– Тогда почему они ничего не ели, мистер Кидд? – спросил я. – И куда исчезли все сэндвичи с булочками?
– Лучшие во всем Лондоне! – сокрушенно пробормотал Лука Лаццари.
– Я вам скажу, куда они подевались, Кэтчпул, – сказал Пуаро. – Наш убийца совершил ошибку, упомянув про дневной чай, – одну из многих. Если бы еда осталась лежать на тарелках в номере 317, где ее нашла бы полиция, то никакой загадки не было бы. Все решили бы, что убийца пришел и прервал пир, когда тот еще не успел начаться. Но убийца-то думает, что такое количество несъеденной пищи наверняка будет выглядеть подозрительно. Он не хочет, чтобы кто-то задал вопрос: «Зачем заказывать еду, если не собираешься ее есть?»
– Так что же стало с едой? – снова спросил я. – Куда она подевалась?
– Заговорщики удалили ее со сцены. О да, леди и джентльмены, ради совершения этих трех убийств был составлен настоящий заговор! На всякий случай повторю еще раз, чтобы всем было понятно: Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус умерли задолго до семи пятнадцати вечера в тот четверг.
Лука Лаццари выступил вперед.
– Месье Пуаро, прошу простить мое вмешательство, но я вынужден напомнить вам, что Рафаль Бобак, мой верный официант, не может лгать. Он видел всех трех жертв живыми и здоровыми в семь пятнадцать, когда принес им чай. Живыми и здоровыми! Должно быть, вы все же ошиблись в своих предположениях.
– Нет, я не ошибся. Хотя в одном отношении вы правы: ваш официант Рафаль Бобак действительно образцовый свидетель. Он, конечно, видел троих людей в комнате 317, когда приносил чай, но эти люди были не Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус.
Волна изумленных вздохов прокатилась по комнате. Я и сам не удержался от вскрика, размышляя о том, кем могли быть те трое. Дженни Хоббс среди них не было, она в то время была с Пуаро в «Плезантс». Кто же тогда?
– Пуаро, – нервно сказал я. – Вы утверждаете, что те трое изображали жертв с целью показать всем, что те были еще живы в четверть восьмого?
– Не совсем так, нет. Вообще-то двое людей изображали двоих жертв убийства. Третья, Ида Грэнсбери… к сожалению, ее никто не играл. Нет, она, к несчастью, была настоящей Идой Грэнсбери. Мистер Бобак, вы помните, что вы рассказывали мне об услышанном и увиденном вами в комнате 317, когда принесли туда чай? Я помню все дословно, ведь я выслушал эту историю дважды. Вы не станете возражать, если я повторю ее сейчас для всех?
– Нет, сэр. Не стану.
– Merci. Вы пришли и застали трех жертв убийства живыми и занятыми разговором о ком-то из их знакомых. Вы слышали, как Харриет Сиппель – или, точнее, та женщина, к которой бывший в комнате мужчина обратился позже как к Харриет, – сказала: «Но у нее ведь не было выбора, правда? Он больше не поверяет ей своих мыслей. И вообще, он вряд ли заинтересовался бы ею сейчас – она совсем себя забросила, да и постарела так, что в матери ему годится. Нет, уж если ей хотелось знать, что у него на уме, так надо было бы найти ту, с которой он беседует по душам сейчас, и узнать у нее об этом». Именно тогда мужчина, который до этого помогал вам с едой, отвлекся и сказал: «О, Харриет, ты несправедлива. Иду легко шокировать. Полегче с нею, пожалуйста». Я все точно изложил, мистер Бобак?
– Да, сэр.
– Затем вы сказали мне, что после этого либо Ида, либо Харриет произнесла еще какую-то фразу, которой вы не запомнили, на что мужчина, которого вы принимали за Ричарда Негуса, возразил: «Свои мысли? Да нет у него никаких мыслей, готов поспорить. И насчет «в матери годится» я с вами не согласен. Категорически не согласен». Тогда женщина, которую мы пока называем Харриет, засмеялась и ответила: «Что ж, раз ни один из нас все равно не может доказать свою правоту, останемся каждый при своем мнении!» Правильно?
Рафаль Бобак подтвердил, что Пуаро и теперь ничего не перепутал.
– Bon. Могу ли я предположить, мистер Бобак, что та фраза, произнесенная либо Харриет, либо Идой, которой вы не помните, была все же сказана Харриет? Я убежден – абсолютно убежден! – что Ида Грэнсбери не произнесла ни слова, пока вы были в комнате, и что вы не видели ее лица, потому что она сидела спиной к двери.
Бобак нахмурился, сосредоточенно размышляя. Наконец он сказал:
– Думаю, вы правы, мистер Пуаро. Нет, я действительно не видел лица мисс Иды Грэнсбери. И… не думаю, чтобы она при мне что-нибудь говорила, если на то пошло.
– Вы не слышали, чтобы она говорила, месье, по той простой причине, что Ида Грэнсбери, посаженная в кресло спиной к двери, была уже мертва в четверть восьмого. Третьей в комнате номер 317, куда вы принесли чай, была покойница!
Глава 24
Синий умывальный набор
Несколько человек испуганно вскрикнули. Возможно, что одним из них был я. Странно: работая в Скотленд-Ярде, я повидал немало трупов, и иногда они казались мне страшноватыми, но ни один из них не производил впечатления столь жуткого, как мертвая женщина, которую усадили в кресло за веселую трапезу в кругу друзей.
У бедняги Рафаля Бобака, кажется, даже губы задрожали, стоило ему вспомнить, что он побывал к этому ужасу ближе всех присутствующих.
– Поэтому и еду пришлось заказать в номер Иды Грэнсбери, – продолжал Пуаро. – Комната Ричарда Негуса, 238, была бы самым удобным местом для встречи заговорщиков, ведь она находится на третьем этаже, как раз между двумя другими. Да и счет за чай был бы в таком случае автоматически добавлен к счету мистера Негуса, и не пришлось бы специально просить об этом. Однако комната Ричарда Негуса вовсе не была тем местом, где наших трех жертв можно было увидеть живыми в четверть восьмого! Ведь для этого мертвое тело Иды Грэнсбери, убитой несколькими часами ранее, пришлось бы нести в 317-ю по лестницам и коридорам отеля. Слишком большой риск. Кто-нибудь наверняка увидел бы.
Потрясенные лица собравшихся стоили того, чтобы на них взглянуть. Интересно, подумал я, как скоро Луке Лаццари придется подыскивать для своего отеля новый штат. По крайней мере, у меня не было никакого желания возвращаться в «Блоксхэм» после того, как наше дело будет кончено, и, думаю, многие в комнате разделяли мои чувства.
Пуаро продолжал объяснять.
– Прошу вас, леди и джентльмены, обратить внимание на largesse[54], на великодушие и тороватость мистера Негуса. Ах, до чего же благородно с его стороны заплатить и за чай, и за аренду отдельного автомобиля от вокзала до отеля для каждой из дам!.. А почему им было не прибыть в Лондон одним поездом и не поехать затем на одной машине? И вообще, для чего Ричарду Негусу было заботиться о том, на чей счет впишут вечернюю трапезу и чай, раз он знал, что им всем троим предстоит скоро умереть?
Это был очень хороший вопрос. Вообще все, на что указывал Пуаро, относилось к делу, и, самое главное, я вполне мог заметить это сам. Однако мне почему-то не бросилось в глаза то, что многие обстоятельства в рассказе Дженни Хоббс не совпадают с фактами. Как, спрашивается, мог я не обратить внимания на эти вопиющие несоответствия?
Пуаро продолжал:
– Человеку, который сыграл роль Ричарда Негуса для Рафаля Бобака в семь пятнадцать и затем для Томаса Бригнелла в половине восьмого, был безразличен счет. Он же знал, что ни ему, ни его сообщникам платить по нему не придется. Он выходил на улицу, чтобы избавиться от еды. В чем он ее перенес? В чемодане! Кэтчпул, помните бродягу, которого вы видели у отеля, когда мы с вами совершали автобусную прогулку? Бродягу, который ел из чемодана, non? Вы еще назвали его бродягой, который добрался до сливок. Скажите, а вы видели, что именно он ел, действительно сливки?
– О господи. Да! Он ел… булочку, со сливками внутри.
Пуаро кивнул.
– Из чемодана, который он нашел рядом с отелем «Блоксхэм» и в котором оказалась закуска к чаю на троих. Так, давайте еще раз проверим вашу память, mon ami: помните, в мой первый визит в «Блоксхэм» вы сказали мне, что Ида Грэнсбери привезла с собой столько платьев, что хватит на целый гардероб? Однако в ее номере нашелся всего один чемодан – точно так же, как в номерах Ричарда Негуса и Харриет Сиппель, которые привезли с собой значительно меньше одежды. Сегодня я попросил вас упаковать одежду Иды Грэнсбери в один чемодан, и что вы обнаружили?
– Она туда не влезла, – сказал я, чувствуя себя полным болваном. Похоже, мне было на роду написано выглядеть идиотом рядом с чемоданом Иды Грэнсбери, однако теперь по иной причине.
– Не вините себя, – сказал Пуаро. – За вами водится такая склонность, однако здесь никакой вашей вины нет, ведь ее одежда прибыла в отель в двух чемоданах. Даже Эркюль Пуаро не смог бы сложить все ее платья в один!
Служащим отеля он сказал:
– Возвращаясь с улицы, где он оставил чемодан с едой, тот человек встретил здесь, у дверей этой самой комнаты, где мы с вами собрались, помощника главного клерка Томаса Бригнелла. Почему он заговорил с Бригнеллом о счете? По одной-единственной причине: ему было необходимо, чтобы Бригнелл запомнил: в половине восьмого мистер Ричард Негус был еще жив. Исполняя роль Негуса, он допустил неточность: сказал, что Ричард в состоянии оплатить счет, а Харриет Сиппель и мисс Ида Грэнсбери – нет. Это была неправда! Генри Негус, брат Ричарда, может подтвердить, что у Ричарда не было никаких источников дохода, да и от семейного состояния тоже почти ничего не осталось. Однако человек, который играл роль Ричарда Негуса, ничего этого не знал. Он решил, что, раз Ричард джентльмен, да еще и бывший юрист, значит, у него должны быть деньги… Когда Генри Негус говорил с Кэтчпулом и со мной, он рассказал нам, что со времени своего приезда в Девон Ричард оставался подавленным и мрачным. Он вел жизнь отшельника, утратившего интерес к жизни – не так ли, мистер Негус?
