В принципе из того, что вывалила на меня Медлин, можно было что-то нарыть и вычислить, кому вздумалось подсыпать снотворного в стакан Рони, но сейчас на глубокий анализ я был совершенно не способен. Я бы с удовольствием вообще освободил горизонт, если бы не одна мелочь. Я желал поквитаться, по крайней мере, попытка не пытка.
Что касается усыпления, я подверг себя судебному разбирательству и на вопрос судьи ответил: «Невиновен» — и в конце концов сам себя оправдал. Вероятность того, что я выпил снотворное из своего собственного стакана, начисто исключалась: стаканы я поменял, тут сомнений не было, и Рони этой подмены не видел, никто о ней не мог ему сказать — за это я ручался. Стало быть, нашелся еще один умник, который подсыпал снотворного в стакан Рони, и Рони либо знал об этом, либо что-то такое подозревал. Интересно выяснить, кто этот ловкач, но тут кандидатов более чем достаточно. Напитки делал Уэбстер Кейн, помогали ему Конни и Медлин, Джимми относил Рони стакан. Мало этого, ведь когда Рони поставил свой стакан на стол, он на какое-то время выпал из моего поля зрения. Так что, если Рони и знает, кого я должен благодарить за убойную дозу, для меня этот усыпитель был всего лишь неизвестной величиной, величиной Икс.
Но я продолжал ошиваться в этом гостеприимном доме по другой причине. Черт с ним, с этим Иксом, по крайней мере пока. Вместо того, чтобы отлеживаться в собственной постели, я скрежетал зубами и блефовал с бездарным мизером на руках, таскался следом за Гвен с двумя фотокамерами и вспышками, из-за которых пузырились карманы, потому что мне не давала покоя вот какая картина: Луис Рони выплескивает виски, приготовленное мною для него, а я стою и до последнего глотка высаживаю виски, которое для него приправил кто-то другой. За это Рони мне ответит, иначе как я буду смотреть Ниро Вулфу в глаза?
Обстоятельства мне благоприятствовали. Я собирал информацию осторожно, избегая всякого нажима. Рони приехал сюда поездом в пятницу вечером, Гвен встретила его на станции, к вечеру он собирался опять в город; других отъезжающих не было. Пол и Конни Эмерсон гостили в Стоуни Эйкрз уже неделю; Уэбстер Кейн торчал здесь вообще целую вечность, готовил для корпорации какое-то экономическое варево; мамуля и девочки сидели там безвыездно все лето; Сперлингов, старшего и младшего, в воскресенье вечером в город не выгонишь и палкой. Но в город обязательно поеду я, только дождусь, когда схлынет поток и Рони, разумеется, предпочтет комфортабельную, просторную машину переполненному поезду.
Лично ему я ничего предлагать не стал. Обронил мимоходом фразу в разговоре с Гвен. А чуть позже посвятил в свой замысел Медлин, и она согласилась при случае замолвить словечко. Потом в библиотеке я наедине пообщался со Сперлингом, посвятил в свой замысел и его и попросил содействия, выяснил, с какого телефона можно позвонить в Нью-Йорк, заметив при этом, что разговор не предназначался для его ушей. Он, естественно, начал сопротивляться, но к этому времени я уже был в состоянии связать два слова и даже больше и наплел ему что-то убедительное. Он ушел и закрыл за собой дверь, а я позвонил Солу Пензеру в Бруклин и держал его на проводе минут двадцать. Мокрые перья в моей голове еще не высохли окончательно, и, чтобы ничего не упустить, мне все пришлось повторить дважды.
Было около шести часов, то есть страдать мне предстояло еще часа четыре: операцию «Отъезд» я назначил на десять вечера и ничего изменить уже не мог, но, возможно, оно было и к лучшему. Чуть позже густая облачность рассеялась, появились парящие поодиночке облака, и даже солнце, прежде чем скрыться за край земли, успело нам поулыбаться. И еще одно обстоятельство помогло обрести душевный покой: я отважился пару раз надкусить бутерброд с курицей и не успел оглянуться, как он исчез, равно как и кусок вишневого пирога, и стакан молока. Миссис Сперлинг по-матерински погладила меня по спине, а Медлин сказала, что теперь она может спать спокойно.
Без шести минут десять я скользнул за руль моей машины с открывающимся верхом, спросил Рони, не забыл ли он зубную щетку, и вырулил со стоянки на извилистую дорожку.
— Какого года модель? — спросил он. — Сорок восьмого?
— Нет, — ответил я. — Сорок девятого.
Он позволил своей голове откинуться на подголовник и прикрыл глаза.
В межоблачные дыры проглядывали звезды, но луны видно не было. Прокрутившись по дорожке, мы добрались до каменных ворот и выехали на второстепенную дорогу. Она была узкая — асфальт не мешало слегка подлатать — и всю первую милю целиком находилась в нашем распоряжении, что меня вполне устраивало. Сразу за крутым поворотом дорога чуть-чуть расширялась — возле края густого леса стоял старый сарай, — и мы увидели, что у обочины, развернутая по ходу нашего движения, припарковалась машина. Перед поворотом я сбросил скорость, наперерез мне кинулась женщина с включенным фонарем, и я нажал на тормоз. Женщина тут же крикнула:
— Мистер, у вас домкрат есть?
Потом раздался мужской голос:
— Мой домкрат сломался, может, у вас найдется?
Вжавшись в сиденье, я подал машину назад и съехал на траву.
Рони буркнул мне:
— Только этого не хватало.
Я буркнул в ответ:
— Помогай ближнему.
Мужчина и женщина подошли к нам, я вылез из машины и сказал Рони:
— Извините, но вам тоже придется вылезти, домкрат под сиденьем.
Женщина что-то засюсюкала, мол, как это мило с нашей стороны, и даже открыла для Рони дверцу. Он вылез спиной вперед, глядя на меня, и как только он оказался рядом с машиной, меня чем-то шмякнуло по черепушке, я брякнулся оземь, но трава оказалась густой и мягкой. Я лежал, навострив уши, и буквально через несколько секунд услышал свое имя.
— Все в порядке, Арчи.
Я поднялся, сунулся в машину, чтобы выключить двигатель и фары, потом обошел капот. У обочины, распластавшись на спине, лежал Луис Рони. Я не стал проверять, в каком он состоянии, — зачем, такого специалиста по «средствам убеждения», как Рут Брейди, еще надо поискать, она на эту тему может читать лекции; в любом случае, она стояла на коленях возле его головы и светила фонарем.
— Рут, дорогая, извини, что испортил тебе воскресный вечер.
— Арчи, рыбка моя, кончай хохмить. Некогда. Не нравится мне в этой пустыне.
— Мне тоже. Он там точно отрубился или прикидывается?
— Не волнуйся. Я ему травинку в нос сунула, — а он хоть бы хны!
— Ну и чудно. Если зашевелится, успокой его снова. — Я повернулся к Пензеру, тот закатывал рукава рубашки: — Как жена, дети?
— Лучше не бывает.
— Передавай им привет. Обойди машину с той стороны, мало ли, вдруг кто-нибудь поедет.
Он выполнил мою просьбу, и я опустился на колени рядом с Рут. Я надеялся, что искомая вещица будет на нем, — раз уж он не расставался с ней даже в бассейне, было бы странно, чтобы он теперь положил ее в сумку, которую нес к машине кто-то из слуг. Вещица действительно оказалась на нем. На сей раз она лежала не в водонепроницаемом мешочке, а в целлофановом конвертике, во внутреннем отделении его бумажника из крокодиловой кожи. Я знал, что это она: во-первых, ничего необычного на Рони больше не было, во-вторых, сама эта вещица была такова, что я уставился на нее, опустившись на колени и вытаращив глаза, а Рут подсвечивала мне фонариком.
— Подумаешь, нашел, чем удивить, — заявила она с презрением. — Я всегда знала, что ты коммунист. Решил, значит, с моей помощью взять свою собственность? Товарищ!
— Заткнись.
Я испытал чувство легкой досады. Я достал штуковину из целлофановой обертки и изучил ее повнимательней, но все и так было очевидно. Да, это был именно он — билет члена Коммунистической партии США, номер 128-394, на имя Уильяма Рейнолдса. Уж больно точное попадание, даже досадно. Наш клиент клялся, на чем свет стоит, что Рони — коммунист, и стоило мне чуть-чуть копнуть, провести легкую разведку боем — и вот вам, пожалуйста, партийный билет! Имя, конечно, ничего не значит. Нет, мне это явно не нравилось. Говорить клиенту, что он с первой минуты был прав на все его, — тут радости мало.
— Как они тебя величают, Билл или Уилли? — не унималась Рут.
— Ну-ка держи.
Я протянул ей книжечку. Открыл багажник, вытащил оттуда большую сумку, а из нее — фотоаппарат и несколько ламп. Сол пришел на помощь, Рут продолжала злословить, но мы не обращали на нее внимания. Книжечку я сфотографировал трижды, сначала Сол держал ее в руке, потом я приткнул ее к сумке, а в третий раз — возле уха Рони. Потом я убрал книжечку обратно в целлофановую обертку, сунул в его бумажник, а бумажник положил на место, в нагрудный карман пиджака Рони
Оставалась еще одна операция, но на нее ушло меньше времени, потому что делать восковые оттиски с ключей я умею лучше, чем фотографировать. Воск лежал в моей аптечке, а ключи, восемь штук, — на кольце в кармане Рони. Как-то помечать оттиски я не стал — все равно не знал, каким ключом что открывается. Но ни одного ключа не пропустил — халтурить в таких делах нельзя.
