Они шли молча, сталкиваясь с людьми, чьи лица с трудом можно было различить во мраке, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть на освещенную виллу или затормозившую машину. И вдруг ни с того ни с сего Малыш Луи выпалил:
— Жэн и вся его бражка — круглые идиоты.
У него накипело, и это прорывалось постепенно, в сумбурных фразах:
— Всегда у них так будет… А все оттого, что ума не хватает… Из них всех стоящий парень один Лионец, потому что у него есть опыт. Но и этот думает о себе, что он пуп земли.
— Как тебе кажется, мы на нее не нарвемся?
— На кого это?
— Да на твою старуху.
— Можешь не беспокоиться. В эти часы она всегда торчит в казино, но ставит редко и только по сто су…
Мне кажется, она скуповата.
Он отвечал на ее вопросы, а сам думал о Жэне, Чарли, Лионце, Титеве — обо всех тех, кого называли «марсельцами», об этих парнях, которые никогда не принимали его всерьез.
«Оставался бы ты лучше краснодеревщиком», — частенько твердили они ему.
Это и было его ремеслом, настоящим ремеслом.
Когда в начале войны мать его бежала из Лилля от немецкой оккупации, она осела, бог весть почему, в деревушке Ле-Фарле, между Тулоном и Каркераном. У нее на руках было двое малышей, муж еще на родине умер от чахотки, и пришлось наниматься поденщицей.
Потом старый Дютто, владелец виноградников, взял ее к себе на работу, она выполняла обязанности служанки, а заодно и другие. По крайней мере, так говорили.
Малыша Луи сначала определили в Ле-Фарле учеником к столяру, потом в один прекрасный день он сбежал в Тулон и, перебираясь с места на место, добрался в конце концов до Лиона.
Там он проработал до той поры, пока не пришлось отбывать воинскую повинность, и даже после армии какое-то время еще столярничал то в Марселе, то в Сен-Тропезе, то полгода в Сете, потом снова в Тулоне.
— Занимался бы лучше своим ремеслом, — посмеивались «марсельцы».
Даже теперь, когда он был женат и Луиза мытарилась в этом заведении, а он при случае помогал им в разных делишках, они называли его «артистом».
— Посмотрим еще, буду ли я ждать, пока они отвалят мне мою долю, — сказал он с угрозой в голосе, когда они миновали казино.
Потом его мысли перескочили на другое:
— Хочешь на нее взглянуть? Слушай! Я сейчас войду первый, сяду возле нее…
— Но я не одета…
— Это не беда. Хватит у тебя на входной билет?
Он прошел мимо контроля с видом завсегдатая, оглядел столы, за которыми шла игра, и отыскал глазами Констанс, сидевшую, как обычно, возле крупье в первом ряду у стола с рулеткой.
Она всегда дожидалась, пока освободится место слева от крупье, и только тогда вынимала из сумки маленький серебряный карандаш, стофранковый билет и карточки для рулетки, на которых отмечают ходы.
Не прошло и минуты, как вошла Луиза. Малыш Луи чуть заметно улыбнулся ей и подсел к Констанс, по которой словно пробежал электрический ток, когда она почувствовала, что он рядом.
— Тс-с! — прошептала она, прикладывая палец к губам и указывая на лежащую перед ней на столе порядочную кучку фишек. — Подожди меня в баре.
Потом материнским жестом сунула ему в руку пригоршню жетонов, повернулась к крупье и спросила:
— Есть еще время?
— Ставьте быстрее! Ставок больше нет! Семерка…
Констанс поискала глазами Малыша Луи, показала на семерку, потом на свои фишки, и глаза ее повлажнели от радости и гордости.
— И часто она выигрывает?
Они сидели в баре. Луиза, не привыкшая обедать в одно время, к полуночи всегда чувствовала голод и потому заказала себе сандвич. Со своих высоких табуретов они разглядывали игорный зал. В этом казино редко попадались люди в вечерних туалетах. Среди игроков было немало женщин, и почти все — в возрасте Констанс Ропике.
— Делайте игру! Ставок больше нет!
— И часто она выигрывает? — переспросила Луиза.
— Случается. Но ведь она ставит не больше чем по сто су.
— Ты не знаешь, откуда у нее деньги?
— Нет еще. Пока только знаю, что у нее есть старикан, который навещает ее два раза в месяц. Она божится, что он важная птица, дипломат. Я его еще не видал.
— Ты думаешь, она не приревнует, когда увидит меня?
— А я ей скажу, что ты моя сестра.
— Какая у тебя в галстуке шикарная булавка! — заметила вдруг Луиза.
А Малыш Луи, в свою очередь, испытывал чувство облегчения оттого, что находится здесь, с нею рядом, и от сознания, что ему удалось так ловко обставить Жэна.
— Я не хочу наседать на нее сразу, понимаешь? Сначала нужно пронюхать про ее дела. Она ленива, уже два раза просила меня написать за нее письма, но ничего такого в них не было.
— Смотри, — прошептала Луиза, дожевывая сандвич.
К ним приближалась Констанс, робкая и смущенная, а Малыш Луи, будто не замечая ее волнения, повернулся к ней и сказал:
— Познакомьтесь! Моя сестра Луиза. Моя приятельница Констанс.
— Очень приятно.
— Луиза сегодня вечером приехала в Ниццу и пробудет здесь несколько дней.
— Вы остановились в отеле? — с видом светской дамы спросила Констанс Ропике.
— Нет, — вмешался Малыш Луи. — Она поселилась у друзей. У сестры много друзей на Юге. Ее муж родом из Ниццы.
— Так вы замужем?
Малыш Луи не смог скрыть насмешливого выражения глаз и, чтобы покончить с этой сценой, сказал:
— А не пойти ли нам куда-нибудь выпить?
Он невольно бросил взгляд на руки Констанс, та сразу поняла и грустно призналась:
— Опять все проиграла. Семерка выходила три раза, и я решила на нее поставить…
Издалека с профессиональным безразличием на них поглядывал администратор зала. В углу на диванчике сидел инспектор полиции, терпеливо дожидаясь окончания дежурства.
Луиза пыталась быть любезной, но иногда в ее глазах мелькал затаенный страх. Ей не давала покоя мысль о том, что Жэну уже, наверное, успели позвонить в бар «Экспресс», и она терялась в догадках, как он поступит, высчитывала, сколько времени ему понадобится, чтобы приехать поездом из Марселя.
— Эта девчонка тоже здесь, — тихо прошептала Малышу Констанс.
— Какая девчонка?
— Наша соседка. Если это будет продолжаться, я подниму скандал. Нечего липнуть к мужчинам! Тем более что она еще несовершеннолетняя…
Речь шла о Нюте, сидевшей в зале в обществе какого-то молодого человека. Казалось, она совсем не проявляет интереса к Малышу Луи.
В зале уже никого не было, сцена опустела, в витринах погасили свет. Перед казино выстроились вереницы такси. Слышалось равномерное дыхание моря, иногда нарушаемое криком чаек.
— Куда же мы пойдем? — спросила Констанс.
— В «Калифорнию», — предложил Малыш Луи, которому совсем не хотелось спать.
Они втиснулись в такси. Колени Малыша Луи прижимались к коленям Луизы, а Констанс держала его за руку.
В трех маленьких ночных забегаловках Луи заказывал себе мятный ликер, а женщины пили шампанское. Констанс завела долгий разговор с Луизой:
— Вы живете в Париже?
— Часть года.
— А я при жизни мужа…
В четыре часа утра они все трое вышли на площадь Массена, и Констанс стала уговаривать Луизу:
— Но раз я вам говорю, что меня это не стеснит… Не правда ли, Луи? Я твержу твоей сестре, что не стоит в такую пору будить ее друзей. Я дам ей ночную рубашку, и она будет спать в моей комнате.
Малыш Луи и Луиза еле удержались, чтобы не прыснуть.
Констанс не знала, как им угодить. Она приготовила всем по чашечке кофе, добавив в него выдержанного коньяку.
— Выйди-ка на минутку, пока Луиза переоденется!
Они еще долго болтали, уже в ночных рубашках, в комнате с выцветшей обивкой на мебели и мягкими подушками, в то время как по городу проезжали последние такси.
Теперь для Малыш Луи началась роскошная жизнь.
Такой он ее, по крайней мере, представлял, когда из окна столярной мастерской следил за компанией «марсельцев», которые целые дни проводили за столиками бара, и завидовал их холеным рукам и изящной обуви.
С его рук давно уже сошли мозоли, и не нужно было тереть их пемзой. А не далее как вчера он первый раз в жизни даже сделал себе маникюр в самой фешенебельной парикмахерской на площади Альберта I.
И теперь сквозь полуопущенные густые ресницы он разглядывал свои пальцы, ногти, покрытые розовым лаком, настороженно прислушиваясь к каждому звуку в доме.
Он валялся в постели до полудня не столько от лени, сколько из принципа, как бы беря реванш за те годы, когда должен был вставать с петухами по сверлившему уши звонку будильника.
Газеты лежали рядом. Констанс принесла ему в постель кофе и дала закурить, потом приоткрыла жалюзи, совсем немножко, ровно настолько, чтобы в комнату мог проникнуть и коснуться его постели косой луч света, совсем тоненький, такой, какие можно видеть на картинках с изображением Благовещения.
Луиза занималась уборкой квартиры. Ну и потеха! А потешней всего, что это взбрело в голову самой Констанс.
