Содержимое корзины давно вышло из берегов, а паркетный пол усеивали забракованные наброски.
Лотта решительно затопила камин и сожгла содержимое корзины листок за листком. Туда же отправились валявшиеся на полу рисунки. Теперь оставалось натереть пол электрическим полотером.
В дверь постучали, и кто-то взялся за ручку.
— Кто там?
— Я принес тебе горячего кофе, — прошептал голос за дверью, и в комнату с победным видом вошел взъерошенный и перепачканный Георг.
Внезапно Лотта почувствовала, что никогда еще не любила его так сильно. Сейчас он не был похож на снисходительного выхоленного адвоката. Ее всегда бессознательно раздражало, что Георг был таким образцовым. Он великолепно выглядел, был прирожденным спортсменом и душой любого общества.
Конечно, и сейчас он был хорош, но в другом духе. Он казался далеко не таким самоуверенным и гораздо менее снисходительным. Он так трогательно гордился своей помощью! Глядя на его славное лицо с пятном на щеке, Лотта поняла, что сейчас не могла бы сказать ему «нет».
Георг осторожно поставил поднос на ее захламленный рабочий стол, наклонился и легко поцеловал ее в лоб, затем уселся в единственное удобное кресло.
— Я уже давно покончил и со своей комнатой и с кухней и хочу помочь тебе, — заявил он, — но, говоря честно, если ты заставишь меня работать вместо того, чтобы предложить чашку кофе в этом прибежище мира и покоя, я буду разочарован.
Он вытащил вторую кофейную чашку из кармана пиджака и искоса взглянул на Лотту. Она бросила уборку и уселась на высокий чертежный табурет с чашкой на коленях, чувствуя, что с Георгом она может быть в полной безопасности.
— Здесь ты не можешь мне помочь, пей уж свой кофе, и я тоже немного отдохну.
Георг подошел к двери и повернул ключ в замке. Он присел на край стола и нерешительно взглянул на Лотту. Она заметила, что он нервничает.
— Лотта, можешь сердиться и буйствовать, можешь бить меня ногами, вышвырнуть отсюда, но только обещай ответить мне честно. Мне важнее всего, чтобы ты сказала правду, и что бы ты ни сказала, я буду поддерживать и защищать тебя и поставлю на карту все, чтобы спасти тебя.
— И ты, Брут, — вздохнула Лотта. — Не стоит прибегать к таким обходным маневрам. Ты ведь хочешь спросить меня, не я ли застрелила Петерсена. И я поистине не знаю, что тебе ответить, так как, что бы я ни сказала, у тебя останется искра сомнения, пока настоящий убийца не будет найден.
— Нет, я больше не сомневаюсь, Лотта, пойми же меня. Я тебя люблю и верю тебе больше, чем себе самому. Я в ужасе от того, что, стараясь выпутаться, сделал все, чтобы отвести подозрения от нас пятерых — гостей Петерсена в тот вечер. Я — наследник Петерсена, и одна мысль, что я попаду на первые страницы газет как подозреваемый убийца, приводила меня в отчаяние: я боялся потерять последнюю надежду на тебя.
Ах, Лотта, я вел себя как колоссальный дурак. Я думал, что все просто, а теперь все настолько запуталось, что до правды добраться почти невозможно. Я рассчитывал, что преступник рано или поздно выдаст себя, и я, как великий криминалист, смогу сказать: «Стоп, мой друг, это ты убийца». Но убийца, очевидно, гораздо хитрее, чем можно было предполагать. Он поставил на тебя все свои козыри, и я не представляю себе суда, который мог бы тебя оправдать, если станет известно, что ты прячешь у себя орудие убийства. Поэтому я умоляю тебя, не говори полиции ни слова о револьвере. Расскажи им все, что помнишь до того, как тебя столкнули с лестницы, потому что можно считать доказанным: столкнул убийца. Но забудь о том, что ты нашла револьвер. Я заставлю и других молчать об этом. Если уговоры не помогут, я применю угрозы, а револьвер устраню тем или иным способом.
Георг вытер капли пота со лба.
— И еще я уверен, что мысль: «А может быть, Георг сам убийца», рано или поздно, засядет у тебя в голове, но ты должна гнать от себя эту мысль. Поверь мне, Лотта, я единственный, на кого ты можешь положиться в этой ситуации. Теперь ясно, что каждый из наших добрых друзей может оказаться убийцей; обещай не доверяться никому из них. Если что-нибудь покажется тебе подозрительным, подожди и расскажи об этом полиции, если боишься довериться мне. Но держи свои подозрения при себе до тех пор, пока не свяжешься с официальными властями. Видимо, мы имеем дело с очень хитрым преступником, и тебе угрожает опасность, пока мы его не найдем и не обезвредим.
Минуту Лотта сидела молча. Как хорошо, что у нее есть Георг! Он совершенно прав, она должна быть осторожной с другими и целиком положиться на него.
Она уже хотела сказать, что во всём ему доверяет, но вдруг вспомнила осколок стакана с приставшим к нему порошком.
Георг разбил стакан с невыпитым молоком. Разумеется, это могло быть случайностью, но могла ли она знать точно? Глаза Лотты потемнели от страха. Она посмотрела на Георга, и он показался ей совершенно чужим человеком.
— Мне безразлично, что подумает полиция, — медленно произнесла Лотта, — конечно, я не в восторге от перспективы быть обвиненной в убийстве, но намереваюсь передать револьвер первому появившемуся полицейскому и объяснить, как попал ко мне этот револьвер. А теперь уходи, пожалуйста. Я хочу закончить уборку и немного побыть одной, — ее голос дрогнул. — Извини меня, Георг. Я знаю, что ты один из моих лучших друзей и хочешь помочь мне, но, судя по всему, убийца тоже мой лучший друг, знающий мои привычки и мысли, так откуда мне знать, на кого я могу положиться!
Она подошла к двери и отперла ее. Георг взглянул на нее и понял: любые слова сейчас бесполезны. Он молча вышел, и Лотта повторила про себя:
— Откуда мне знать, на кого я могу положиться!
На ее глазах выступили слезы, и самоуверенная Лотта, никогда не позволявшая себе поддаваться чувствам, опустилась на стул и заплакала. Она положила голову на чертежную доску, стиснула руки и плакала безнадежными слезами, не приносящими облегчения.
Она успокоилась только тогда, когда пробили стенные часы. Из-за метели нельзя убежать от друзей из дому, но она все равно покажет, что не боится их. Спокойно и методично она начала убирать на чертежном и письменном столах. Неожиданно она с досадой обнаружила, что кто-то принес сюда пишущую машинку. Лотта рассердилась: никто не имел права входить в ее мастерскую, а если понадобилась машинка, можно печатать на письменном столе в библиотеке, где она стояла всегда.
Если бы Лотта знала, что на этой машинке было напечатано ее собственное признание в убийстве Петерсена и предсмертная записка, она едва ли так спокойно отнеслась бы к этому открытию. Теперь же она только заперла пишущую машинку, поправила свои бумаги и вышла из мастерской, тщательно заперев за собой дверь.
Оставалось привести в порядок собственную спальню и ванную, после этого она готова встретить кого угодно.
Первым, кого увидела Лотта, поднявшись по лестнице, был Петер. Осторожно закрыв дверь ее спальни, он вышел в коридор. Увидев Лотту, он смутился и проговорил, немного запинаясь:
— Понимаешь, я глупейшим образом порезался, когда складывал свой бритвенный прибор, не нашел липкого пластыря и подумал, что смогу проскользнуть в твою комнату и взять пластырь из твоей аптечки. Я бы, конечно, тебе об этом сказал, как только спустился вниз, но ты пришла сама и застала меня на месте преступления.
Он похлопал ее по плечу и сбежал вниз по лестнице.
Во второй раз в этот день Лотта подосадовала, что у нее не было в доме места, куда бы никто не смел заходить. Друзья не могли или не хотели понять, что они не должны бесцеремонно вторгаться в ее личные комнаты, ведь ей даже в голову не приходило входить в их комнаты.
Она рассеянно открыла дверь и остановилась, как вкопанная. Комната была убрана, кровать застлана, дверь в ванную распахнута; пол тщательно вымыт. Все следы молока и осколков исчезли.
Как во сне, Лотта подошла к аптечке. Повернула ключ и убедилась в своем худшем предчувствии. Осколок стакана с белым порошком исчез, и вместе с ним исчезла последняя надежда, что порошок в стакане оказался случайно. Кому понадобилось рыться в ее аптечке и убирать завернутый в бумагу кусок стекла? Никому из нормальных людей. Но человек с больной психикой, желавший ей зла, разумеется, имел все основания уничтожить следы неудавшегося покушения. Человек, который, очевидно, готов пойти на все, чтобы скрыть какое-то обстоятельство, которое, по его мнению, она знала.
Лотта рассеянно накручивала на пальцы прядь волос. — Боже мой, ведь она ничего не знала! Только бы внушить убийце, что она вообще ничего не знает!
И все же что-то она знала. Она была абсолютно уверена, что человек, столкнувший ее с лестницы, убил Петерсена, и что убийца — один из ее пяти друзей, запертых метелью в ее доме.
