— Мне хочется отправить тебя на авеню Шатийон, чтобы расспросить консьержку и соседей. Вот только не надо, чтобы в квартале заподозрили, будто этим человеком интересуется полиция. Ты можешь походить из квартиры в квартиру, например предлагая электрический пылесос…
Жанвье не сдержал гримасу при мысли, что придется таскаться от дома к дому с пылесосом в руке.
— Если тебе больше нравится, представляйся страховым агентом… — смилостивился комиссар.
Жанвье такой вариант явно нравился больше.
— Постарайся выяснить, как живет семья, что собой представляет жена, что о них думают в квартале. Если жена дома, можешь позвонить в квартиру и предложить ей застраховать жизнь…
— Буду стараться, патрон.
Погода была такой же пасмурной и холодной, и кабинет, где комиссар забыл включить отопление, основательно выстудило. Он повернул рычажок и на секунду заколебался, не стоит ли сходить к шефу за советом. Не сделал он этого из опасения показаться смешным. Рассказывая историю Пардону, он понял, как мало у него данных.
Медленно набивая трубку, комиссар вновь погрузился в работу с делом, которое оставил утром и интересоваться которым никак не мог себя заставить. Прошел час. Воздух стал непрозрачным из-за табачного дыма и сгущающихся сумерек. Он включил настольную лампу с зеленым абажуром, встал, чтобы вновь уменьшить мощность работы батареи. И тут в дверь постучали. Старый Жозеф прошептал, кладя на угол стола карточку:
— Дама.
Должно быть, она произвела на старого секретаря сильное впечатление, раз уж он употребил такое слово.
— Думаю, — добавил Жозеф, — она жена того типа, что приходил утром.
Написанная на карточке фамилия ему что-то напоминала: мадам Мартон. А ниже, в графе «Цель визита», значилось: «Личная».
— Где она/
— В приемной. Пригласить ее?
Мегрэ уже хотел ответить «да», но спохватился:
— Нет, я займусь этим сам.
Он не спеша прошел через кабинет инспекторов, потом еще через две комнаты, прежде чем выйти в широкий коридор позади застекленной приемной. Поскольку еще не совсем стемнело, лампы, казалось, светили не так ярко, как обычно, и атмосфера была желтоватой и унылой, точно на маленьком провинциальном вокзале.
От двери он наблюдал за своего рода аквариумом, в котором сидели всего три человека, из которых двое явно пришли в бригаду нравов, поскольку один был маленьким сутенером, от которого за километр воняло площадью Пигаль[1], а вторая — пышнотелая девица, державшаяся в здании полиции с непринужденностью завсегдатая.
Оба бросали взгляды на вторую женщину, тоже ожидавшую приема, отличавшуюся безукоризненной элегантностью.
Мегрэ неторопливо подошел к стеклянной двери и открыл ее:
— Мадам Мартон?
Он обратил внимание на сумочку из крокодиловой кожи, подобранную в тон туфлям, и строгий костюм, видневшийся из-под бобрового манто.
Она поднялась с легким смущением, которого можно ожидать от человека, никогда не имевшего дела с полицией и вдруг столкнувшегося с одним из старших офицеров.
— Комиссар Мегрэ, не так ли?
Остальные двое фамильярно перемигнулись. Мегрэ проводил гостью в свой кабинет и усадил в то самое кресло, в котором утром сидел ее муж.
Простите за беспокойство… — Она сняла с правой руки замшевую перчатку и закинула ногу на ногу. — Полагаю, вы догадываетесь, почему я здесь?
Мегрэ совсем не понравилось, что она пошла в наступление, поэтому он воздержался от ответа.
— Очевидно, вы тоже будете укрываться за словами о соблюдении профессиональной тайны…
Он обратил внимание на ее «вы тоже». Означало ли это, что она ходила к доктору Стейнеру?
Но его удивляло не только поведение мадам Мартон.
Муж, конечно, был не урод и, должно быть, очень неплохо зарабатывал. Но мадам Мартон принадлежала совсем к другому классу. В ее элегантности не было никакой вульгарности, никакой чрезмерности. В непринужденности тоже.
Еще в приемной он заметил безупречный пошив ее туфель и шик сумочки. Перчатки по качеству не уступали им, как, впрочем, и все остальное, что на ней было надето. Никакой агрессивности, ни малейшей нарочитости. Никакого расчета на дешевый внешний эффект. Вся ее одежда была изготовлена в лучших ателье.
Она выглядела на сорок лет, но так, как умеют выглядеть лишь сорокалетние парижанки, тщательно ухаживающие за собой, а по интонациям, как и по всему поведению, чувствовалось, что она свободно держится в любом месте и при любых обстоятельствах.
Действительно ли в ней был некий недостаток? Мегрэ показалось, что он нашел один, но не мог точно указать, какой именно. Скорее это было смутное ощущение, нежели действительно замеченное явление.
— Думаю, господин комиссар, мы только выиграем время, если я расскажу вам все откровенно. К тому же хитрить с таким человеком, как вы, было бы чересчур самонадеянно.
Он остался невозмутимым, но эта его невозмутимость посетительницу не смутила или же она великолепно собой владела.
— Я знаю, что сегодня утром мой муж приходил к вам.
— Это он вам сказал? — спросил Мегрэ, надеясь сбить ее с толку.
— Нет. Я видела, как он входил в это здание, и поняла, что он пошел к вам. Он с увлечением следит за всеми вашими расследованиями и уже много лет при каждом подходящем случае говорит о вас в восторженных тонах.
— Вы хотите сказать, что следили за мужем?
— Да, — просто ответила она. Наступила короткая, немного неловкая пауза. А потом прозвучал вопрос: — Вас это удивляет после того, что вы услышали?
— А вы знаете, что он мне говорил?
— Это нетрудно угадать. Мы женаты уже двенадцать лет, и я отлично знаю Ксавье. Это честнейший, храбрейший и обаятельнейший человек на свете. Возможно, вы знаете, что он рос без родителей и воспитывался в приюте?
Комиссар рассеянно кивнул.
— Он вырос на ферме в Солони, где у него отбирали книги, которые он доставал, и сжигали их. Тем не менее он достиг того, чего достиг, а на мой взгляд, заслуживает еще большего. Даже я постоянно поражаюсь широте его знаний. Он все читал. Обо всем знает. И разумеется, на нем все ездят. Он убивает себя работой. За полгода до Рождества он уже начинает готовиться к нему, а Рождество его просто выматывает.
Она открыла сумочку и заколебалась, не решаясь вынуть серебряный портсигар.
— Можете курить, — разрешил Мегрэ.
— Спасибо. У меня есть эта отвратительная привычка — я много курю. Надеюсь, мое присутствие не помешает вам курить трубку?
Он видел мелкие морщинки в углах ее глаз, но вместо того, чтобы старить ее, они лишь придавали ей особый шарм. Серо-голубые глаза женщины искрились добротой близорукого человека.
— Должно быть, мы оба кажемся вам нелепыми и смешными, по очереди приходя сюда и исповедуясь.
Впрочем, отчасти так и есть. Вот уже несколько месяцев меня беспокоит состояние мужа. Он измотан, встревожен, бывают периоды полной апатии, когда он совсем не разговаривает со мной.
Мегрэ хотелось бы, чтобы при разговоре присутствовал Пардон: возможно, врач сумел бы из него что-нибудь вытянуть?
— Уже в октябре… да, в начале октября… я сказала ему, что у него неврастения и что ему следовало бы сходить к врачу…
— Это вы заговорили с ним о неврастении?
— Да. А что, не следовало?
— Продолжайте.
— Я много за ним наблюдаю. Он начал жаловаться на одного из своих начальников, которого никогда не любил, однако теперь повел речь о заговоре, организованном тем против него. Потом он ополчился на одного молодого продавца…
— По какому поводу?
— Это покажется странным, но я отчасти понимаю реакции Ксавье. Я не преувеличиваю, когда говорю, что он лучший во Франции специалист по игрушечным железным дорогам. Надеюсь, это не вызовет у вас улыбки? Ведь не смеются же над людьми, всю жизнь придумывающими новые модели бюстгальтеров или корсетов.
Почему-то он спросил:
— А вы связаны с бюстгальтерами и корсетами?
Она засмеялась:
— Я их продаю. Но речь не обо мне. Так вот, молодой продавец стал наблюдать за моим мужем, вынюхивать его маленькие секреты, перерисовывать макеты…
Короче, у Ксавье сложилось впечатление, что тот хочет занять его место. Но по-настоящему я встревожилась, когда заметила, что подозрения Ксавье распространяются и на меня…
— В чем же он вас подозревает?
— Полагаю, он вам рассказал. Это началось однажды вечером, когда, внимательно глядя на меня, он прошептал: «Ты будешь красивой вдовой, верно?» Потом это слово часто всплывало в разговоре. Например: «Все женщины созданы, чтобы быть вдовами. Кстати, статистика подтверждает»… Отсюда недалеко до утверждения, что без него моя жизнь была бы более блестящей, что он — единственное препятствие на моем пути наверх…
Она не шевелилась, хотя Мегрэ специально буравил ее тяжелым взглядом.
— Остальное вы знаете. Он убежден, что я решила от него избавиться. За столом часто меняет свой стакан на мой — не скрываясь, напротив, насмешливо глядя на меня. За едой ждет, пока я проглочу первый кусок.
