Ничего не скажешь, они прекрасно поели и выпили кальвадоса, которым угостил их хозяин (он был родом из Фалеза), а теперь шли по теневой стороне улицы. Мегрэ медленно попыхивал трубкой. Буасье зажег сигарету; два пальца на правой руке у него были совсем коричневыми от табака, обкуренными, как трубка.
Можно было подумать, что они находятся более чем в ста километрах от Парижа в каком-нибудь маленьком городке. Частные особняки попадались чаще, чем доходные дома, и многие из них были довольно высокие, построенные сто или двести лет назад.
На этой улице им попалась лишь одна ограда, черная решетчатая ограда, за которой расстилалась освещенная солнцем лужайка, похожая на зеленый ковер.
На медной дощечке было выгравировано:
ГИЙОМ СЕРР
Зубной врач А пониже, маленькими буквами:
Прием от 2-х до 5-ти и по договоренности.
Солнце ярко освещало фасад, нагревая его желтоватые камни; все окна, кроме двух, были закрыты ставнями. Буасье почувствовал, что Мегрэ колеблется.
— Вы хотите туда зайти?
Прежде чем перейти через улицу, комиссар оглядел оба ее конца и вдруг нахмурился. Буасье посмотрел в ту сторону, куда был устремлен взгляд комиссара.
— Долговязая! — воскликнул он.
Она шла со стороны бульвара Ришар-Валлас, в той же зеленой шляпке, что и утром. Заметив Мегрэ и инспектора, на мгновение остановилась, потом направилась к ним.
— Вы удивлены, что я здесь?
— Откуда вы узнали адрес?
— Полчаса назад я позвонила вам в полицию, чтобы сообщить, что нашла список. Я знала, что он где-то существует. Я видела, как Альфред просматривал его, ставил какие-то крестики. Выйдя сегодня утром от вас, я вдруг догадалась, где он мог его спрятать.
— Где?
— А я обязана вам сказать?
— Так было бы лучше.
— Не скажу. По крайней мере, сейчас.
— Что вы еще нашли?
— Откуда вы взяли, что я еще что-то нашла?
— Сегодня утром вы мне сказали, что у вас нет денег. Однако сюда вы прикатили на такси.
— Вы правы. Там были и деньги.
— Много?
— Больше, чем я могла подумать.
— Где список?
— Я его сожгла.
— Почему?
— Из-за крестиков. Видимо, так Альфред отмечал адреса домов, где он работал, а я не хочу снабжать вас сведениями, которые могут послужить ему во вред.
Она оглядела дом.
— Вы зайдете туда?
Мегрэ утвердительно кивнул.
— Вы не рассердитесь, если я подожду вас на террасе бистро?
Она говорила только с комиссаром, не обращаясь к Буасье, а тот смотрел на нее довольно строго.
— Как хотите! — ответил Мегрэ.
И, сопровождаемый инспектором, он перешел с теневой стороны улицы на солнечную, в то время как длинный силуэт Эрнестины удалялся по направлению к бистро.
Было десять минут третьего. Если только зубной врач не уехал отдыхать, то, согласно расписанию на медной пластинке, он должен находиться в своем кабинете, ожидая больных. Справа от калитки Мегрэ заметил электрический звонок, нажал кнопку, и дверь автоматически открылась. Они пересекли садик, подошли к дому и на дверях увидели еще одну кнопку звонка. Эта дверь уже не открывалась автоматически.
Слышно было, как прозвенел звонок, но никто не торопился впускать их. Они прислушались и с понимающим видом переглянулись; было ясно, что кто-то стоял по другую сторону двери. Наконец чья-то рука сняла цепочку, щелкнул замок и дверь чуть-чуть приотворилась.
— Вы назначены на прием?
— Мы хотели бы поговорить с доктором Серром.
— Он принимает только по записи.
Щель в дверях не увеличивалась, и сквозь нее с трудом можно было разглядеть худое лицо старухи.
— Судя по надписи на табличке…
— Табличка эта двадцатипятилетней давности.
— Не угодно ли вам будет передать вашему сыну, что его хочет видеть комиссар Мегрэ?
Еще небольшая пауза, и дверь отворилась. Они попали в широкий коридор, выложенный черными и белыми плитками, напоминавшими приемную монастыря, а старой женщине, пропустившей их вперед, вполне подошла бы монашеская одежда.
— Прошу прощения, господин комиссар, но мой сын не очень заинтересован в случайной клиентуре.
Нельзя сказать, чтобы старуха была несимпатичной.
Напротив — в ней было какое-то удивительное изящество и держалась она с достоинством.
— Пожалуйста, входите! Мне придется попросить вас немного обождать. Вот уже несколько лет, как у моего сына появилась привычка, особенно летом, отдыхать после завтрака. Если вам будет угодно — пройдите сюда…
Она открыла ведущую налево двустворчатую дверь из вощеного дуба, и Мегрэ снова показалось, что он в монастыре или даже скорее в богатом доме священника. Вплоть до запаха, тонкого и таинственного, который ему что-то напоминал, — он пытался вспомнить, что именно. В гостиную, куда их проводили, свет проникал лишь через щели ставен, и после царившей на улице жары им показалось, будто они попали в прохладную ванну.
Уличный шум сюда не доходил, и сразу создавалось впечатление, что вот уже больше века в доме ничего не менялось, мягкие кресла, круглые столики, пианино и фарфор всегда стояли на том же месте.
Вплоть до увеличенных фотографий в черных деревянных рамках, висевших на стене и напоминавших снимки времен Надара[2]. Над камином — портрет какого-то господина с густыми бакенбардами, шея которого была туго стянута воротничком старомодного фасона, а на противоположной стене — портрет женщины лет сорока, причесанной на прямой пробор и походившей на императрицу Евгению.
Старая дама, портрет которой тоже мог бы висеть здесь в такой же рамке, не покидала их.
— Мне не хотелось бы показаться нескромной, месье комиссар, но у моего сына нет от меня секретов.
Мы с ним еще никогда не разлучались, хоть ему перевалило за пятьдесят. Понятия не имею, что могло явиться причиной вашего визита, и перед тем как разбудить его, я предпочла бы узнать…
И, не закончив фразы, она одарила их любезной улыбкой.
— Ваш сын, вероятно, женат?
— Был женат, дважды.
— Его вторая жена сейчас дома?
Тень грусти мелькнула в глазах старухи. А Буасье все вертелся, никак не мог удобно устроиться в кресле.
Чувствовалось, что ему не по себе.
— Ее тут больше нет, месье комиссар.
Неслышным шагом старуха направилась к двери, приоткрыла ее и, вернувшись, села в углу дивана, держась удивительно прямо. Так обычно учат держаться воспитанниц монастыря.
— Надеюсь, она не наделала каких-нибудь глупостей? — тихо спросила старая дама.
Затем, так как Мегрэ промолчал, она тяжело вздохнула и решила заговорить, не дожидаясь ответа.
— Если речь идет о ней, я имею все основания расспросить вас до того, как пойду будить сына. Вы приехали сюда из-за нее, не так ли?
Неужели Мегрэ сделал какой-нибудь утвердительный жест? Если да, то он сам того не заметил. Он был слишком зачарован атмосферой этого дома, а еще больше этой женщиной, за мягкостью которой он угадывал чудовищную энергию.
Ни одной фальшивой ноты ни в ее манере держаться, ни в одежде, ни в голосе. Такую женщину легко можно было представить в каком-нибудь замке или скорее в одном из тех просторных провинциальных домов, которые могли бы служить музеями прошедшей эпохи.
— После смерти первой жены — а она умерла пятнадцать лет тому назад — мой сын долго не думал о вторичной женитьбе.
— Если я не ошибаюсь, он уже два года, как женился во второй раз?
По-видимому, она нисколько не удивилась его осведомленности.
— Это правда. Точнее, два с половиной. Он женился на одной из своих пациенток, женщине тоже не молодой. Тогда ей было сорок семь. Родилась она в Голландии, но переехала в Париж и жила одна. Я ведь тоже не вечная, месье комиссар. Мне уже семьдесят шесть.
— А вам их не дашь.
— Знаю. Моя мать прожила девяносто два года, а бабушка погибла от несчастного случая в восемьдесят восемь.
— А ваш отец?
— Он умер молодым.
Последние слова она произнесла так, словно это не имело значения, словно умирать в молодом возрасте было обычным уделом людей.
— Я почти уговорила Гийома жениться вторично, понимая, что иначе, когда меня не будет, он останется одиноким.
— И брак оказался несчастным?
— Это не совсем так. По крайней мере, вначале.
Я думаю, вся беда в том, что она была иностранкой.
Существуют какие-то мелочи, к которым никак нельзя привыкнуть. Я даже не знаю, как это выразить.
Ну, вот хотя бы вопрос кухни, она предпочитала одни блюда, мы — другие. А может быть, выходя замуж за моего сына, она рассчитывала, что он богаче, чем это оказалось в действительности.
— А она не имела состояния?
— Она была довольно обеспечена. Нельзя сказать, что у нее ничего не было, но теперь, когда жизнь так дорожает…
— Когда она умерла?
Старая дама широко раскрыла глаза.
— Умерла?
— Простите, я решил, что она умерла. Ведь вы сами говорите о ней в прошедшем времени.
