Ознакомительная версия.
— Не знаю. Мне показалось, что оставлять его одного нельзя.
— Жена рассказала что-нибудь, когда вы вернулись?
— Пока я бегал, мимо никто как нарочно не проходил.
— Раненый что-нибудь говорил?
— Нет. Дышал с трудом, в груди что-то булькало. Лючия может подтвердить, но сейчас она очень занята.
— Больше ничего не припомните?
— Ничего. Я рассказал все, что знаю.
— Благодарю вас, Джино.
— Как поживает госпожа Мегрэ?
— Спасибо, хорошо.
Сбоку от лавки узкий проход вел во двор; там в застекленной мастерской работал паяльщик. В квартале было много таких дворов и тупиков, где трудились мелкие ремесленники.
Они пересекли улицу, прошли немного, и Мегрэ открыл дверь кафе «У Жюля». Днем там было почти так же темно, как вечером, и горел молочный плафон. У стойки, облокотившись, стоял неуклюжий мужчина, между брюками и жилетом виднелась выбившаяся рубашка. У него был яркий цвет лица, жирный загривок и двойной подбородок, похожий на зоб.
— Что прикажете, господин Мегрэ? Стаканчик сансерского? Его прислал мне двоюродный брат, который…
— Два, — ответил Мегрэ, в свой черед облокачиваясь о стойку.
— Сегодня вы уже не первый.
— Был газетчик, знаю.
— Он снял меня, как сейчас, с бутылкой в руке… Познакомьтесь, это Лебон. Тридцать лет проработал в дорожной службе. Потом попал в аварию и сейчас получает пенсию да еще немного за поврежденный глаз. Вчера вечером он был здесь.
— Вы вчетвером играли в карты, верно?
— Да, в манилью. Как каждый вечер, кроме воскресений. В воскресенье кафе закрыто.
— Вы женаты?
— Хозяйка наверху, больна.
— В котором часу пришел молодой человек?
— Часов в десять…
Мегрэ взглянул на стенные часы.
— Не обращайте внимания. Они на двадцать минут вперед… Он сначала приоткрыл немного дверь, словно хотел посмотреть, что это за заведение. Игра была шумной. Мясник выигрывал, а он, когда выигрывает, начинает всех задевать, твердит, что никто, кроме него, играть не умеет…
— Молодой человек вошел. А потом?
— Я со своего места спросил, что он будет пить; он, помедлив, осведомился: «У вас есть коньяк?» Я разыграл четыре карты, которые оставались у меня на руках, и прошел за стойку. Наливая коньяк, я заметил, что у него на животе висит черная треугольная коробочка, и подумал, что это, должно быть, фотоаппарат. Иногда сюда забредают туристы, правда, редко… Я вернулся за стол. Сдавал Бабеф. Молодой человек, казалось, не спешил. Игра его тоже не интересовала.
— Он был чем-то озабочен?
— Нет.
— Не посматривал на дверь, как если бы ждал кого-то?
— Не заметил.
— Или словно боялся, что кто-нибудь появится?
— Нет. Стоял, облокотясь о стойку, и время от времени пригубливал коньяк.
— Какое он произвел на вас впечатление?
— Он показался мне размазней. Знаете, нынче часто встречаются такие — длинноволосые, в куртках… Мы продолжали играть, не обращая на него внимания; Бабеф взвинчивался все больше и больше — ему пошла карта. «Пойди-ка лучше погляди, чем занимается твоя жена», — пошутил Лебон. «За своей присматривай: она у тебя молоденькая и…» — Мне на секунду показалось, что они сцепятся, но, как всегда, обошлось. Бабеф выиграл. «Что ты на это скажешь?» — обрадовался он. Тут Лебон, который сидел на скамейке рядом со мной, толкнул меня локтем и глазами указал на клиента, стоящего у стойки. Я посмотрел и ничего не понял. Казалось, он смеялся про себя. Правда, Франсуа? Мне было интересно, что ты хотел мне показать. Ты прошептал: «Он только что…»
Рассказ продолжил мужчина с неподвижным глазом.
— Я заметил, как он что-то передвинул на своем аппарате… У меня есть племянник, ему на Рождество подарили такую же штуковину, и он развлекается, записывая разговоры родителей… Этот парень смирно стоял со своей рюмкой, а сам слушал, что мы говорим, и записывал.
— Интересно, зачем ему это было надо, — проворчал Жюль.
— Просто так. Как мой племянник. Записывает, потому что нравится записывать, а после из головы вон. Однажды он дал послушать родителям их ссору, и брат едва не сломал ему магнитофон: «Погоди, сопляк, вот отниму…» У Бабефа тоже лицо перекосилось бы, если б ему дали послушать, как он вчера бахвалился.
— Сколько времени молодой человек пробыл у вас?
— Чуть меньше получаса.
— Выпил только рюмку?
— Даже чуток на дне оставил.
— Потом ушел, и вы больше ничего не слышали?
— Ничего. Только ветер выл да вода из водосточной трубы хлестала.
— А до него кто-нибудь заходил?
— Видите ли, вечером я не закрываю только из-за нескольких завсегдатаев, которые приходят поиграть. Вот утром народу много: забегают съесть рогалик, выпить чашку кофе или стакан белого виши. В половине одиннадцатого у рабочих на соседней стройке перерыв… Ну, а в полдень и вечером самая работа — аперитив.
— Благодарю вас.
Жанвье стенографировал и здесь, и хозяин бистро поминутно поглядывал на него.
— Ничего нового он не рассказал, — вздохнул Мегрэ, — только подтвердил то, что я уже знаю.
Они вернулись к машине. Несколько женщин наблюдали за ними: им было уже известно, кто эти двое.
— Куда, шеф?
— Сперва на службу.
И все же два визита на улице Попенкур принесли пользу. Прежде всего, неаполитанец рассказал о нападении. Сначала преступник нанес несколько ударов. Потом побежал, но по какой-то таинственной причине вернулся, несмотря на то что невдалеке находилась чета Пальятти. Зачем? Чтобы добить жертву еще несколькими ударами? Он был одет в светлый непромокаемый плащ с поясом — вот все, что о нем известно. Едва войдя в свой теплый кабинет на набережной дез Орфевр, Мегрэ сразу набрал номер лавки Пальятти.
— Можно поговорить с вашим мужем? Это Мегрэ…
— Сейчас позову, господин комиссар.
— Алло! Слушаю! — послышался голос Джино.
— Знаете что… Я забыл задать вам один вопрос. На убийце был головной убор?
— Журналист только что спросил меня в точности о том же самом. Уже третий за утро. Я задал этот вопрос жене… Она так же, как я, ничего не утверждает, но почти уверена, что на нем была темная шляпа. Понимаете, все произошло так быстро…
Судя по светлому плащу с поясом, убийца был довольно молод, однако наличие шляпы делало его несколько старше: мало кто из молодежи носит теперь шляпы.
— Скажи, Жанвье, ты разбираешься в этих штуковинах?
Сам Мегрэ ничего не понимал в магнитофонах — так же как в фотографии и автомобилях, поэтому их машину водила жена. Переключать по вечерам телевизионные программы — вот максимум, на который он был способен.
— У сына такой же.
— Смотри, не сотри запись.
— Не бойтесь, шеф.
Жанвье, улыбаясь, манипулировал с кнопками. Послышался гул, звяканье вилок о тарелки, невнятные далекие голоса.
— Что прикажете, мадам?
— У вас есть отварная говядина?
— Конечно, мадам.
— Принесите, только положите побольше лука и корнишонов.
— Ты же знаешь, что сказал врач. Никакого уксуса.
— Бифштекс и отварная говядина, лука и корнишонов побольше. Салат подать сразу?
Запись была далека от совершенства; посторонние шумы мешали разбирать слова. Тишина. Потом очень отчетливый вздох.
— Потом те двое, о которых упоминалось, Люсьен и Гувьон. Через полчаса после этой записи на Антуана напали на улице Попенкур.
— Только вот магнитофон почему-то не отняли.
— Может, испугались Пальятти?
— Когда мы были на улице Попенкур, я забыл одну вещь. Вчера вечером у окна на втором этаже я заметил старушку — это почти напротив того места, где было совершено нападение.
— Ясно, шеф. Я еду?
Оставшись один, Мегрэ подошел к окну. Батийли, наверное, уже побывали в больнице Сент-Антуан, и судебный врач не замедлил забрать тело. Мегрэ еще не встретился с сестрой покойного, которую дома называли Мину и у которой, похоже, были странные знакомства. По серой Сене медленно двигался караван барж; проходя под мостом Сен-Мишель, буксиры опускали трубы.
В плохую погоду террасу огораживали застекленными переборками и отапливали двумя жаровнями. В довольно большом зале вокруг бара в форме подковы стояли крошечные столики и стулья — из тех, что вечером ставят один в другой.
Мегрэ устроился у колонны и заказал проходившему мимо официанту кружку пива. С отсутствующим видом он смотрел на окружавшие его лица. Публика была довольно разношерстная. У бара стояли даже мужчины в синих робах и живущие поблизости старики, пришедшие пропустить глоток красного. За столиками сидели самые разные люди: женщина в черном с двумя детьми и большим чемоданом у ног — как в зале ожидания на вокзале; парочка, которая держалась за руки и обменивалась самозабвенными взглядами; длинноволосые парни, ухмылявшиеся вслед официантке и заигрывавшие с ней всякий раз, когда она проходила мимо.
Клиентов обслуживали два официанта и эта официантка с удивительно некрасивым лицом. В черном платье и белом фартуке, тощая, сгорбленная от усталости, она с трудом изображала на лице слабую улыбку.
Ознакомительная версия.
