?
— А то, что я еще этого не сделал… Признайтесь, что эта мысль пришла вам в голову!.. И вы решили, что у меня просто не хватает смелости…
Мегрэ покачал головой.
— Смелость в таком деле не требуется… На убийство может пойти любой дурак…
— А если нет другого выхода?.. Поставьте себя на мое место… У меня были небольшая малярная мастерская, жена, ребенок… И вот я всего лишился… У меня отобрали не только жену и дочь, но и средства к существованию… О своем отъезде они и не заикаются… Считают, что это я лишний и поэтому должен уйти из дома… Именно это я и пытаюсь вам объяснить!.. Даже отношения с клиентами изменились… Раньше Пру был всего лишь одним из моих рабочих, правда, должен признаться, что в уме и трудолюбии ему нельзя отказать… С клиентами, особенно с клиентками, у него язык подвешен лучше, чем у меня… Я и не заметил, как он стал корчить из себя хозяина, и когда заказчики звонят по делам, то почти всегда желают говорить с ним… Исчезни я завтра, никто этого и не заметит… Может быть, лишь дочь вспомнит обо мне?.. И то я не уверен… Пру по характеру веселее меня… Он рассказывает Изабелле всякие истории, поет песни, носит ее на плечах…
— Как обращается к нему ваша дочь?
— Как и жена, она называет его Роже и совсем не удивляется, что они спят в одной комнате… Днем раскладушку убирают в стенной шкаф, и мое присутствие в доме таким образом остается незамеченным… Однако пора заканчивать… Я и так отнял у вас много времени… Нужно попросить прощения у вашей жены: она на меня, должно быть, очень сердита…
