— Он прав.
— Ну разумеется, прав. Я и не спорю. Но поскольку мадам Созострис не мошенница, это утверждение не имеет отношения к делу. Эта женщина — чудо, Бомон. Она принесла успокоение и мир сотням людей. Многое ли из нас могут этим похвастать?
— Немногие. Не я, во всяком случае.
— Знаете, я начинал как доктор. В смысле, медик. Помогал людям. Потом стал писателем и многое годы занимался только тем, что развлекал своих читателей. Веселил. Теперь я снова могу участвовать в том, что помогает людям.
Я кивнул. Мне подумалось, что развлекать и веселить, возможно, означает помогать им куда больше, чем пудрить им мозги призраками и духами, но я решил, что нет смысла об этом говорить.
— Ну, — сказал он, — желаю вам удачи.
— И вам того же, сэр Артур. — Мы пожали друг другу руки, и количество складок на моей ладони удвоилось.
Дойл еще раз мне улыбнулся и ушел, унося с собой запах паленого мешка из-под картошки.
Ближе к вечеру я распрощался и с госпожой Корнель. Она тоже собиралась уезжать в город вместе с сэром Дэвидом. Я догнал ее в большом зале и попросил разрешения поговорить минутку.
— Мне кажется, — заметила она, — нам больше нечего сказать друг другу.
— Всего одну минуту. Это все, о чем я прошу.
Она секунду поколебалась, сузив свои карие глаза, затем повернулась к сэру Дэвиду.
— Дэвид, подожди меня в машине, пожалуйста. Я приду через минуту.
Сэр Дэвид взглянул на меня, нахмурился, но промолчал. Синяк на его скуле уже приобрел цвет тушеного чернослива.
— В чем дало? — спросила она, когда сэр Дэвид ушел.
— Я только хотел сказать, мне очень жаль, что все так вышло с леди Перли. Знаю, она была вашей подругой.
— Она невиновна.
— У нее будет возможность это доказать.
— И она это сделает. Но вы погубили ее честь. Вы помогали этому ужасному человеку, Гудини. Помогали сфабриковать против нее уголовное дело.
Я кивнул.
— И вы притворялись, будто помогаете этому Цинь Су. Лжеинспектору Маршу. Вы его намеренно запутали.
Я кивнул.
— Вы с Гудини знали, что он никакой не полицейский.
— Угу, — сказал я.
Великий человек догадался об этом, когда я сказал ему, что английские полицейские не носят оружия. Он нащупал пистолет в кармане сержанта Медоуза, когда пытался сдвинуть его с места в комнате графа. Он рассказал мне об этом на старой мельнице, отчего мисс Тернер так и ахнула.
Я же сообразил, в чем дело, наблюдая за действиями Цинь Су. Ни один полицейский, даже самый изысканно-деликатный, не станет заключать пари об исходе дела с магом. И он так и не спросил у Дарлин О'Брайен, подозреваемой, есть ли у нее алиби на то время, когда убили графа и когда стреляли из «винчестера».
— Так вот почему вчера вечером вы взяли с меня слово ничего не говорить Алисе, — сказала она. — Не рассказывать о том, что мисс Тернер нашла в комнате графа. Значит, вы уже тогда расставляли ей ловушку.
— Нет, — возразил я, — она была под подозрением, как и все остальные.
— Все были под подозрением?
— Да.
Она кивнула.
— Разумеется. Именно поэтому вы пришли ко мне тогда ночью.
— Я пришел, потому что вы меня пригласили.
Она покачала головой.
— Какой же я была дурой. Честь, дружба, преданность — для таких, как вы, эти понятия ничего не значат, верно?
— Они значат для меня очень много. Но работа прежде всего.
Она взглянула на меня.
— Полагаю, мне следует вас за это уважать, — сказала она. — Но я не обязана испытывать к вам симпатию, верно?
— Верно.
Она кивнула.
— Прощайте, господин Бомон.
— Прощайте, госпожа Корнель.
Она повернулась и ушла, постукивая каблуками по мраморному пату. Мышцы ее икр сжимались и разжимались, подобно кулакам, под хлопающим подолом юбки. В воздухе повис аромат ее духов.
Я не стал напоминать ей, что я никому не рассказал о ее дочери. В саду она сказала, что не видела мужа десять лет и что он умер в войну. Позднее, в своей комнате, она проговорилась, что дочь ее родилась через два года после того, как она его видела в последний раз. Либо она лгала, либо дочь у нее не от мужа.
Но это к делу не относилось, и я не счел нужным ее об этом спрашивать.
Через несколько минут я попрощался и с Великим человеком. Я стоял в большом зале и разглядывал стену, увешенную оружием. Там было все — от дубинок до полуавтоматических пистолетов. Люди издавна пользовались орудиями убийства, постоянно их совершенствуя. И будут продолжать совершенствовать дальше, пока убийство остается одним из сотен тысяч способов, с помощью которых мы можем утверждать свою значимость, закрывая при этом глаза на собственную никчемность.
— Фил, вы готовы ехать? Вещи сложили? — Это был он, с чемоданом в руке.
— Привет, Гарри. Нет еще. Я говорил с госпожой Аллардайс и мисс Тернер. Я возвращаюсь вместе с ними на поезде. Он отходит только в семь часов. — Я полез в карман, достал ключ от «Лансии» и протянул ему.
Он взглянул на ключ, потом поднял глаза на меня.
— Но, Фил. Я думал, мы поедем вместе.
— Цинь Су в тюрьме. Свое дело я сделал. И вам больше не нужен.
Он склонил голову набок и нахмурился.
— В чем дело, Фил? Вы чем-то расстроены?
— Нет, Гарри. Все в порядке. Надеюсь, вы благополучно доберетесь. Возможно, в Лондоне увидимся.
— Вы расстроены, Фил. Почему? Я разгадал эту тайну. Это же повод радоваться, разве не так?
— Для кого?
— Для меня и для вас. Теперь мы можем ехать. Утром встретим на вокзале Бесс и от души позавтракаем. В «Савойе», я думаю. Все будет замечательно, Фил!
— Гарри, — сказал я, — в это дело были замешаны люди.
— Простите?
— Это же не просто головоломка, Гарри, специально для вас, чтобы вы ее разгадали. В ней участвовали люди. Леди Перли и этот парень, Моузли…
— Но они же убили графа!
— Знаю. И заслужили наказание. Но у них есть друзья, Гарри. Семья. Лорд Боб. Сесилия. Госпожа Корнель. Даже слуги. Когда такое случается, страдают все ближние. И это оставляет след, возможно, на всю жизнь. А мы с вами всегда можем уйти.
— Но, Фил, кто-то должен раскрывать преступления.
— Да. И вы отлично поработали. Просто великолепно.
— Тогда в чем дело?
Зря я все это затеял. Он был неисправим. Я положил руку ему на плечо и сказал:
— Забудьте все. Поезжайте. Передайте от меня привет Бесс. Увидимся в Лондоне.
— Фил…
— Нет, правда, все в порядке. Поезжайте.
— Хорошо, Фил. Если вы настаиваете. — Он уже начал надувать губы.
Затем, как и все остальные, он повернулся и ушел. Спина прямая, голова поднята, шаги решительные. Я крикнул ему вслед:
— Осторожнее за рулем!
Но он меня не услышал или не захотел услышать, так что в порядке исключения последнее слово осталось за мной.
Мейплуайт, Девон
19 августа
Дорогая Евангелина!
Надеюсь, ты получишь это письмо. Нас всех здесь просто лихорадит, так что вечернюю почту вообще могут не отправить. Возможно, она уйдет только завтра утром, когда меня здесь уже не будет. Мы с Аллардайс и с госпожой Стоупс сегодня уезжаем в Лондон восьмичасовым поездом.
Я, правда, не могу тебе передать, Ева, все, что случилось, по крайней мере сейчас. Все слишком сложно и некоторым образом даже грустно, чтобы излагать в письме.
Сейчас я чувствую себя даже несколько виноватой. Несмотря на обрушившиеся на нас беды и потрясения, я по-прежнему пекусь только о себе. Мое эго (с которым я не хотела бы считаться, но не могу) трепещет в замешательстве и возбуждении.
Просто смех…
Что бы ты сказала, Ева, если бы у тебя завелась подруга — старая дева, которая была бы не почтенной платной компаньонкой, а агентом-пинкертоном? (Они называют своих сыщиков агентами. Мне кажется, это ужасно глупо, а тебе?)
Вот именно. Агент, ведущий расследования. Господин Бомон считает, что у меня получится. Он сам высказал такую мысль около часа назад. Он говорит, что Агентство «Пинкертон» нанимает женщин и что в действительности женщины — самые лучшие агенты в Штатах.
Это, разумеется, нелепо, и я так прямо ему и сказала. Но он заметил, что мне не стоит отказываться вот так, сразу. Он еще некоторое время пробудет в Лондоне, сказал он, по крайней мере, до суда (о суде я тебе расскажу при встрече) или дольше, и мы сможем обсудить этот вопрос в любое удобное мне время. Я должна хорошенько подумать, сказал он.
Ева, это означает свободу от Аллардайс!
Если честно, я ума не приложу, что делать.
Можешь себе представить, как я расследую преступления и искореняю злоумышленников? Хотя, по-моему, как раз этим я и занималась в Мейплуайте, не так ли?
Значит, придется подумать. Даже если ничего путного из меня не выйдет, я все же смею надеяться, что в любом случае повидаюсь с господином Бомоном и, если повезет, наша встреча будет полезной.
