Он был уверен, что она угадывает, что стоит за его вопросами, но она не старалась уклониться от них, не говоря в то же время ни одного лишнего слова.
Два старичка позади Мегрэ продолжали партию в домино, как они это делали, должно быть, ежедневно в послеобеденное время.
Комиссара сбивало с толку то, что Калас пила тайно. Если она не заботится о людском мнении, к чему ей скрываться каждый раз в заднюю комнату, чтобы выпить стакан спиртного или глотнуть из горлышка?
Может быть, ответ на этот вопрос есть? Ведь существует муж, Омер Калас. Может быть, он запрещает жене пить, во всяком случае при клиентах?
– Ваш муж часто ездит за вином в окрестности Пуатье?
– Каждый год.
– Один раз?
– Или два. Смотря как.
– От чего это зависит?
– Сколько вина выпьют.
– Он всегда уезжает в пятницу?
– Я не обращала внимания.
– Он объявил о своем намерении поехать?
– Кому?
– Вам.
– Он никогда не говорит мне о своих намерениях.
– Ну, может быть, клиентам, приятелям?
– Не знаю.
– Эти двое были здесь в прошлую пятницу?
– Не в то время, когда Омер уезжал. Они всегда приходят в пять часов.
Мегрэ обернулся к Лапуэнту:
– Позвони на вокзал Монпарнас и спроси, какие поезда идут во второй половине дня на Пуатье. Вызови комиссара вокзальной полиции.
Мегрэ говорил, понизив голос, но если бы хозяйка следила за его губами, она могла бы угадать слова.
– Попроси его навести справки у вокзальных служащих, особенно в кассах. Сообщи приметы Каласа.
Телефонная кабина здесь помещалась не в глубине зала, как обычно, а возле входа. Лапуэнт попросил жетон и направился к застекленной двери. На улице уже стемнело, наплывал голубоватый сумрак. Мегрэ стоял спиной к двери и резко обернулся, услышав, как сорвался с места Лапуэнт. Ему показалось, что он увидел бегущего по тротуару человека, молодое лицо которого в полумраке было бледным и бесформенным.
Лапуэнт повернул дверную ручку и тоже бросился бегом в сторону бульвара Ла Виллет. Он не успел закрыть за собой дверь, и Мегрэ тоже выскочил на тротуар. Вдали он едва различил два бегущих силуэта, тотчас исчезнувших, но стремительный топот еще раздавался некоторое время.
Лапуэнт, наверное, узнал кого-то за дверью. Хотя Мегрэ не успел почти ничего увидеть, ему казалось, что он понял. Только что промелькнувший человек соответствовал описанию того парня на велосипеде, который уже удирал утром при приближении полицейского, когда водолаз работал на дне канала.
– Вы знаете его? – спросил он у хозяйки бара.
– Кого?
Настаивать было бесполезно. Впрочем, возможно, в тот момент она и не смотрела в сторону улицы.
– Здесь всегда так спокойно?
– Когда как. Зависит от дня. И от часа. Словно подтверждая ее слова, послышался гудок, возвещавший о конце рабочего дня на окрестных верфях. Еще через несколько минут за дверью раздались голоса, она открылась, закрылась и еще открывалась раз десять, пока люди усаживались за столики либо останавливались, как Мегрэ, у стойки.
У многих хозяйка не спрашивала, что им подать, и молча ставила перед ними их обычный напиток.
– Омер дома?
– Нет.
Она не прибавляла: «Он в отъезде» или «Он уехал в пятницу в Пуатье». Она ограничивалась тем, что отвечала на вопрос без всяких подробностей. Из какой семьи она родом? Мегрэ чувствовал себя неспособным даже высказать предположение. Прожитые годы обесцветили ее и как бы отняли у нее часть ее самой. Благодаря алкоголю она жила в своем особом мире и лишь отчасти соприкасалась с миром реальным.
– Вы уже давно живете здесь?
– В Париже?
– Нет. В этом кафе.
– Двадцать четыре года.
– Ваш муж владел им еще до знакомства с вами?
– Нет.
Он мысленно подсчитал:
– Вам было семнадцать лет, когда вы с ним встретились?
– Я его знала еще раньше.
– Сколько ему сейчас?
– Сорок семь.
Это не вполне соответствовало возрасту, установленному доктором Полем, но разница была не столь уж велика. Мегрэ, впрочем, продолжал задавать вопросы скорее из любопытства, чем по долгу службы. Уж слишком бы не правдоподобно было, если бы в первый же день случай помог ему без всякого труда разобраться в загадке безголового тела.
Дым сигарет образовал нечто вроде пелены, колышущейся над головами, в зале стоял гул от разговоров. Одни выходили, другие входили. Игроки в домино невозмутимо продолжали свое занятие, как если бы вокруг никого не было.
– У вас есть фотография мужа?
– Нет.
– Ни одной?
– Нет.
– А ваша?
– Тоже нет. Только на удостоверении личности.
Мегрэ знал по опыту, что такое встречается один раз из тысячи – чтобы у человека не было собственной фотографии.
– Вы живете на верхнем этаже?
Она кивнула. С улицы он отметил, что в доме всего два этажа. Над кафе и кухней были, наверно, две-три, скорее всего две, комнаты и туалет или кладовая.
– Как вы туда поднимаетесь?
– По лестнице, что на кухне.
Она отправилась на кухню спустя минуту и на этот раз что-то мешала там ложкой на плите.
Дверь с шумом распахнулась, и Мегрэ увидел разгоряченного, запыхавшегося Лапуэнта, который вел перед собой молодого парня.
Малыш Лапуэнт, которого так называли на Набережной не из-за его роста, а потому, что он был самый молодой и по возрасту, и по стажу, еще никогда не был так горд собой.
– Ну и погонял же он меня! – провозгласил он со смехом, протягивая руку к оставленному на стойке стакану. – Несколько раз я уже думал, что он улепетнет. Хорошо, что в лицее я был чемпионом в беге на пятьсот метров.
Парень тоже выбился из сил и шумно дышал.
– Я ничего не сделал! – заявил он, повернувшись к Мегрэ.
– Значит, тебе нечего бояться.
Комиссар посмотрел на Лапуэнта:
– Документы у него взял?
– Его удостоверение личности у меня в кармане. Он работает разносчиком-велосипедистом в торговой фирме Пенсемайль. Это он сегодня утром был на набережной и удирал во весь дух.
– Почему? – спросил Мегрэ у парня. Тот казался упрямым, как многие юнцы, которые хотят прослыть отпетыми ребятами.
– Не хочешь отвечать?
– Мне нечего говорить.
– Ты ничего не вытянул из него по дороге? – спросил Мегрэ у Лапуэнта.
– Мы чересчур запыхались, чтобы много говорить. Его зовут Антуан Кристен. Ему восемнадцать, и он живет с матерью на улице Фобур-Сен-Мартен.
Некоторые из посетителей наблюдали эту сцену, но чрезмерного любопытства не обнаруживали: в этом квартале полиция появлялась достаточно часто.
– Что ты делал на тротуаре?
– Ничего.
– Он прилип лицом к стеклу, – объяснил Лапуэнт. – Как только я его заметил, я вспомнил, что нам рассказал Жюдель, и бросился на улицу.
– Почему ты убегал, раз ты не сделал ничего плохого?
Он поколебался, удостоверился, что по крайней мере двое из окружающих людей слушают, и произнес дрожащими губами:
– Потому что не люблю шпиков.
– Но следишь за ними через дверь?
– Это не запрещается.
– Откуда ты знал, что мы здесь?
– Я не знал этого.
– Тогда почему же ты пришел?
Он покраснел и прикусил толстую губу.
– Отвечай.
– Шел мимо.
– Омера знаешь?
– Никого я не знаю.
– И хозяйку тоже?
Та снова была за стойкой и смотрела на них, причем на лице ее нельзя было прочесть ни малейшего страха или опасения.
Она была более сильной натурой, чем любой из обвиняемых или свидетелей, которых приходилось встречать Мегрэ.
– Ты не знаешь ее?
– Только в лицо.
– Ты никогда не приходил сюда выпить стаканчик?
– Может, и приходил.
– Где твой велосипед?
– У хозяина. Я кончил работу в пять часов.
Мегрэ сделал Лапуэнту знак, который тот понял: это был один из условных знаков, принятых в уголовной полиции. Инспектор вошел в телефонную кабину, вызвал полицейский участок, находившийся напротив, по ту сторону канала, и услышал в трубке голос Жюделя.
– Мальчишка здесь, у Каласа. Через несколько минут шеф его отпустит, но нужно, чтобы кто-нибудь пошел за ним. Ничего нового?
– Все следы сложные или такие, которые никуда не ведут: драки в четырех или пяти кафе в воскресный вечер; кому-то показалось, что он слышал звук тела, падающего в воду; одна проститутка утверждает, что какой-то араб украл у нее сумочку.
Мегрэ невозмутимо стоял рядом с парнем.
– Чего выпьешь, Антуан? Вина? Пива?
– Ничего.
– Ты никогда не пьешь?
– Не со шпиками. И вам придется меня отпустить.
– А ты выглядишь уверенным в себе.
– Я знаю закон.
У него была широкая кость и свежее крепкое тело молодого крестьянина, которого Париж еще не лишил здоровья. Сколько раз Мегрэ приходилось встречать вот таких ребят, которые однажды вечером приканчивали торговку табаком или старуху бакалейщицу из-за каких-то нескольких сот франков.
– У тебя есть братья и сестры?
