Вскоре я поняла, что это был вовсе не луч, а пристальный взгляд человека, наблюдавшего за мной из темной глубины куста. Его глаза все приближались и, наконец, остановились совсем рядом со мной. Чья-то белая, как снег, рука, появившись совершенно неожиданно, стала обводить вокруг меня огненные круги. Они становились все уже и уже, и я, словно заключенная в оковы, не могла пошевелиться. Ужасный взгляд проникал все глубже в мою душу и подчинял себе все мое существо. Когда чувство смертельного страха охватило меня, дерево вдруг склонило ко мне свои цветы, и до меня донесся чей-то нежный, любящий голос: «Анжелика! Я спасу тебя, спасу! Но…»
Тут рассказ девушки внезапно прервался: пришел лакей и доложил, что ротмистр Р*** желает поговорить с полковником. Едва Анжелика услышала имя Морица, как слезы брызнули из ее глаз, и она, невольно открыв свое чувство, воскликнула:
– О, Мориц! Мориц!
Появившийся в дверях молодой человек услышал эти слова. Увидев Анжелику всю в слезах, с простертыми к нему руками, он вздрогнул и, сорвав с себя головной убор, бросил его на пол. В следующий миг Мориц был уже у ног девушки, бессильно опустившейся в его объятия. В пылу чувств он прижал Анжелику к своей груди. Полковник онемел при виде этого.
– Я подозревала, что они любят друг друга, – прошептала полковница, – но не была в этом уверена.
– Господин ротмистр! – в гневе выкрикнул полковник. – Не угодно ли вам объясниться?
Мориц, устроив ослабевшую девушку в кресле, поднял с пола свой головной убор и, приблизившись к полковнику с горящим лицом, поклялся честью, что этот невольный порыв был вызван его глубочайшей любовью к Анжелике и что до сих пор он никаким образом не обнаруживал своих чувств. Но в эту минуту ему открылась тайна сердца Анжелики, и он надеется, что полковник благословит дочь на союз, основанный на взаимных чувствах.
Полковник, мрачно взглянув на Морица и Анжелику, сложил руки на груди и несколько раз прошелся по комнате – ему надо было на что-то решиться. Остановившись, наконец, перед женой, суетившейся вокруг Анжелики, он довольно сурово обратился к дочери с вопросом:
– Какое же отношение твой глупый сон имеет к графу?
Анжелика, вскочив, в слезах бросилась к ногам отца. Покрывая его руки поцелуями, девушка едва слышно проговорила:
– Папенька! Милый папенька! Эти ужасные глаза были глазами графа, а его призрачная рука заключала меня в огненные круги! Но голос, чудный голос, раздавшийся из глубины прекрасного дерева, принадлежал Морицу! Моему Морицу!
– Твоему Морицу? – вскрикнул полковник и отступил на шаг, так что Анжелика чуть не упала на пол. – Вот оно что! – продолжал он мрачно. – Воображение, детские фантазии! Старания любящего отца и искренняя любовь благородного человека принесены в жертву подобным глупостям!
Вновь пройдясь по комнате, он обратился к Морицу уже спокойнее:
– Господин ротмистр Р***! Вы знаете, что я очень уважаю вас! Скажу вам прямо: лучшего зятя, чем вы, трудно желать. Но я связан словом, которое я дал графу С-и. Я считаю себя обязанным этому человеку. Не подумайте, впрочем, что я буду строить из себя упрямого и жестокого отца. Я сейчас же отправлюсь к графу и открою ему все. Любовь ваша, возможно, будет стоить мне жизни, но собой я готов пожертвовать. Прошу вас дождаться моего возвращения!
Мориц тут же возразил, что лучше сто раз умрет сам, нежели позволит полковнику подвергнуть себя хоть малейшей опасности. Тот ничего не ответил и быстро вышел из комнаты. Едва он удалился, как влюбленные в порыве восторга, с клятвами в вечной любви и верности заключили друг друга в объятия. Анжелика уверяла, что только в ту минуту, когда отец сообщил ей о сватовстве графа, она поняла, как сильно любит Морица, и что браку с кем-либо другим она предпочла бы смерть.
Затем они стали вспоминать те минуты, когда им против воли случалось обнаружить свою привязанность друг к другу, – словом, невероятно счастливые, они оба забыли, словно маленькие дети, и гнев полковника, и его недовольство. Полковница, уже давно догадывавшаяся об этой любви и в глубине души одобрявшая выбор дочери, пообещала молодым людям приложить все старания, чтобы убедить полковника отказаться от задуманного им брака, который – она сама не знала почему – пугал ее точно так же, как и Анжелику.
Час спустя дверь комнаты внезапно отворилась, и, ко всеобщему удивлению, на пороге возник граф С-и. За ним с сияющим лицом следовал полковник. Граф, приблизившись к Анжелике, взял ее за руку и посмотрел на нее с грустной улыбкой. Девушка содрогнулась и едва слышно прошептала:
– Ах, эти глаза…
– Вы бледнеете, Анжелика, – заметил граф. – Бледнеете точно так же, как это было в тот день, когда я впервые появился у вас. Неужели я действительно кажусь вам каким-то страшным, призрачным существом? Я не хочу этому верить! Не бойтесь меня, я вас умоляю! Я не более чем просто убитый горем человек, полюбивший вас со всем пылом юности! Моя вина в том, что я, не спросив, свободно ли ваше сердце, увлекся безумной мыслью заслужить вашу руку. Но поверьте, согласно моим убеждениям, даже слово вашего отца не дает мне никакого права на счастье. Его мне можете подарить только вы! Вы свободны, и я не хочу напоминать вам своим присутствием о тех неприятных минутах, которые заставил вас пережить. Скоро, очень скоро, может быть даже завтра, я вернусь к себе на родину.
– Мориц, мой Мориц! – воскликнула Анжелика, бросаясь в объятия молодого человека.
При виде этого граф задрожал всем телом. Глаза его сверкнули каким-то необыкновенным блеском, губы задрожали, и, несмотря на все усилия, он не смог удержать слабого стона, вырвавшегося из его груди. Однако он сумел овладеть собой и не выдать своих чувств, быстро обратившись к полковнику с каким-то незначительным вопросом. Зато сам полковник был вне себя от счастья.
– Какое благородство! Какое великодушие! – восклицал он поминутно. – Много ли найдется людей, подобных моему дорогому другу! Другу навсегда!
Нежно обняв Морица, дочь и жену, он, смеясь, прибавил, что не хочет больше вспоминать о том коварном заговоре, который они против него затеяли, и выразил надежду, что Анжелика впредь не станет бояться призрачных глаз графа.
Был уже полдень. Полковник пригласил Морица и графа на обед. Послали также за Дагобером, который несказанно обрадовался за друга. Когда все сели за стол, стало понятно, что недостает Маргариты. Оказалось, что она, почувствовав себя нездоровой, заперлась в комнате и отказалась выйти.
– Я, право, не знаю, – проговорила полковница, – что с недавних пор творится с Маргаритой. Она беспрестанно капризничает, плачет, смеется без всякой причины, и иногда ее причуды становятся просто невыносимы.
– Твое счастье для нее смерть, – шепнул Дагобер своему другу.
– Перестань, мистик, – возразил Мориц, – и не омрачай мне радость хоть сейчас.
Редко полковник бывал так счастлив и доволен, как в этот день. Полковница тоже чувствовала себя так, точно гора свалилась с ее плеч, и искренне радовалась за дочь. Дагобер шутил и смеялся, пребывая в самом лучшем расположении духа, и даже граф, по-видимому, подавил свое горе и стал любезен и разговорчив, каким он умел быть всегда благодаря своему уму и прекрасному образованию.
Наступили сумерки. В бокалах искрилось благородное вино. Все выпивали и желали обрученным счастья. Вдруг двери комнаты отворились, и в них, шатаясь, в белой ночной сорочке, с распущенными по плечам волосами, вошла Маргарита, бледная как смерть.
– Маргарита! Что за шутки! – воскликнул полковник.
Но девушка, не обращая на него внимания, направилась прямо к Морицу. Она положила ему на грудь свою холодную как лед руку, поцеловала его в лоб и тихо прошептала:
– Пусть поцелуй умирающей принесет счастье веселому жениху!
Затем Маргарита покачнулась и без чувств упала на пол.
– Вот беда! – тихо шепнул графу Дагобер. – Эта безумная влюблена в Морица.
– Я знаю, – произнес граф, – и, кажется, приняла яд.
– Что вы такое говорите? – в ужасе воскликнул Дагобер и стремительно бросился к креслу, в которое усадили несчастную.
Анжелика с полковницей хлопотали около Маргариты, опрыскивая ее водой и прикладывая к голове примочки со спиртом. Едва Дагобер приблизился к девушке, как она открыла глаза.
– Успокойся, милая, успокойся! – ласково обратилась к ней полковница. – Ты больна, но это пройдет!
– Да, пройдет, и очень скоро, – глухо проговорила Маргарита. – Я приняла яд!
Крик ужаса вырвался у полковницы и Анжелики, а полковник, не сдержавшись, в бешенстве крикнул:
– Черт бы побрал этих сумасшедших! Скорее за доктором! Тащите сюда самого лучшего!
Слуги и сам Дагобер уже бросились было бежать, но граф, прежде смотревший на все это совершенно безучастно, вдруг оживился и воскликнул: «Стойте!» Осушив бокал своего любимого огненного сиракузского вина, он продолжал:
