Тимоти проиграл.
— Значит, восход встречать мне, — сказал я, смеясь над его огорчением, потому что знал, как он ненавидит варить овсяную кашу. — И смотрите, не дайте овсянке пригореть, в прошлом году на Волге это случалось с вами чуть ли не каждый день, — добавил я в качестве напоминания.
Вопрос миссис Мэлони о двери ее палатки, заданный в пятый раз, а затем ее недвусмысленное замечание о том, что уже десятый час, заставил нас зажечь фонарики и на всякий случай затушить костер.
Но прежде чем мы расстались на ночь, наш прелат совершил свой собственный, освященный временем ритуал, в котором все мы приняли участие. Тимоти совершал его каждый вечер, с тех пор как стал служить в церкви. Прелат обвел нас суровым взглядом, лицо его стало серьезным и строгим, он воздел руки к звездам, закрыл глаза и на минуту нахмурился. Потом тихо, едва слышно, произнес молитву, благодаря небеса за наше благополучное прибытие, прося о хорошей погоде, о защите от болезней и несчастных случаев, об изобилии рыбы и о попутных ветрах. И вдруг — никто не знал зачем — отступил от своего привычного ритуала, окончив его краткой мольбой о том, чтобы никаким силам тьмы не дано было нарушить наш покой и чтобы никакое зло не потревожило нас в ночи.
Когда преподобный произносил эти последние, столь странные слова, я поднял глаза и окинул взглядом всех членов нашей маленькой, сгрудившейся вокруг угасающего костра группки. Лицо Сангри внезапно изменилось. Он не отрываясь смотрел на Джоан, и чем дольше, тем сильнее менялось его лицо: на него словно набежала тень — и исчезла. Я невольно вздрогнул, столь странно властным и сосредоточенным было это выражение на обычно рассеянном и невыразительном лице. Но все произошло быстро, как будто мелькнул метеорит, и когда я вновь посмотрел на канадца, лицо его было обычным — парень с мечтательно-отрешенным видом вглядывался в лесную тьму.
Джоан, к счастью, не смотрела на него — пока отец читал молитву, она стояла, опустив голову и закрыв глаза.
«У девушки и вправду буйное воображение, — подумал я не без иронии, пока зажигал фонари, — если ее мысли могли послать столь отчетливое сообщение моим». И все же почему-то, когда мы прощались на ночь, улучил момент и сказал ей несколько ободряющих слов, а потом проводил до палатки — хотел быть уверенным, что, случись что-нибудь, смогу быстро найти ее впотьмах. Девушка со свойственной ей сообразительностью поняла меня и поблагодарила; последнее, что я слышал, возвращаясь на мужскую половину, был голос миссис Мэлони, которая кричала, что в ее палатке жуки, и смех Джоан, направлявшейся на помощь матери.
Полчаса спустя на острове воцарилась мертвая тишина, лишь с моря доносились скорбные вздохи ветра. Подобно трем белым стражам, на одном склоне хребта стояли палатки мужчин, а по другую его сторону, наполовину скрытые березками с дрожащей на легком ветерке листвой, как призрачные серые пятна виднелись палатки женщин, прижавшиеся друг к другу в надежде на взаимную помощь и защиту. Между мужской и женской половинами пролегало около пятидесяти ярдов голых скал, мха и лишайника — и все покрывала ночь и шепот великих ветров скандинавского леса.
Уже уплывая в сон на той мощной волне, которая мягко уносит в глубины забытья, я вновь услышал слова Джона Сайленса, сказанные на вокзале Виктория, и по какой-то неуловимой ассоциации на самом пороге моего сознания вспомнил о том, что не смогла высказать до конца Джоан, о ее доверии ко мне и страхах. Но прежде чем смог это толком осознать, снова погрузился в беспробудный сон, и лишь слова Сайленса, словно заклятые обступившими меня сновидениями, по-прежнему звучали у меня в ушах: «Если вы не вызовете меня раньше…»
Думаю, миссис Мэлони так до конца и не выяснила, на юг или на восток выходит дверь ее палатки, поскольку наверняка спала с плотно закрытым пологом; знаю лишь, что моя собственная «пять на семь, чистый шелк» смотрела на восток, так как на следующее утро ворвавшееся в нее солнце — как это бывает лишь в первозданной глуши — разбудило меня очень рано, а минуту спустя, пробежав по мягкому мху и оттолкнувшись от гранитного выступа, я уже плавал в невообразимо искрящейся воде.
Еще не было и четырех утра, и солнце низко стояло над длинной чередой голубых островов, устремившихся в открытое море к Финляндии. Вдоль берега возвышались лесные купола — все еще обвитые полосками тающего на глазах тумана, они выглядели чистыми и свежими, как в утро столь любимого миссис Мэлони шестого дня Творения.
На открытых участках земли лежала роса, прохладный, пронизанный солнечными лучами ветер с моря шелестел в деревьях, дрожали ветки, все вокруг переливалось серебристым сиянием. Золотые пятна плясали на белом шелке палаток. Внизу лежала все еще погруженная в летнюю ночь лагуна; рыба уже давно деловито плескалась на мелководье, прибивая к берегу маленькие волны, в воздухе отрешенно и безмолвно разливаюсь волшебство северного рассвета.
Я разжег костер, чтобы часом позже наш священник мог без особого труда сварить овсянку, и отправился исследовать остров, но не прошел и десяти ярдов, как в нескольких шагах передо мной в светлом просвете между деревьями возникла стройная фигура…
По словам Джоан, вот уже час, как она встала и успела искупаться еще при звездах. Я сразу увидел, что в нее вселился дух этих пустынных мест и ее ночные страхи исчезли, лицо девушки стало похожим на лица счастливых обитателей лесной глуши, а глаза прояснились и сияли. Она шла босиком, в распущенных волосах сверкали капельки росы с задетых ею ветвей. Было видно, что она попала в родную стихию.
— Обошла весь остров, на нем недостает двух вещей, — сказала девушка со смехом.
— Верю вашему суждению, Джоан. И что же это за вещи?
— Здесь нет животных и нет пресной воды.
— Они взаимосвязаны, — заметил я. — Животные не любят скалистых мест, если на них нет источников.
Когда Джоан, счастливая и возбужденная, повела меня по острову, ловко перепрыгивая с камня на камень, я с радостью отметил, что мое первое впечатление было верным. О нашем разговоре накануне она не упоминала, новая радость вытеснила прежнее мрачное настроение, не оставив места для страхов и волнений. Природа взяла свое.
Мы обнаружили, что протяженность острова от одного конца до другого составляла примерно три четверти мили, что он изгибался дугой, а промежуток футов в двадцать между концами этой «подковы» образовывал устье лагуны. Повсюду густой сосновый лес, однако кое-где встречались группы серебристых берез, мелких дубков, а также заросли дикой малины и крыжовника. Концы «подковы» представляли собой голые гранитные плиты, уходящие под воду и образующие опасные рифы, но широкая часть острова возвышалась скалистой грядой, спускающейся в море с обеих сторон крутыми уступами; в ширину эта гряда не превышала сотни ярдов.
Изрезанная чередой бухт, пещер и песчаных пляжей, внешняя береговая линия была в основном скалистой, и морские волны с грохотом и брызгами разбивались о ее отвесные утесы. Зато внутренний берег, берег лагуны, был пологим, ровным и настолько хорошо защищенным стеной растущих вдоль гряды деревьев, что даже самый сильный шторм докатывался до его песчаной кромки лишь легкой рябью. Одним словом, райское местечко.
Поскольку все остальные в то первое утро долго спали, мы с Джоан решили поплавать на каноэ. На одном из соседних островов, расположенном в нескольких сотнях ярдов, мы обнаружили источник пресной, без солоноватого привкуса Балтики, воды; разрешив таким образом важнейшую проблему нашего лагеря, мы перешли к следующей — к проблеме рыбы. Уже через полчаса мы плыли к нашему острову, поскольку хранить наш улов было негде, а каждый опытный путешественник знает, что чистить рыбы больше, чем можешь съесть в течение дня, — занятие неразумное.
Вернувшись к шести часам на остров, мы воочию удостоверились, что городские привычки остались в прошлом: священник распевал что-то невообразимое, а его жена и Сангри вытряхивали на солнце одеяла, всем своим видом свидетельствуя о полном забвении светских условностей.
— Поистине лесная нечисть развела мне костер, — закричал как-то очень естественно выглядевший в старом фланелевом костюме Мэлони, оборвав на полуслове свою песнь, — так что каша сварилась и на сей раз не пригорела.
Мы доложили об обнаруженном источнике и гордо выложили свой улов.
— Чудесно! Восхитительно! — воскликнул преподобный. — Впервые в этом году у нас будет пристойный завтрак. Сангри в момент почистит рыбу, а вахтенная…
— …пожарит ее как надо, — со смехом отозвалась миссис Мэлони, явившись пред нами в обтягивающем синем вязаном костюме и в босоножках.
Она тут же взялась за сковородки. В походах муж всегда называл ее вахтенной, поскольку в ее обязанности, помимо прочего, входило свистать всех к трапезе.
