— Господи! — произнес он. — Неужто вы седьмая и самая красивая жена моего отца?
Соскользнув с подоконника, Пилар подошла к нему.
— Меня зовут Пилар Эстравадос, — сказала она. — А вы, наверное, дядя Гарри, брат моей мамы?
Гарри не сводил с нее глаз.
— Вот, значит, кто ты! Дочь Дженни?
— Почему вы спросили меня, не седьмая ли я жена вашего отца? — сказала Пилар. — Неужели у него уже было шесть жен?
— Нет, по-моему, он был женат официально всего один раз, — засмеялся Гарри. — Значит, тебя зовут Пилар?
— Да.
— По правде говоря, Пилар я был поражен, увидев такое цветущее существо в этом склепе.
— В этом склепе…
— Именно склепе. Я всегда считал этот дом отвратительным! А теперь он мне кажется еще более мерзким, чем прежде!
— О нет, здесь очень красиво, — возразила Пилар. — Чудесная мебель, повсюду толстые ковры и полно украшений. Все такое добротное, такое богатое!
— В этом ты права, — усмехнулся Гарри и с удовольствием посмотрел на нее. — И знаешь, я даже но могу скрыть удовольствия, видя тебя здесь…
Он умолк, ибо в комнату быстрыми шагами вошла Лидия и направилась прямо к нему.
— Здравствуйте, Гарри! Я Лидия, жена Альфреда.
— Здравствуйте, Лидия! — Он протянул руку, мгновенно оценив ее умное, живое лицо и изящную походку — очень немногие женщины умеют красиво ходить.
Лидия в свою очередь тоже рассматривала его.
«Добрым его не назовешь, хотя и привлекательный на вид. Но доверять ему я бы не стала…» — думала она.
И сказала, улыбаясь!
— Как вам здесь нравится после стольких лет? Что-то изменилось или все как прежде?
— Все как прежде. — Он огляделся. — Эта комната обставлена заново?
— И не один раз.
— Я имею в виду — вами. Теперь она смотрится совсем по-иному.
— Надеюсь, да…
Внезапно он усмехнулся, и эта злорадная усмешка сразу напомнила ей старика наверху.
— Теперь в ней есть свой стиль! Помнится, старина Альфред женился на девушке, предки которой явились сюда с Вильгельмом Завоевателем.
— Вроде того, — улыбнулась Лидия. — Но с тех пор они порядком разорились.
— А как поживает старина Альфред? — спросил Гарри. — По-прежнему мирится со своим жалким положением?
— Понятия не имею, каким он вам покажется.
— А все остальные? Разбросаны по всей стране?
— Да нет. На Рождество они все соберутся здесь.
Гарри воззрился на нее:
— Неужто вся семейка отмечает Рождество? Что это с нашим стариком? Раньше он был далек от таких сантиментов. Не помню, чтобы он и семьей-то когда-нибудь интересовался. Видать, здорово изменился!
— Возможно, — сухо отозвалась Лидия.
Пилар заинтересованно смотрела на них во все глаза.
— А как старина Джордж? — продолжал Гарри. — Все такой же скряга? Помню, как он ревел, если приходилось вынуть полпенни из кармана.
— Джордж — член парламента, — сказала Лидия. — От Вестерингхэма.
— Что? Пучеглазик в парламенте? Вот это да!
Откинув голову, Гарри захохотал.
Это был зычный, громоподобный смех — в стенах комнаты он звучал неистово и жестоко. Пилар судорожно втянула в себя воздух. Лидия чуть съежилась. Но, почувствовав позади себя какое-то движение, Гарри враз умолк и резко обернулся. В дверях стоял Альфред. Он смотрел на Гарри, и лицо его приняло странное выражение.
Гарри с минуту постоял неподвижно, потом его губы растянулись в улыбке. Он сделал шаг вперед.
— Господи, да это Альфред! — воскликнул он.
— Привет, Гарри, — кивнул Альфред.
Они стояли и смотрели друг на друга. Лидия затаила дыхание.
«Как нелепо! Они похожи на двух собак!» — подумала она.
Глаза Пилар расширились еще больше.
«Как глупо они оба выглядят… Почему бы им не обняться? Нет, англичане этого не делают. Хоть бы сказали что-нибудь, а то уставились друг на друга», — думала она.
— Ну и ну, — произнес Гарри. — До чего же забавно очутиться здесь снова!
— Наверное. Прошло много лет с тех пор, как ты… исчез.
Гарри поднял руку и пальцем провел по подбородку сбоку. С детства это был привычный для него жест, означающий, что он настроен по-боевому.
— Да, — отозвался он. — Я очень рад, что наконец-то вернулся… — он помолчал и со значением закончил фразу, — домой.
— Мне кажется, что всю жизнь я был очень жестоким человеком, — сказал Симеон Ли.
Он сидел, откинувшись в кресле, задумчиво поглаживая пальцем высоко вскинутый подбородок. Перед ним танцевали языки ярко разгоревшегося пламени, а рядом, держа в руке маленький веер из папье-маше, сидела Пилар. Она то прикрывала веером лицо от жаркого огня, то изящными движениями обмахивалась им. Симеон смотрел на нее с удовольствием и продолжал говорить, скорее даже самому себе, но тем не менее ее присутствие воодушевляло старика.
— Да, — подтвердил он, — я был жестоким. Что скажешь на это, Пилар?
— Монахини говорили, что все мужчины жестокие, — пожав плечами, отозвалась Пилар. — Поэтому и нужно за них молиться.
— Но я был более жестоким, чем большинство людей. — Симеон засмеялся. — И знаешь, не жалею об этом. Нет, я ни о чем не жалею. Я получал удовольствие от жизни… От каждой ее минуты! Говорят, что в старости приходит раскаяние. Чепуха! Я ни в чем не раскаиваюсь. А ведь каких только грехов у меня не было! Обманывал, воровал, лгал… Да! И женщины! У меня всегда были женщины. Мне кто-то рассказал на днях об арабском шейхе, у которого была охрана из сорока его собственных сыновей, и все они были приблизительно одного возраста. Целых сорок! Не знаю, сорок ли, но держу пари, что мог бы тоже составить себе немалую охрану, если бы разыскал всех своих незаконнорожденных отпрысков! Ну, Пилар, что ты на это скажешь? Тебя это шокирует?
— Нет. Почему это я должна быть шокирована? — с любопытством воззрилась на него Пилар. — Мужчин всегда тянет к женщинам. И моего отца тоже. Поэтому-то жены так часто несчастливы и ходят в церковь молиться.
— Я тоже сделал Аделаиду несчастной, — еле слышно пробормотал Симеон. — Господи, какой она была хорошенькой, прямо кровь с молоком, когда я женился на ней! А потом? Вечно стонала и плакала. В мужчине, когда его жена вечно в слезах, просыпается дьявол… Аделаида была неумной — вот в чем беда. Если бы у нее хватило духу мне противоречить! Но она никогда этого не делала, ни разу. Когда я женился на ней, я надеялся, что угомонюсь, отвыкну от прежних привычек, что у нас будет семья…
Он умолк и долго-долго смотрел в огонь.
— Семья… Господи, ну какая у нас семья? — вдруг как-то зло рассмеялся он. — Ты только посмотри на них, посмотри! Ни одного внука, чтобы продолжать наш род! Что с ними? Может, у них в жилах течет не кровь, а вода? Да что внука, сына настоящего — законного или незаконного — и то нет. Возьми, например, Альфреда. Господи Боже, до чего мне становится тоскливо, когда я вижу Альфреда! Смотрит на меня по-собачьи преданными глазами, готов сделать все, что я ни попрошу. Ну что за дурак! А вот его жена Лидия… Она мне нравится. У нее есть характер, но она меня не любит. Нет, не любит, хотя вынуждена ладить со мной ради этого простофили Альфреда. — Он взглянул на девушку. — Помни, Пилар, нет ничего на свете скучнее, чем рабская преданность.
Она улыбнулась ему. А он продолжал, согретый ее молодостью и женственностью:
— Или возьми Джорджа. Что представляет собой Джордж? Ничтожество! Рыба, а не человек! Напыщенный пустозвон, безмозглый, да к тому же скупой! Дэвид? Этот всегда был глупцом. Глупцом и фантазером. Сын своей матери. Не отходил от нее. Единственный разумный его поступок — это женитьба на степенной и приятной женщине. — Он стукнул кулаком по ручке кресла. — Лучший из них — Гарри. Бедняга и неудачник! Но, по крайней мере, он живой человек!
— Да, он славный, — согласилась Пилар. — Он смеется, хохочет, откидывая голову. Да, мне он очень правится.
— Правда нравится? — посмотрел на нее старик. — Гарри всегда пользовался успехом у женщин. Это у него от меня. — И засмеялся тихим затаенным смехом. — Нет, все-таки я неплохо пожил на свете, совсем неплохо. Чего только не было в моей жизни… Все было.
— У нас в Испании есть поговорка, она звучит примерно так: «Бери что хочешь, но и плати за это, говорит Господь».
Симеон с одобрением стукнул по ручке кресла.
— Отлично сказано, девочка. «Бери что хочешь…» Я так и делал всю жизнь. Брал что хотел…
— И платили за это? — вдруг звонким голосом спросила Пилар.
Симеон перестал смеяться. Он выпрямился и внимательно посмотрел на нее.
— Что ты сказала? — спросил он.
— Я спросил, платили ли вы за это, дедушка?
— Не знаю… — медленно произнес Симеон Ли.
И, снова ударив кулаком по ручке кресла, он вдруг сердито спросил:
