— Штормовое предупреждение?
Кроличий нос дернулся.
— Бенедикт звонил из бостонского аэропорта. Все рейсы задерживаются.
Окно осветилось, словно взорвалась атомная бомба. Даллмен отпрянул, а Скатни вскочил на ноги. Удар грома сотряс висящие на стенах театральные фотографии. Сразу же небеса разверзлись, и переулок за окном превратился в реку.
— Дело дрянь, — сказал Даллмен, посмотрев на часы. — Скоро начнут собираться зрители. Придется отменить спектакль.
— И дать им еще один шанс посмеяться надо мной? — Блуфилд выпятил подбородок. — Мы задержим начало премьеры.
— Насколько, по-вашему, нам удастся его задерживать? Самолет Бенедикта, возможно, не взлетит еще несколько часов.
— Гроза уходит на северо-запад, Арчер. В Бостоне должно проясниться с минуты на минуту. А оттуда всего полчаса лету.
Даллмен вышел. Эллери слышал, как он приказывает зажечь свет в зале и опустить занавес.
Телефон зазвонил в восемь двадцать пять. Скатни схватил трубку.
— Что я вам говорил? Он вылетает!
Фостер Бенедикт прибыл в театр в восемнадцать минут десятого. Дождь прекратился, но переулок, ведущий к служебному входу, был покрыт лужами, и актеру приходилось перепрыгивать их. Судя по его нахмуренному лицу, он воспринимал лужи как личное оскорбление. Скатни и Даллмен прыгали вместе с ним, говоря одновременно.
Труппа ожидала в дверях. Бенедикт прошел мимо, даже не взглянув на коллег, оставив за собой аромат виски и одеколона. Но если он и был пьян, Эллери не мог разглядеть никаких признаков этого.
Роджер Фаулер стиснул зубы. Джоан Траслоу выглядела так, словно получила пощечину.
Фостер Бенедикт огляделся вокруг.
— Вы мистер… Блуфиш, не так ли? Где моя уборная?
— С другой стороны сцены, мистер Бенедикт, — пропыхтел Скатни. — Но сейчас нет времени…
— Зрители сидят в зале уже больше часа, — сказал Даллмен. Топанье ног и свист публики были слышны даже в переулке.
— Ага! — Актер расположился на стуле привратника у служебного входа. — Глас Райтсберга.
— Райтсвилла, — поправил Скатни. — Право, мистер Бенедикт…
— А это, полагаю, — продолжал Бенедикт, окидывая взглядом молчаливую труппу, — так называемые актеры в этой жалкой постановке?
— Пожалуйста, мистер Бенедикт! — снова взмолился Скатни.
Эллери давно не видел Бенедикта. Некогда самое красивое лицо на американской сцене выглядело как передержанное тесто. Под злобными глазами топорщились мешки. На ранее гладкой шее появились морщины. Только звучный голос был тем же самым.
Актер посмотрел на Джоан.
— Эта маленькая леди — орхидея на капустной грядке. Кого она играет, Даллмен? Надеюсь, героиню?
— Да, — ответил Даллмен. — Но сейчас нет времени для представлений, Бенедикт. Вы должны быть на сцене в начале первого акта.
— Мою коробку с гримом, Фил. — Бенедикт протянул руку и щелкнул пальцами, все еще глядя на Джоан. Ее лицо было белым как мел.
Эллери посмотрел на Роджера. Он стиснул кулаки.
— Фила Стоуна здесь нет, — напомнил Даллмен.
— Господи, я забыл несессер с гримом. Хотя какое это имеет значение?
— Все равно гримироваться нет времени! Все гримерные принадлежности Мэнсона в его уборной, и вы можете ими воспользоваться, когда будете переодеваться между актами. Вы собираетесь играть или нет?
— Мистер Бенедикт, — Скатни дрожал всем телом, — даю вам ровно полминуты, чтобы выйти на сцену и занять место для подъема занавеса. Иначе я представлю счет профсоюзу.
Актер поднялся, улыбаясь.
— Если я помню сюжет пьесы, — обратился он к Джоан, — а вы можете не сомневаться, что я его помню, — у нас есть очаровательный шанс познакомиться поближе во время первого акта. Как насчет маленького ужина с шампанским после спектакля? Ладно, Блуфилд, буду играть без грима и костюма. — Он пожал плечами. — В конце концов, я играл эту идиотскую роль всеми возможными способами. Это может выглядеть даже забавно.
Он направился на сцену.
— Все по местам! — рявкнул Даллмен. Джоан поплыла к сцене, словно призрак. Остальные актеры засуетились. — Фаулер!
Роджер ожил.
— Где ваш осветитель? Займитесь делом! — Когда Роджер отошел, Даллмен нахмурился. — Господи, кажется, Бенедикт произносит речь!
— Так оно и есть, — подтвердил Эллери, выглядывая из-за кулис.
Стоя на авансцене, Бенедикт объяснял с комичными жестами и гримасами, почему «почтеннейшей ронгсвиллской[78] публике» придется лицезреть великого Фостера Бенедикта в первом акте «Смерти Дон Жуана» в уличной одежде и без грима. Зрители начали хихикать и аплодировать.
Услышав позади бульканье, Эллери обернулся. Нос Скатни снова подергивался.
— Что он делает? За кого он себя принимает?
— Полагаю, за Бэрримора в «Моих дорогих детях».[79] — Даллмен жевал сигару.
Они могли только беспомощно наблюдать за буффонадой Бенедикта. Его выход был триумфом импровизации. Он поклонился с серьезным видом, принял балетную позу и, словно Нижинский в «Призраке розы», прыгнул к кулисам.
Эллери, стоя вместе со Скатни Блуфилдом среди зрителей, которым не хватило сидячих мест, с недоверием наблюдал за первым актом.
Бенедикт намеренно перефразировал свои монологи. Сбитые с толку любители, ожидая своих реплик, забывали текст. Тогда он подсказывал его им, подмигивая над огнями рампы. Актер дурачился, то и дело обращаясь к покатывающейся со смеху публике и превращая старую мелодраму в грубый фарс.
Эллери посмотрел на Скатни. То, что он увидел, заставило его быстро пробормотать:
— Он причиняет больше вреда себе, чем вам.
Но Скатни покачал головой:
— Они смеются надо мной. — Он пробился к двери в вестибюль и исчез.
Сцена соблазнения выглядела кошмарно. Один раз Джоан из самозащиты проделала нечто, заставившее Бенедикта ойкнуть. Но он тут же обратился к публике с очередной импровизацией, которую Эллери не расслышал, и во время последовавшего взрыва хохота возобновил атаку. Джоан уходила за кулисы, как сомнамбула.
Роджер скрежетал зубами.
Занавес наконец опустился. Билетеры открыли запасные выходы с обеих сторон зала. Зрители, вытирая глаза, хлынули в переулки. Эллери протиснулся через вестибюль на улицу и закурил сигарету, отдающую привкусом горечи. Он надолго задержался на тротуаре после звонка, но, когда вернулся в зал, свет еще горел.
Эллери с удивлением посмотрел на часы. Вероятно, Бенедикту понадобилось дополнительное время, чтобы одеться и загримироваться ко второму акту. А может быть, Роджер дал ему кулаком по физиономии. Эта мысль порадовала Эллери.
Публика начинала ворчать и кашлять.
Эллери пробрался сквозь стоящих зрителей к крайнему левому проходу и направился за кулисы. Там царила тишина.
Дверь кабинета Скатни Блуфилда была открыта, и Арч Даллмен в облаке сигарного дыма сердито мерил шагами комнату.
— Вы не видели Блуфилда? — спросил он.
— Нет, — ответил Эллери. — Что-то не так?
— Мне наплевать, кем Бенедикт себя считает, — проворчал Даллмен. — Сначала этот обрюзгший кусок окорока превращает первый акт в дешевый водевиль, а теперь не отвечает на вызов! Квин, окажите мне любезность и вытащите его из уборной.
— Почему я?
— Потому что я за себя не ручаюсь. И передайте ему от меня, что, если не будет играть как следует, я лично продырявлю воздушный шар, который он называет головой!
Эллери все сильнее ощущал тревогу.
— Лучше пойдем вместе.
Они поспешили на площадку по другую сторону зала. Эллери постучал в дверь со звездой.
— Мистер Бенедикт!
Ответа не последовало.
— Мистер Бенедикт, вы задерживаете начало второго акта.
Молчание.
— Бенедикт!
Эллери распахнул дверь.
Фостер Бенедикт сидел за туалетным столом спиной к двери, уронив голову на стол среди париков и коробок с гримом.
Он успел частично облачиться в костюм Дон Жуана. На белой шелковой рубашке под левой лопаткой алело пятно, откуда торчала рукоятка ножа.
— Этот тип явно свихнулся, — заявил Даллмен, жуя свежую сигару. — Собирается появиться на сцене с намалеванным краской кровавым пятном и трюковым ножом. Как насчет того, чтобы играть соответственно вашему возрасту, Бенедикт? Фактически как насчет того, чтобы вообще играть? — Он прошел мимо Эллери. — Быстро снимайте эту ерунду!
— Не прикасайтесь к нему, — сказал Эллери.
Даллмен уставился на него:
— Вы шутите!
— Нет.
Даллмен разинул рот, и сигара упала на пол. Он наклонился и стал искать ее.
