Эллери остановился у витрины магазина, сквозь которую пытался пролететь безликий ангел с тонким факелом, и посмотрел на часы.
«В Вене сейчас полночь. Значит, идти домой еще рано».
Он втянул голову в плечи при мысли о встрече с отцом, словно желая спрятаться, как черепаха, которой постучали по носу.
* * *
Эллери вернулся домой на цыпочках без четверти четыре утра.
В квартире было темно, если не считать ночника, горевшего на столике в гостиной.
Ему стало холодно. На улице было всего пять градусов, а в доме — немногим теплее.
Из спальни инспектора доносился храп. Эллери подошел к двери и воровато закрыл ее.
После этого он направился в свой кабинет, запер дверь на ключ, зажег настольную лампу, сел за стол, не снимая пальто, и придвинул к себе телефон.
Набрав номер оператора, он заказал разговор с Веной.
Было около шести утра — пар только начал поступать в радиаторы. Эллери не сводил глаз с двери, зная, что инспектор встает в шесть.
Ожидая, пока венская телефонистка справится с заказом, Эллери молился, чтобы его отец проспал.
Наконец его соединили.
— Можете говорить, сэр.
— Профессор Зелигман?
— Ja[128].
Его собеседник говорил слегка раздраженным надтреснутым басом очень старого человека.
— Меня зовут Эллери Квин, — продолжал по-немецки Эллери. — Вы не знаете меня, герр профессор...
— Ошибаетесь, — прервал старческий голос на оксфордском английском с венским акцентом. — Вы автор romans policiers[129] и, чувствуя за собой вину в совершении стольких преступлений на бумаге, преследуете злодеев в реальной жизни. Можете говорить по-английски, мистер Квин. Что вам угодно?
— Надеюсь, я не застал вас в неподходящий момент...
— В моем возрасте, мистер Квин, все моменты неподходящие, кроме тех, когда размышляешь о Боге. Я вас слушаю.
— Профессор Зелигман, вы, кажется, знакомы с американским психиатром Эдуардом Казалисом?
— С Казалисом? Он был моим учеником. А в чем дело? — Голос звучал без каких-либо изменений.
Неужели он ничего не знает?
— Вы видели доктора Казалиса в последние годы?
— Я видел его в этом году в Цюрихе. А почему вы об этом спрашиваете?
— При каких обстоятельствах, герр профессор?
— На международном конгрессе психоаналитиков. Но вы не ответили на мой вопрос, mein Herr[130].
— Значит, вам неизвестно о том, что произошло с доктором Казалисом?
— Нет. А что с ним произошло?
— Сейчас я не могу объяснить, профессор Зелигман. Но крайне важно, чтобы вы сообщили мне точную информацию.
В трубке послышались гудки, и внутри у Эллери все похолодело. Но это оказался всего лишь таинственный дефект межконтинентальной связи. Старческий голос зазвучал снова:
— Вы друг Казалиса?
«Как на это ответить?»
— Да, я его друг.
— Вы колеблетесь. Мне это не нравится.
— Я колебался, профессор Зелигман, — осторожно отозвался Эллери, — так как задумался над значением слова «дружба».
Он уже решил, что все пропало, но старик усмехнулся и заговорил вновь:
— Я присутствовал на цюрихском конгрессе последние пять дней. Казалис все это время был там. Я слышал, как он делал доклад ночью на последнем заседании, и задержал его у себя в отеле до начала следующего дня, пытаясь объяснить, насколько мне его доклад кажется абсурдным. Вы удовлетворены, мистер Квин?
— У вас отличная память, герр профессор.
— Вы в этом сомневаетесь?
— Простите, но...
— Процесс старения идет у меня шиворот-навыворот. Память, очевидно, исчезнет в последнюю очередь. — Голос старика стал резким. — Можете положиться на точность моей информации.
— Профессор Зелигман...
Внезапно раздался такой взрыв помех, что Эллери оторвал трубку от уха.
— Герр профессор?
— Да-да. Вы... — Голос снова исчез.
Эллери выругался. Но внезапно связь наладилась.
— Я вас слушаю, герр Квин.
— Мне нужно повидать вас, профессор Зелигман.
— Насчет Казалиса?
— Вот именно. Если я сразу же вылечу в Вену, вы сможете меня принять?
— Вы только из-за этого собираетесь в Европу?
— Да.
— Приезжайте.
— Danke schon. Auf Wiedersehen![131]
Но старик уже положил трубку.
«Он так стар, — подумал Эллери. — Надеюсь, он доживет до моего прибытия».
* * *
Полет в Европу обернулся сплошным беспокойством от начала до конца. Затруднения с визой, долгие переговоры с Госдепартаментом, расспросы, качания головой и заполнение формуляров... К тому же достать билет оказалось невозможно: абсолютно все летели в Европу, и у каждого имелась причина чрезвычайной важности. Эллери осознал, что является лишь маленькой картофелиной в огромном поле мировых проблем.
В итоге ему пришлось провести Рождество в Нью-Йорке.
Инспектор был великолепен. За эти дни он ни разу не спросил Эллери о цели его поездки. Они просто обсуждали способы преодоления препятствий.
В день Рождества Эллери телеграфировал профессору Зелигману, что был вынужден задержаться из-за осложнений с транспортом, но ждет решения проблемы вылета в любой час.
Этот час наступил 28 декабря — как раз вовремя, чтобы спасти остатки рассудка Эллери.
Как это удалось его отцу, Эллери никогда не узнал, но на рассвете 29 декабря он уже сидел в специальном самолете в компании явно выдающихся личностей, каждая из которых выполняла миссию мирового значения. Эллери смутно представлял себе, куда летит и когда должен приземлиться самолет. Вместо звуков вальсов Штрауса он слышал бормотание о Лондоне и Париже, а судя по гробовому молчанию, которым встречали его бесконечные вопросы, Венский лес находился где-то в Москве.
За время перелета через Атлантический океан Эллери изгрыз все ногти, а его желудок с трудом выдержал это испытание.
Они приземлились среди британских туманов, где произошла таинственная задержка на три с половиной часа. Наконец самолет взлетел снова, и Эллери погрузился в дремоту, а когда проснулся, то не услышал шума моторов. Вокруг была мертвая тишина. Судя по виду из окна, они сели на арктическом ледяном поле. Чувствуя холод во всем теле, Эллери подтолкнул своего соседа, американского офицера.
— Скажите, полковник, разве наш пункт назначения — Земля Фритьофа Нансена?[132]
— Это Франция. А вы куда собрались?
— В Вену.
Полковник поджал губы и покачал головой.
Эллери начал шевелить окоченевшими пальцами ног. Когда взревел первый мотор, второй пилот постучал по его плечу:
— Простите, сэр, но ваше место занято.
— Что?!
— Приказ, сэр. Три дипломата...
— Должно быть, они очень тощие, — с горечью произнес Эллери, вставая. — А что мне прикажете делать?
— Вам придется подождать в аэропорту, сэр, пока для вас не найдут место в другом самолете.
— А я никак не мог бы остаться? Обещаю не садиться ни к кому на колени и не прыгать с парашютом на Ринг-штрассе[133].
— Ваш чемодан уже вынесли, сэр. Если не возражаете...
Эллери провел тридцать один час в продуваемом сквозняками помещении на территории невидимой Французской Республики.
В Вену Эллери добрался через Рим. Это казалось невероятным, но он стоял на промерзшем железнодорожном перроне со своим чемоданом и маленьким итальянским священником, не отстававшим от него всю дорогу от самого Рима, а надпись «Westbahnhof»[134] свидетельствовала о том, что это в самом деле Вена.
Было 1 января — первый день нового года.
Но где же профессор Зелигман?
Эллери начала беспокоить ситуация с топливом в Вене. Он помнил о неприятностях с самолетом, о вынужденной посадке после болтанки среди звезд, как в вышедшем из строя космическом корабле, об убогом и жалком поезде, но главным его воспоминанием был холод. Насколько Эллери мог понять, Европа переживала вторую ледниковую эпоху, и он опасался увидеть профессора Зелигмана замурованным в глыбе льда и отлично там сохранившимся, подобно сибирскому мамонту. Эллери звонил Зелигману из Рима, сообщив информацию о времени прибытия его самолета. Но он не предвидел падения из космического пространства и необходимости добираться поездом. Должно быть, Зелигман заработал пневмонию, ожидая его на... как же называется этот аэродром?
К ним приближались две фигуры, хрустя по льду перрона. Но это оказались носильщик и сестра милосердия из какого-то австрийского католического ордена — никто из них не соответствовал представлениям Эллери о всемирно известном психоаналитике.
Сестра быстро увела маленького итальянского священника, а носильщик подбежал к Эллери, тяжело дыша и что-то лопоча по-немецки. Понять его было для Эллери непосильной задачей. В итоге он оставил чемодан на попечение носильщика, хотя тот в точности походил на Генриха Гиммлера, и побежал к телефону. Ему ответил взволнованный женский голос:
