— Я начинаю понимать, — пробормотал я, — движимый злобой или ненавистью, сын решил запятнать титул, который не мог унаследовать.
— Может быть, — сказал Холмс. — Во всяком случае, герцогу было трудно сделать другой вывод.
— Я этого не знал, — сказал я смиренно.
— Вполне естественно, мой дорогой Уотсон, брать сторону обиженного. Но разумнее сначала разобраться, кто в действительности обижен. Что касается герцога, я согласен, что он трудный человек, но он несет свой крест.
— Значит, моя оценка лорда Карфакса тоже ошибочна, — сказал я почти с отчаянием.
— Не знаю, Уотсон. У нас очень мало фактов. Однако он допустил два просчета.
— Я этого не заметил.
— Он также.
Мои мысли были сосредоточены на более широкой проблеме.
— Холмс, — сказал я, — вся эта история очень странная и непонятная. Надо полагать, что наша поездка была вызвана не просто желанием вернуть владельцу утерянную вещь?
Он смотрел в окно вагона.
— Набор хирургических инструментов был доставлен нам домой. Сомневаюсь, чтобы нас приняли за бюро находок.
— Но кто его послал?
— Кто-то, кто хотел, чтобы он попал нам в руки.
— Тогда мы можем только гадать.
— Конечно, Уотсон, я не рискую утверждать, что чую здесь хитрую игру. Но запашок сильный. Не исключено, что ваше желание исполнится.
— Какое желание?
— Вы, кажется, недавно предлагали, чтобы я оказал помощь Скотленд-Ярду в деле Джека Потрошителя.
— Холмс!..
— Конечно, нет никаких улик, которые связывали бы Потрошителя с набором хирургических инструментов. Но скальпель отсутствует.
— Я сам подумал об этом. Господи, ведь даже сегодня ночью его могут всадить в тело какой-нибудь несчастной.
— Это одна из возможностей, Уотсон. Скальпель мог быть изъят и символически — тонкий намек на преступного маньяка.
— Почему же тот, кто послал инструменты, не объявился?
— Причин может быть множество. Но одной из главных я считаю страх. Думаю, что со временем мы узнаем правду.
Холмс погрузился в размышления — состояние, которое мне было хорошо известно. Я знал, что сейчас бесполезно продолжать расспросы. Откинувшись на спинку сиденья, я угрюмо смотрел в окно, а поезд мчал нас к Паддингтонскому вокзалу.
Эллери поднял глаза от рукописи.
Грант Эймс, приканчивая энный бокал, с нетерпением спросил:
— Ну, как?
Эллери встал, подошел к книжному шкафу. Нахмурившись, он стал искать что-то в книге, которую снял с полки. Грант ждал. Эллери поставил книгу на место, снова сел.
— Кристиансоновская.
Грант смотрел на него, не понимая.
— Согласно справочнику, фирма «Кристиансон» была известным производителем писчебумажных принадлежностей тех времен. На бумаге тетради ее водяной знак.
— Значит, сомнений нет!
— Не в этом дело. Кто-то пытается навязать мне рукопись, но я ее не беру. Если это подлинник, я не могу себе этого позволить. Если это подделка…
Эллери рассеянно подергал себя за нос.
— Вы уверены, что ее положили в вашу машину во время той поездки?
— Больше негде было.
— Надпись сделана женщиной. А сколько там было женщин?
Грант пересчитал по пальцам.
— Четыре.
— Не было ли в их числе книжного червя? Коллекционера? Библиофила? Старушки — синего чулка, от которой пахнет лавандой и мускусом?
— Господь с вами! Четыре юные смазливые милашки, которые старались выглядеть как можно более соблазнительно. В погоне за мужьями, естественно. Честно говоря, Эллери, не думаю, чтобы хоть одна из них могла отличить Шерлока Холмса от Аристофана. Но вы с вашими сверхъестественными способностями могли бы найти виновницу за один вечер.
— Послушайте, Грант, в другое время я бы взялся за игру. Но я вам сказал: у меня очередная запарка. Просто нет ни минуты свободной.
— Значит, на этом вы ставите точку, Маэстро? Можно подумать, что вы литературный поденщик. Я ему даю в руки потрясающую таинственную историю…
— А я, — сказал Эллери, бросая тетрадь на колени Гранту Эймсу, — возвращаю ее вам. У меня есть предложение. Ставьте бокал и бегите сами искать свою шутницу.
— Значит, рукопись вас не захватила?
— Захватила, что говорить. — Эллери нерешительно снова взял тетрадь.
— Узнаю старого друга! — Эймс встал. — Почему, собственно, мне не оставить рукопись здесь? В конце концов она адресована вам. А я могу время от времени сюда заглядывать.
— Лучше пореже.
— Очень любезно… Ладно, постараюсь беспокоить вас поменьше.
— Чем меньше, тем лучше. А теперь не пора ли вам отчаливать, Грант? Я серьезно.
— Вся беда, дружище, в том, что вы мрачная личность. Сплошная скука. — Эймс обернулся в дверях. — Кстати, закажите еще виски. Ваши запасы кончились.
Оставшись один, Эллери постоял в нерешительности, потом положил тетрадь на диван и направился к письменному столу. Он посмотрел на машинку, она на него. Покрутился на вращающемся кресле. Подвинул кресло ближе к столу. Снова потянул себя за нос.
Тетрадь спокойно лежала на диване.
Эллери вставил чистый лист в пишущую машинку. Поднял кисти рук, размял пальцы, задумался и кончил тем, что быстро напечатал шуточную сентенцию:
«Господь, — сказал Никки, — любит охотно лающего»[2].
— Ладно, — проговорил Эллери, — еще одну только главу.
Он вскочил, подбежал к дивану, схватил рукопись, открыл ее на главе 3 и погрузился в чтение.
— Между прочим, Холмс, куда подевался Уиггинс?
Я задал этот вопрос на следующее утро в квартире на Бейкер-стрит. Накануне вечером, по возвращении из замка Шайрс, мы поужинали в буфете на вокзале, после чего Холмс сказал:
— Сегодня вечером в Альберт-холле концерт молодого американского пианиста Бентона. Я всячески рекомендую его, Уотсон.
— Не знал, что в Штатах есть выдающиеся пианисты.
Холмс рассмеялся.
— Полно, дружище, перестаньте нападать на американцев. Прошло уже больше столетия, и они неплохо справляются там у себя.
— Вы хотите, чтобы я вас сопровождал? С радостью.
— Я предлагаю вам пойти на концерт. Мне надо кое-что расследовать, что лучше сделать вечером.
— В таком случае я предпочитаю кресло у камина и одну из ваших увлекательных книг.
— Рекомендую книгу, которую я недавно приобрел: «Хижина дяди Тома». Автор — американская леди по фамилии Стоу. Печальная история, написанная, чтобы побудить нацию исправить великую несправедливость. Насколько мне известно, именно она была одной из причин войны между штатами. Ну, мне пора. Может быть, позднее я присоединюсь к вам, и выпьем по рюмочке перед сном.
Холмс, однако, вернулся очень поздно, когда я уже спал. Он не стал будить меня, так что мы встретились уже за завтраком. Я надеялся, что он расскажет, чем был занят весь вечер, но он молчал и вообще, видимо, не спешил действовать. Он сидел за чаем в мышиного цвета халате и, лениво развалясь, пускал клубы дыма из своей любимой глиняной трубки.
Внезапно послышался топот на лестнице, и в комнату ворвался десяток самых грязных и оборванных уличных мальчишек Лондона. Это была неповторимая холмсовская банда бродяжек, которых он называл то «отделением сыскной полиции на Бейкер-стрит», то «нестроевым отрядом», то «нерегулярной частью с Бейкер-стрит».
— Смир-р-но! — скомандовал Холмс, и мальчишки, толкая друг друга, встали в неровный ряд и задрали свои чумазые рожицы, очевидно, считая, что демонстрируют военную выправку.
— Ну как, нашли?
— Да, сэр, нашли, — ответил один из них.
— Я нашел, сэр! — перебил его другой, осклабясь щербатым ртом, в котором не хватало трех зубов.
— Очень хорошо, — строго сказал Холмс, — но мы действуем как единое целое. Никакой личной славы. Один за всех и все за одного.
— Так точно, сэр, — ответил хор голосов.
— Доложите.
— Это в Уайтчэпеле.
— Вот как…
— На Грейт Хиптон-стрит, возле перехода. Улица там узкая, сэр.
— Очень хорошо, — повторил Холмс. — Вот ваша плата. Теперь ступайте.
Он дал каждому по новенькому шиллингу. Довольные, мальчишки с грохотом помчались вниз по лестнице.
Холмс выколотил из трубки остаток недокуренного табака.
— Что стало с Уиггинсом?
— У него жизнь сложилась прекрасно. Вступил в войска ее величества. На последнем письме, которое я получил от него, стоял африканский штемпель.
— Толковый был паренек, насколько я помню.
— Они все такие. Число этих плутов в Лондоне не уменьшается. Но мне надо навести справки. Пошли.
Не надо было обладать особым талантом, чтобы угадать, куда мы направлялись, и я не удивился, когда мы остановились перед витриной ломбарда на Грейт Хиптон, в Уайтчэпеле. Улица действительно была узкой, с высокими зданиями на противоположной стороне. Когда мы подошли, солнце только начинало высвечивать полоску на стекле витрины, на котором было начертано: «Джозеф Бек — ссуды».
