Изящный следователь взбешенно бегал по кабинету и высказывался так громко, что в коридоре трепетали и ежились свидетели, вызванные на допрос. Обрывки разговора, безусловно, долетали до них.
Иногда следователь хватал со стола какой-нибудь предмет, вертел его в руках и яростно бросал на прежнее место. Сконфуженный письмоводитель старательно отводил глаза в сторону. А Мегрэ, неподвижный и огромный — выше следователя на полторы головы, — спокойно дожидался конца.
Наконец, кинув в лицо Мегрэ особенно едкий упрек, Комельо умолк, взглянул на комиссара и отвернулся. Все же Мегрэ было под пятьдесят. И уже двадцать лет уголовная полиция поручала ему самые сложные, самые тонкие дела. И, наконец, комиссар был мужественный человек и гораздо старше следователя.
— Ну? Что же вы молчите?
— Я был у начальника полиции и вручил ему рапорт об отставке. Он даст ему ход через десять дней… если до тех пор я не разыщу виновного.
— Иначе говоря, если за это время вы не сумеете поймать Жозефа Зртена.
— Я сказал — виновного. Следователь так и подпрыгнул.
— Неужели вы все еще верите в это?
Мегрэ молчал. Комельо раздраженно щелкнул пальцами и поспешно заключил:
— Не будем больше говорить об этом, хорошо? А то вы окончательно взбесите меня. Прошу вас позвонить, как только будет что-нибудь новое.
Комиссар поклонился и вышел. Он неторопливо проследовал по знакомым коридорам Дворца правосудия. Дойдя до лестницы, ведущей на улицу, спустился в подвал и толкнул дверь лаборатории отдела идентификации. Эксперт, которого поразил вид комиссара, протянул ему руку и осведомился:
— Что с вами?
— Спасибо, все в порядке.
Мегрэ смотрел в пространство, он так и не снял просторного черного пальто, не вынул рук из карманов. Он напоминал человека, возвратившегося из долгого путешествия, который теперь новыми глазами смотрит на знакомые места.
Таким же точно взглядом он рассматривал фотографии, найденные в квартире, ограбленной накануне, или пробегал протокол допроса, составленный кем-нибудь из его коллег.
Из угла за комиссаром взволнованно наблюдал близорукий юноша в очках с толстыми стеклами, долговязый и худой, с нежным лицом. На столе перед ним лежали лупы всевозможных размеров, пинцеты, лезвия от безопасной бритвы, стояли флаконы с чернилами и реактивами. К столу был прикреплен стеклянный экран, за которым горела мощная электрическая лампа.
Это и был Мерс, специалист по документам, почеркам и чернилам.
Мерс знал, что комиссар пришел специально для того, чтобы поговорить с ним. Именно поэтому Мегрэ не смотрит в его сторону и бесцельно слоняется по комнате.
Наконец комиссар вытащил из кармана трубку, закурил и сказал деланно бодрым голосом:
— Ну все. За работу!
Мерс знал, откуда пришел Мегрэ, догадывался, что там произошло, но старался ничем не показать этого.
Тем временем комиссар снял пальто, зевнул и принялся тереть лицо ладонями, словно хотел поскорее снять с себя маску. Затем схватил стул за спинку, подтащил его к Мерсу, уселся верхом и ласково сказал:
— Ну, мальчик…
Все прошло. Тяжесть, которая давила ему на плечи, он наконец сбросил.
— Рассказывай.
— Я провозился с заметкой всю ночь. К сожалению, она побывала в руках у многих, поэтому бесполезно искать отпечатки пальцев.
— Я на них и не рассчитывал.
— Сегодня утром я целый час провел в кафе «Купол». Внимательно изучил все чернильницы… Вы знакомы с этим заведением? Там несколько залов: большой пивной зал, который в обеденные часы превращается в ресторан, затем кафе на первом этаже, терраса. И, наконец, слева маленький американский бар, где собираются завсегдатаи.
— Все это я знаю.
— Так вот, заметка написана чернилами, что стоят в баре. Кто-то писал левой рукой, но не потому, что он левша, а потому, что знает: почерк левой руки почти у всех одинаков.
Письмо, адресованное в «Сиффле», было еще на экране.
— Могу с уверенностью сказать, что заметку писал интеллигентный человек, свободно владеющий несколькими языками. Если бы я попытался удариться в графологию… Но тогда мы вступим в область догадок.
— Валяй.
— Итак, или я ошибаюсь, или заметку писал человек необыкновенный. Интеллект его гораздо выше среднего уровня. Но самое удивительное в нем — это сочетание воли и слабости, эмоциональности и хладнокровия. Почерк явно мужской и все же свидетельствует о некоторых чисто женских чертах характера.
Мерс сел на своего конька, он даже порозовел от удовольствия. Мегрэ не сдержал улыбки, и молодой человек смутился.
— Я понимаю, комиссар, что все это весьма неопределенно и ни один следователь не стал бы меня слушать. И все же… Могу держать пари, комиссар, что этот человек тяжело болен и знает о своей болезни. Я сказал бы вам о нем гораздо больше, если бы он писал правой рукой… Да! Еще одна интересная подробность. На бумаге имеется несколько пятен; возможно, их посадили в типографии. Происхождение одного из них совершенно ясно — это кофе со сливками. И наконец, верх листа отрезан не ножом, а каким-то округлым предметом, может быть чайной ложкой.
— Иначе говоря, письмо было написано вчера утром в баре кафе «Купол» человеком, который пил кофе со сливками. Он тяжело болен и свободно говорит на нескольких языках.
Мегрэ поднялся, пожал лаборанту руку и сказал вполголоса:
— Спасибо, мальчик. Теперь верни мне письмо.
Мегрэ что-то буркнул на прощание и вышел. Едва дверь за ним закрылась, кто-то с восхищением сказал:
— После такой оплеухи он держится неплохо!
Все знали, что Мерс обожает Мегрэ, и когда он посмотрел на говорившего, тот сейчас же умолк и углубился в анализ, которым занимался.
Париж выглядел так, как выглядит всегда в мрачные октябрьские дни. Серое небо было похоже на грязный низкий потолок. С него сочился тусклый свет. Ночные дожди оставили на тротуарах непросыхающие лужи, и у нахохлившихся прохожих был вид людей, еще не примирившихся с тем, что лето кончилось и близится зима.
Всю ночь в префектуре полиции печатались распоряжения и приказы, и курьеры доставляли их в комиссариаты. По телеграфу распоряжения были переданы всем постам жандармерии, в таможни и железнодорожной полиции.
Агенты в штатском, снующие в толпе, регулировщики уличного движения, постовые, сотрудники автоинспекции и отдела охраны нравственности — все знали наизусть словесный портрет беглеца и вглядывались в лица людей в надежде найти его.
Его искали по всему Парижу, искали на окраинах и в пригородах. На автомагистралях жандармы проверяли документы у бродяг и нищих.
В поездах, на пограничных заставах путешественников расспрашивали гораздо настойчивее обычного, и они удивлялись.
Разыскивали Жозефа Эртена, приговоренного к смерти судом присяжных департамента Сены, сбежавшего из тюрьмы Сайте и исчезнувшего после драки с инспектором Дюфуром в бистро «Белая цапля».
«В момент исчезновения у него в кармане оставалось не более двадцати двух франков», — говорилось в ориентировке, подписанной комиссаром Мегрэ.
А сам он, выйдя из Дворца правосудия, даже не зашел к себе на набережную Орфевр. Он сел в автобус, доехал до площади Бастилии и поднялся на четвертый этаж большого дома, стоявшего на улице Шмен-Вер.
В квартире пахло йодоформом и куриным бульоном. Непричесанная, небрежно одетая женщина воскликнула:
— Ах! Он так обрадуется, что вы пришли!
В маленькой спальне лежал инспектор Дюфур, растерянный и унылый.
— Как дела, старина?
— Так себе. Похоже, волосы на шраме не вырастут, придется носить парик.
Как и в лаборатории, Мегрэ кружил по комнате, словно не зная, куда себя девать. Наконец буркнул:
— Ты сердишься на меня?
В дверях стояла г-жа Дюфур. Она была еще молода и недурна собой.
— Разве он может на вас сердиться? Он как проснулся, говорит только об одном — как вы теперь выкарабкаетесь. И требует, чтобы я бежала звонить вам.
— Ладно, выздоравливай побыстрее. Скоро ты мне очень понадобишься, — сказал комиссар.
Мегрэ не зашел домой, хотя жил совсем рядом, на бульваре Ришар-Ленуар. Он пошел пешком, потому что ему хотелось пройтись, очутиться среди людей, которые равнодушно задевали и толкали его. Комиссар шел по Парижу, и выражение школьника, уличенного в ошибке, постепенно исчезало с его лица. Выражение это было ему отнюдь не свойственно и появилось у него лишь утром. Теперь лицо Мегрэ стало спокойным и твердым. Он с удовольствием курил трубку за трубкой.
Следователь Комельо был бы возмущен до глубины души, если б даже на минуту заподозрил, что поиски сбежавшего беспокоят комиссара меньше всего. Задержание Жозефа Эртена было для того третьестепенным вопросом. Он знал, что смертник притаился где-то неподалеку, затерявшись среди миллионов людей. Но был уверен, что в день, когда Жозеф понадобится ему, он сейчас же его схватит.
