Латимер посидел немного в кресле, глядя на черную Сену, на отблеск света, горевшего где-то над Лувром. Он никак не мог выбросить из головы ни признание Дхриса Мохаммеда, ни рассказ Ираны Превеза, ни драму Булича, ни рассказ о том, как бывший упаковщик инжира заработал свои миллионы, отравляя белым порошком Париж. Доподлинно известно, что по его вине и при его участии погибли три человека, а сколько, должно быть, еще безымянных жертв… Да, если существовало воплощение мирового Зла, то им, безусловно, был этот человек.
Но ведь Добро и Зло — это абстракции, созданные барочным сознанием. Для новой теологии характерны понятия Хороший Бизнес и Плохой Бизнес. С этой точки зрения Димитриос — логическое следствие положения вещей, когда на детей, женщин и стариков сбрасывают бомбы, когда людей травят газом. Это логическое следствие той перемены, когда на смену Давиду Микеланджело, бетховенским квартетам и теории Эйнштейна пришли «Бюллетень фондовой биржи» и «Mein Kampf».
Конечно, один человек бессилен против тех, кто сбрасывает на детей бомбы. Он может только проклинать тех, кто это делает, да испытывать чувство сострадания к несчастным, но в том, что касается действий отдельных личностей, можно и должно помешать их стремлению причинять зло людям. Пусть большинство преступников закон не в состоянии потревожить, но ведь Димитриос по крайней мере дважды совершил тяжкое преступление и, значит, в принципе может быть привлечен к суду как и любой голодающий, укравший кусок хлеба.
Если Димитриос в принципе может быть привлечен к суду, то, значит, дело только в том, чтобы составить обвинительное заключение. Мистер Питерс утверждает, что для этого мало фактов. Но так ли это? Рассмотрим же факты: Димитриос — член правления Евразийского кредитного треста, проживающий на вилле в Каннах, хороший знакомый графини, проживающей на авеню Гош, был вместе с нею на горнолыжном курорте в Сент-Антоне; затем он зафрахтовал в июне греческую яхту; кроме того, он гражданин одной из латиноамериканских стран. Неужели этого недостаточно, чтобы идентифицировать этого человека? Даже если имена членов правления банка действительно недоступны, то простого повторения одной и той же фамилии в списках лиц, удовлетворяющих поставленным условиям, было бы вполне достаточно для идентификации Димитриоса.
Значит, дело за списками. Однако, даже убедив турецкую полицию эксгумировать труп Виссера, сможет ли он убедить французскую в том, что человек, одновременно фигурирующий во всех списках, и есть тот самый Димитриос? Ведь этот человек — один из директоров могущественного банка. Для того чтобы оправдать Дрейфуса, потребовалось долгих двенадцать лет. Привлечение Димитриоса к суду, возможно, так никогда и не состоится.
Все тело Латимера налилось тяжестью, и, хотя ему хотелось лечь не раздеваясь, он все-таки разделся.
Лежа в мягкой, удобной постели с закрытыми глазами, он вдруг подумал, что, приняв предложение мистера Питерса, он становится сообщником шантажиста. «Как странно, — подумал он, — это произошло в течение нескольких часов». Но тотчас же внутренний голос сказал ему, что дело совсем не в этом: «Главное — то, что ты боишься Димитриоса». — «Разумеется, боюсь», — ответил он. Ведь если Виссер был убит за шантаж в связи с наркотиками, что ждет его и мистера Питерса, пытающихся шантажировать Димитриоса в связи с убийством двух человек?
Но выбор был уже сделан, и, кроме того, мистер Питерс обещал действовать, соблюдая все предосторожности.
Латимер видел черновик письма, который мистер Питерс собирался отправить Димитриосу. Ему бросилось в глаза: письмо было написано в том же тоне, что и письмо одного шантажиста в его романе. Оно начиналось дружеским упреком, что месье С. К., ныне процветающий банкир и член высшего общества, наверное, уже забыл автора письма, с которым когда-то съел пуд соли и заработал не одну тысячу. Далее выражалось пожелание, чтобы месье С. К. посетил автора письма в таком-то отеле в девять часов вечера в четверг на этой неделе. После заверений в давней и искренней дружбе шла подпись, а затем постскриптум, в котором месье С. К. сообщалось, что автор письма не так давно виделся с одним человеком, который знал их общего друга Виссера и которому не терпится познакомиться лично с месье С. К. Было бы жаль, если бы обстоятельства помешали месье С. К. появиться в указанном месте в четверг вечером.
Димитриос должен был получить письмо в четверг утром. В половине девятого «мистер Петерсен» и «мистер Смит» должны были появиться в отеле, где мистер Питерс предварительно заказал номер. Предполагалось, что Димитриос согласится уплатить требуемую сумму, которую он должен вручить на следующий день вечером. После чего «мистер Петерсен» и «мистер Смит» должны были исчезнуть.
Предосторожность заключалась в том, чтобы исчезнуть, не оставив следов. Мистер Питерс заверил, что это можно сделать без труда.
В четверг же вечером Димитриосу должно быть вручено второе письмо, в котором говорилось, как посланец Димитриоса должен передать деньги в тысячефранковых купюрах. Это должно было произойти в одиннадцать часов вечера на указанном месте дороги, возле кладбища в Нейи. Посланца здесь ждала машина с двумя людьми, выполняющими поручение мистера Питерса. Посланец садился в машину, и она, покружив в пригороде Парижа, чтобы убедиться, что за ней нет слежки, возвращалась на авеню Де ла Рен вблизи Порт де Сен-Клу, где ее поджидали «мистер Петерсен» и «мистер Смит», которым посланец и передавал деньги. Затем люди мистера Питерса отвозили посланца на то же место, где его взяли. В письме ставилось обязательное условие, что посланец — женщина.
Последняя предосторожность несколько удивила Латимера, но мистер Питерс убедил его, что она очень важна, потому что посланцем мог быть сам Димитриос, который легко мог перевербовать людей мистера Питерса, после чего и «мистер Петерсен», и «мистер Смит» получили бы пулю в лоб.
Ну что ж, кажется, действительно все предусмотрено. А все-таки как странно, что после двух месяцев поисков он встретится лицом к лицу с этим страшным человеком, которого хорошо знали Ирана Превеза, Гродек и мистер Питерс. Он подумал, что это похоже на фантастический рассказ об ожившей восковой фигуре.
В щель между шторами пробился первый луч света. Уже рассвет. Он повернулся на бок и тотчас уснул.
Проснулся он от телефонного звонка. Звонил мистер Питерс, который сообщил, что письмо Димитриосу уже отправлено и что ему хотелось бы обсудить вместе кой-какие детали и поэтому он просит мистера Латимера поужинать вместе. Латимеру казалось, что обсуждать уже больше нечего, но он согласился. Пообедав, он пошел в зоопарк. Ужин был очень скучен, и Латимер понял, что это была еще одна предосторожность мистера Питерса, который опасался, что его компаньон, не имевший в этом деле денежного интереса, просто возьмет и сбежит. Два часа Латимер слушал, как мистер Питерс расписывал достоинства трудов Фрэнка Крейна и восхищался романами «Красавица-хромоножка» и «Всего лишь человек».
Сказав, что у него болит голова, он ушел и, приехав к себе в отель, сразу лег в постель. Странно, но на следующее утро у него действительно болела голова, и он подумал, что виной тому бургундское, которым его потчевал мистер Питерс. Но было что-то гораздо неприятнее, и он вдруг вспомнил, что сегодня вечером они встречаются с Димитриосом — ведь тот, быть может, в эти минуты читает первое письмо.
Латимера мучило то, что он в своих книгах бичевал шантажистов, а теперь сам участвует в шантаже. И дело ничуть не менялось оттого, что шантаж был направлен против Димитриоса, — ведь шантаж такое же преступление, как и убийство. Вероятно, Макбет колебался бы, убивать ему или не убивать Дункана, даже если бы знал, что тот закоренелый преступник, а не человек с душой чистой, как у ангела. Но, к несчастью, мистер Питерс прекрасно справился с ролью леди Макбет.
Латимер позавтракал, потом побродил по городу. Мистер Питерс занимался в это утро людьми и машиной. Они договорились встретиться в пятнадцать минут восьмого. День тянулся нудно и бездарно. Чтобы убить время, Латимер вошел в кино.
И вот, выйдя из кино в начале шестого, он вдруг почувствовал, что у него почему-то болит под ложечкой, и он немного задыхается, как будто кто-то ударил его в солнечное сплетение. Он подумал, что, наверное, это последствие бургундского, и зашел в кафе на Елисейских полях, чтобы заглушить эти последствия стаканчиком настойки. Но странно, это ощущение не только сохранилось, но еще и усилилось. И только тогда, когда ему попались две парочки, беззаботно хохотавшие над какой-то шуткой, он вдруг понял, в чем дело. Ему не хотелось идти на встречу с мистером Питерсом, потому что вслед за тем он должен был встретиться с человеком, во взгляде которого мог прочесть лишь холодное и ясное желание убить каждого, кто встанет поперек дороги. Итак, он явно трусил.
