их просматривал, а затем аккуратно помещал в чемодан фон Борка. Тяжело хрипевший во сне немец покоился на диване, его руки и ноги были крепко связаны ремнем.
– Спешить, Ватсон, незачем. Никто нам не помешает. Не позвоните в колокольчик? В доме нет никого, кроме старой Марты, которая сыграла свою роль как нельзя лучше. Взявшись за это дело, я устроил ее сюда домоправительницей. А, Марта! Вы будете рады услышать, что все обстоит благополучно.
Добрая старушка появилась в проеме двери. Улыбнувшись, она сделала книксен перед мистером Холмсом, однако не без тревоги бросила взгляд на недвижное тело.
– Все хорошо, Марта. Ваш хозяин ничуть не пострадал.
– Рада этому, мистер Холмс. Как-никак хозяином он был неплохим. Вчера он собирался отправить меня со своей супругой в Германию, но ведь это помешало бы вашим планам, сэр?
– Верно, Марта. Пока вы были здесь, я ни о чем не беспокоился. Мы ждали вашего сигнала.
– Тут был секретарь, сэр, – такой коренастый джентльмен из Лондона.
– Знаю. Он проехал мимо нас. Если бы не ваши отличные навыки вождения, Ватсон, мы бы превратились в эмблему: Европа, раздавленная прусским Джаггернаутом.
– Я уж думала, он никогда не уедет. Его присутствие вряд ли бы вас устроило, сэр.
– Конечно. Но нам пришлось прождать на холме всего лишь около получаса, а потом я увидел, как вы потушили лампу, и стало понятно, что путь открыт. Можете связаться со мной завтра в Лондоне, Марта, в отеле «Кларидж».
– Очень хорошо, сэр.
– Надеюсь, у вас все готово к отъезду.
– Да, сэр. Сегодня хозяин отправил семь писем. Как обычно, я переписала адреса. А получил девять; они тоже у меня под рукой.
– Отлично, Марта. Завтра я их просмотрю. Спокойной ночи. Эти бумаги, – продолжал Холмс после ухода служанки, – большой важности не имеют: все сведения были, разумеется, представлены немецкому правительству давным-давно. Здесь оригиналы, которые нельзя было без риска вывести из страны.
– Тогда они совершенно бесполезны.
– Я бы не стал этого утверждать, Ватсон. По ним, во всяком случае, можно определить, что именно германской разведке известно, а что нет. Должен признаться, немалое количество этих бумаг прошло через мои руки, и незачем уточнять, что достоверности в них ни на грош. На склоне лет мне приятно будет наблюдать, как немецкий крейсер войдет в пролив Солент, руководствуясь планом минирования, который я же и изобрел. Но вас, Ватсон, – Холмс, оторвавшись от своего занятия, приобнял старого друга за плечи, – я до сих пор при свете толком не разглядел. Как сказались на вас все эти годы? С виду вы все тот же неунывающий мальчуган.
– Я чувствую себя на двадцать лет моложе, Холмс. Я редко бывал так счастлив, как в тот день, когда получил вашу телеграмму с просьбой встретить вас в Харидже на машине. А вы, Холмс, вы почти не переменились, за исключением этой жуткой бороденки.
– Ради блага страны приходится иногда идти на жертвы, Ватсон, – отозвался Холмс, дергая себя за пучок на подбородке. – Завтра она превратится в страшное воспоминание. Подстригусь, слегка подправлю внешность и появлюсь завтра в «Кларидже» таким, каким был до этого американского фортеля… прошу прощения, Ватсон, похоже, моя английская речь испортилась навеки… еще до того, как мне пришлось поработать американцем.
– Но вы ведь удалились от дел, Холмс. Слышно было, что вы живете отшельником среди пчел и книг на небольшой ферме в Саут-Даунс.
– Именно так, Ватсон. Вот итог моего привольного досуга, magnum opus [10] моих последних лет! – Холмс взял со стола томик и прочитал название полностью: «Практическое руководство по разведению пчел, вкупе с некоторыми замечаниями об отделении королевы». – Все это в одиночку я свершил! Взгляните на плод бессонных ночей и напряженных дней, когда я наблюдал за трудами крохотных существ – в точности как в былое время за преступным миром Лондона.
– Но как вы снова вернулись к работе?
– Да, частенько я и сам этому дивился. Министру иностранных дел я еще сумел противостоять, но когда премьер-министр отважился навестить мое скромное жилище!.. Дело в том, Ватсон, что этого джентльмена, возлежащего на диване, нашей разведке оказалось трудно раскусить. Как специалист он оказался на высоте. Дела шли наперекосяк. И никто не понимал почему. Агентов выявляли и даже захватывали, но было очевидно, что тайно действует некая мощная направляющая сила. Было совершенно необходимо ее разоблачить. Дабы решить эту проблему, на меня оказали сильнейшее давление. На это я потратил два года, Ватсон, но скучными их я не назову. Если я скажу, что начал свое путешествие в Чикаго, внедрился в тайное ирландское общество в Баффало, доставил немало хлопот полиции в Скибберине, таким образом попал в поле зрения мелкого агента фон Борка и тот дал мне соответствующие рекомендации, – вы поймете, что задачка была совсем нешуточная. Затем я имел честь войти к нему в доверие, что не помешало мне подпортить большинство его планов и отправить пять лучших его агентов за решетку. Я неотступно следил за ними, Ватсон, и выхватывал по мере созревания. Итак, сэр, надеюсь, вам уже лучше?
Вопрос был адресован фон Борку, который, тяжело дыша и щурясь, молча вслушивался в монолог Холмса. С перекошенным от ярости лицом он разразился потоком немецких ругательств. Холмс, пока его пленник негодовал и сыпал проклятиями, продолжил бегло изучать документы из сейфа, разворачивая и вновь складывая их длинными нервными пальцами.
– Немецкий язык лишен музыкальности, однако по выразительности с ним не сравнится ни один, – заметил он, когда фон Борк в изнеможении умолк. – Эге! Эге! – воскликнул он, вглядевшись в кальку какого-то чертежа, прежде чем уложить его в чемодан. – Попалась в клетку еще одна птичка. Я понятия не имел, что мой наниматель такая бестия, хотя вроде бы и давно его раскусил. Да уж, мистер фон Борк, вам за многое придется ответить.
Пленник, с трудом приподнявшись на диване, взирал на своего захватчика со странной смесью изумления и ненависти.
– Я с вами сквитаюсь, Олтемонт, – медленно и веско проговорил он. – Жизни на это не пожалею, но сквитаюсь!
– Милая старая песенка, – отозвался Холмс. – Как часто я слыхал ее в былые дни! Это была любимая мелодия покойного глубокочтимого профессора Мориарти. Как известно, полковник Себастьян Моран также ее насвистывал. Тем не менее я жив-здоров и развожу пчел в Саут-Даунс.
– Будь ты проклят, дважды изменник! – вскричал немец, силясь высвободиться из пут и сверля Холмса убийственным взглядом.
– Ну-ну, не все так плохо, – с улыбкой заметил Холмс. – Из моих слов вы, несомненно, должны заключить, что мистера Олтемонта из Чикаго на свете никогда не
