Таблоид, первым напечатавший новость, озаглавил ее «FREE LU».[102] Это было не указание, как могли подумать некоторые англоговорящие иностранцы, а объявление о том, что присяжные уже фактически сделали.
Мать Дейна была оправдана, как ранее был оправдан ее муж.
— Ваш вердикт обоснован доказательствами, — обратился к присяжным судья Гершкович. — Обвинение в убийстве Шейлы Грей предъявлялось уже дважды, и в каждом случае жюри, выслушав показания, выносило оправдательный вердикт. Следовательно, убийца все еще на свободе. Мы не желаем, чтобы невиновный был осужден, но в то же время не хотим, чтобы виновный остался безнаказанным.
Последние слова были восприняты полицией, окружной прокуратурой и прессой как указание действовать побыстрее и больше не допускать ошибок.
Маккеллы были слишком обрадованы, чтобы обращать внимание на нюансы.
— Какой чудесный рождественский подарок! — воскликнул Эштон. — 25 декабря мы будем вместе и свободны от кошмара, до сих пор нависавшего над нами. Как я могу выразить вам свою благодарность, мистер Бартон?
Адвокат покачал головой:
— Благодарите не меня, а Лэттимура и его необналиченный чек на пятьсот долларов. Мне оставалось только воспользоваться этим. С такими доказательствами любой молокосос, только что вышедший из юридического колледжа, добился бы оправдания.
Единственным из присутствующих, не предававшимся оживленной болтовне, была сама Лютеция. Когда Дейн спросил ее, почему она так задумчива, его мать ответила:
— Это всегда будет на моей совести.
— Что, мама?
— Замена холостых патронов боевыми. Если бы я этого не сделала, она была бы жива…
— Прекрати сейчас же, мама!
Им понадобилось немало времени, чтобы ободрить ее. У Дейна создалось впечатление, что Лютеция была бы согласна вновь предстать перед судом.
— Слава богу, существует закон о двойной подсудности! — сказал он отцу.
Генри Колдер Бартон не покинул зал суда вместе с ними. Он подошел поговорить с окружным прокурором, который беседовал с инспектором Квином.
— Как сказал бы его честь, мазл тов,[103] — угрюмо произнес де Анджелус.
— С чем вы его поздравляете? — фыркнул старик Квин. — С таким делом справился бы и младенец!
Бартон усмехнулся:
— Не могу не согласиться с вами, инспектор… Мистер окружной прокурор, я понимаю, что сейчас не лучшее время спрашивать, не согласитесь ли вы удовлетвориться признанием моего клиента, этого парня Гогарти, в непредумышленном убийстве. Но это бы сэкономило время и деньги. Что скажете?
— Разумеется, нет, — буркнул де Анджелус. — Неужели вы не понимаете, что в деле об убийстве Грей молния ударила меня дважды, и Дик Квин стоял под тем же деревом?
— Почему нужно вымещать это на Гогарти?
— Поговорим об этом завтра. Сегодня я отказал бы и родной матери.
— Тебе не следует ворчать, Тедди, если двое невинных людей оправданы.
— Послушай, Генри, я несчастлив, инспектор Квин несчастлив, все несчастливы, кроме тебя и Маккеллов. Так что оставим это до Рождества, ладно?
* * *
Эллери тоже был несчастлив — грядущее Рождество еще никогда не казалось ему менее веселым. Прежде всего, ему предстояло провести его в больнице, а полуобещание лечащего врача, что перед Новым годом он сможет вернуться домой и кое-как хромать, выглядело столь же малоубедительным, как большинство полуобещаний.
Поскольку теперь Эллери мог ездить в коляске по коридорам, он помогал ослепительной блондинке украшать рождественскую елку на их этаже и почти наслаждался последовавшей шведской вечеринкой. Но настоящее удовольствие доставляла ему только радость семьи Маккелл.
Его удрученность имела и более вескую основу — разочарование в себе. Детектив в кресле! Все удовлетворение от своей роли в деле Эштона Маккелла было стерто несущественной ролью в деле Лютеции. Ведь он практически ничего не сделал, чтобы помочь ей. Письмо от компании «Принцесса», ставшее причиной оправдания, просто объявилось однажды утром, благодаря любезности мистера Лэттимура. Его смысл был бы очевиден даже новичку полицейскому.
Но убийца Шейлы Грей, как отметил судья Гершкович, был все еще на свободе, и великий человек не располагал ни одним ключом, который можно было бы назвать многообещающим.
«Ну, — со вздохом подумал Эллери, — по крайней мере, неприятностям Маккеллов пришел конец».
* * *
Неприятностям Маккеллов пришел конец только на один уик-энд. Отец, мать и сын провели вместе приятное, если не радостное Рождество. В сочельник они посетили службу в недостроенном соборе, смешавшись с толпой прихожан, а утром отправились в церковь в бедном районе, чья паства почти целиком состояла из иммигрантов, не читавших газеты с фотографиями Маккеллов. Остаток Рождества они спокойно провели дома, обмениваясь подарками, слушая стереозапись Missa Solemnis,[104] читая газеты.
В понедельник Лютеция выразила желание увидеть океан. Рамону предоставили выходной, поскольку Эштон был дома — предприятия Маккелла, как и большинство компаний, считали понедельник частью каникул, — поэтому Дейн повез родителей в Лонг-Бич, где они почти два часа бродили у самой кромки серых атлантических вод, катящихся из Европы. Прогулка заставила проголодаться, и, когда они вернулись домой, Лютеция собственноручно приготовила сытный ужин, состоящий из супа и жареного филе. Эштон читал вслух Евангелие от Матфея, потом они слушали очаровательную Missa Brevis[105] Букстехуде и величественного «Илию» Мендельсона в безукоризненном исполнении Хаддерсфилдского хорового общества, после чего отправились спать.
Дейн все еще завтракал и обедал с родителями, полагая, что это прекратится, когда его жизнь вернется в независимую колею, чего он ожидал с нетерпением. Спустя два дня после Рождества он сидел за завтраком в родительской квартире, когда Рамон, ожидающий, чтобы отвезти Эштона в офис, принес почту, содержащую объемистый коричневый конверт из крафтовской бумаги.
Эштон, просмотрев почту, передал конверт сыну. Дейн вскрыл его, извлек содержимое, начал читать — и со звоном уронил чашку на блюдце.
— Что-то случилось, Дейн? — спросила Лютеция.
Он продолжал читать — лицо его посерело.
— Что там такое, сынок? — осведомился Эштон.
— Теперь все выйдет наружу, — пробормотал Дейн.
— Что выйдет наружу?
Дейн поднялся:
— Я расскажу тебе, папа. Но сначала мне нужно позвонить.
Пройдя в свою комнату, он сел за письменный стол и закрыл лицо руками, потом, сделав над собой усилие, набрал номер.
— Джуди?
— Дейн? — Ее голос звучал отчужденно.
— Джуди, теперь я могу рассказать тебе то, о чем не мог рассказать раньше… — Слова давались ему с трудом. — О том, что меня беспокоило… заставляло вести себя с тобой так, как я вел… Ты не могла бы встретиться со мной в больничной палате Эллери Квина?
— Хорошо, — кратко ответила Джуди и положила трубку.
— Дейн, — заговорил Эштон Маккелл, появившись в дверях. Лютеция с беспокойством выглядывала из-за его спины. — Ты говорил, что расскажешь мне…
— Поедем со мной к Эллери Квину, папа… Нет, мама, без тебя.
— Как скажешь, дорогой.
Оставшись одна, Лютеция с тревогой посмотрела в окно. Мир снаружи вечно куда-то спешил. Всегда сплошные неприятности… С тех пор как… Но Лютеция решительно отогнала эти мысли. У нее есть обязанность, исполнение которой приносит облегчение. Она вызвала служанку.
— Принеси мне мое рукоделие, Маргарет, и скажи Хелен, что она может убирать посуду.
* * *
Эллери радостно приветствовал их.
— Через несколько дней я выйду из этой Бастилии! — радостно сообщил он и добавил другим тоном: — Что случилось теперь?
Дейн передал ему крафтовский конверт. Внутри лежал конверт меньшего размера, к которому была приклеена фотография двух слов, написанных от руки:
«Для полиции». В этом конверте, как в китайской коробке-загадке, находился еще меньший, с приклеенной фотокопией целой фразы: «Вскрыть только в случае моей смерти от неестественных причин». В последнем конверте Эллери обнаружил сфотографированное послание длиной примерно в три четверти стандартного листа.
Эллери вскинул голову.
— Шейла Грей, — резко сказал он. — Это ее почерк?
Дейн мрачно кивнул.
— Я сравнил его… ну, с письмами, которые у меня остались, — сказал Эллери. — Это, безусловно, ее почерк. — Лицо его ничего не выражало, но голос выдавал подлинные чувства.
Эллери пробежал письмо глазами. Каждая деталь почерка четко запечатлелась.
— Прочтите это вслух, мисс Уолш. — Он протянул фотографию Джуди. — Я хочу услышать текст, произнесенный женским голосом.
